- Нет уж, не тут-то было, - приговариваю я, покуривая у него на балконе, волнуясь и потирая лапки, - я этого так не оставлю, дорогой мой Саша. Полташ только дай…
После этого я ей позвонил, но её не было - ответил Толя. Он был вежлив - я тоже - и краток.
Я знал, где её можно увидеть. Как бы невзначай - просто как восковая фигура… (Однако, она чувствует тепло и можно вонзить, допустим, ногти…)
О ту пору мне стало совсем. Я хотел что-то сделать, но не знал что. Возможностей нет ни к чему. Не знал, как вообще. Жить, да, да. Я опять сбрил брови, стал выглядеть как урод-гуманоид, приехал, ходил по городу, ловя на себе интересные взгляды - особенно затруднительно было в транспорте…
Всё-таки где? На рок-концерте, конечно! (ровно год с того памятного концерта!). Я ей всё же дозвонился, ведя речь замогильным голосом - "…насчёт квартиры…" - думал, может, сдаст мне свою, в коей сейчас живёт-тусуется г-н Псих и коему она (квартира) не нужна. Она сказала, что не знает, поговорит с ним, но вряд ли, и что будет концерт в "Знамёнке", где будут Гроб и Толя, так что не унывай, приезжай… И всю неделю я томился как молодой ублюдок - как будто при одном моём появлении там многие сразу кинутся пожимать мне руку, падать ниц и целовать, подобно подобострастному объективному О. Фролову, мои на нозе ботинкы, а кое-кто и раскроет объятья!.. Благо, что существуют спиртные напитки. (По признанию Феди, он вообще не выходит из дома, если нет денег - то есть без гарантии одуплечивания, которое начинается с бутылки пива уже у первого ларька.)
Уже у первого ларька (сойдя с автобуса в центре) я наткнулся на Репу. Сказал ей про концерт; она сказала, что ей надо зайти сейчас на филфак за справкой, а потом она знает отличный шинок на Первомайской, и мы возьмём литрушечку.
Я отказался войти в здание альмоматери, поскольку - "На филфаке О. Шепелёва любили" (прохармсовский анекдотец, сочинённый лично мною уже на 2-м курсе - все дохли; приводится полностью). К тому же, это не наш корпус, который мы делили с "психами" и который отобрали экономисты и юристы, вытесняющие всё остальное на периферию сознания и жизни, а так называемый "крольчатник" на Советской, построенный будто бы самим дедушкой губером Державиным, а потом многократно разгороженный прагматичными универсалистскими Советами по многочисленным советам их неотчисленных баранделей. Зато, куря и выпивая на входе, я встретил Олю. Узнав, что здесь её кумир, она сама предложила купить самогон и десять рублей на него (какая экономность у этих отличниц, которым чтобы забыть Репу родители дарят ВАЗ 2110!).
Показателен тот факт, что Максим Рыжкин нами был встречен не у института, где он, по идее, должен бытовать, а у шинка. Он был хуёв, пуст и пытался приобрести мерзкий спиртосодержащий напиток "вдолбок".
Он, конечно, примкнул к нам. Мы пережрались на Набережной, на солнце, а потом последовали занимать деньги.
2.
Репа зашла к кому-то из своих, а мы стояли у площадки детского садика, на которой играли детишки. Девочка лет пяти всё смотрела на нас сквозь прутья ограды…
- Привет, меня зовут Максим, а тебя как? - произнёс Макс своим черезгубоплевательским (пока ещё, слава богу, не черезгубонепереплюйским) вокалом.
- Настя, - ответила девочка, глядя на нас ясными глазками.
- Как дела, Настюха? Что, скучно тебе?
- Дела хоро-шо, но всё рав-но скуч-но. - Разговор был как в порядке веществ - мы с Олей удивлялись.
- Мне тоже, - развязно признался дядя Максим, вздыхая и почёсываясь, нервозно озираясь, как будто только что что-то безвозвратно потерял.
- Ты нехороший, - вдруг заявила она, лукаво улыбаясь, - ты пьёшь, нель-зя так делать!
Мы удохли.
- Ды я почти не пью… бросаю… Ну иди, Настёна, играй.
- Пошёл на хуй от детей, - сказала подоспевшая Репопапа, и мы пошли занимать в другое место.
Репинка зашла надолго, а я умудрился наколоться ладонью о железные перила (а думал, что укусила пчела или оса - стонал, было невыносимо), и мы уехали без Репы.
В автобусе мы с Максом заснули - благо, конечная через одну от нашей.
В зале я искал взглядом её, и вскоре на неё наткнулся - даже столкнулся с ней на проходе. Она отшатнулась, воспроизвела свой дебильный смешок, выражая некое удивление. Я понял: мало того, что я, как вы помните, был без бровей, я ещё был в светло-серой мажористой отглаженной рубашке и в репином "солидном" глянцевом галстуке (она мне нацепила его в процессе пития, а я забыл). Я был явно в подпитии и под руку держал Олю - для опоры; Максим Рыжкин, выглядевший так, что безо всяких дополнительных пояснений ясно, что в явном подпитии он провёл не только ближайшие часы и дни, но и последние лет десять, в недешёвом кожаном пиджачке, пытался подвизаться под вторую, но я постоянно его отпихивал…
Зельцер показалась мне растолстевшей. На ней было лёгкое и тонкое летнее платьице, чёрное с цветочками и рюшечками. Голые загорелые ляжки. Она всё улыбалась. Однако когда на сцену вышли музыканты, она, посмотрев туда, на него, сделалась неподдельно серьёзной. Мы прислонились к массивному подоконнику и стали смотреть-слушать концерт. Олю и М. Рыжкина я старался игнорировать. Зельцер же, уставившись на сцену, казалось, игнорировала меня.
Концерт был хилый. Уж сколько я подкалывал над Гробом, мол, когда же вы перестанете петь "От улыбки станет всем светлей!", а он заверял, что они теперь "с новой шоу-программой"… Ан нет! - вышли и начали жарить панкушку с едва-едва издевательским вокалом "От улыбки станет всем светлей!" - жалко что не "Мы начинаем КВН - для чего? - для того…"! - не с того, Саша, не с того! Зельцер заулыбалась и закосилась на меня. Мне было и так жарко и светло до зудящей боли в челюсти. Даже подумалось, что хорошо, что вот она - вот эта толстушка в этом попсовом платьице не имеет и не может иметь никакого отношения ко мне, голему из Готэма, на которого так и стреляли глазками две молоденькие смазливенькие девашки - загорелые блондиночки лет 15–16 в коротких шортиках… Мне показалось: "Странный дядя", - бросила одна из них (или "сраный дятел"?!)…
С другой стороны, я, конечно, чувствовал ее флюиды, чуть ли не запах - знакомый, на который настроено всё моё восприятие. Я же знаю, знал эти загорелые пухленькие ляжки, теперь наверно не просто тёплые, а совсем горячие, эти гладкие икры с пеньками-микроволосиками… У неё сегодня - именно сегодня, несмотря на все ее задержки - течка! И уж точно он не спит с ней из-за этого. Впрочем, какая разница…
Тут - внимание! - входит Репинка Экзотическая Экзальтированная Маракуйя - и я, как водится, отважился на некий миниспектакль. Я выдвинулся к ней навстречу (все расступались), заорал: "Сынок! сыночек!" (все обернулись), и мы стали обниматься, брататься, поднимать друг друга (все смотрели, в том числе и Элька), обнялись-сплелись (что называется "скорешились") и вальяжно последовали к самой сцене, громко провозглашая: "Барахтаться!" (все расступались и недоумевали: кто это такие и что они собираются делать: как барахтаться?!).
У сцены мы остановились, запнувшись в своём намерении и сценарии: что-то мы не так уж и пьяны, да и музыка, что ни говори, не та… Да и в годах уже как-то… (Чушь! отмазки! ссыкло!) В общем, проследовали обратно - вроде как курить в фойе.
Репа примостилась на подоконнике в неприличной близости к двум отмеченным мной девицам. Они оживлённо трещали: "… в чате, в чате…". Я сообщил давно мною невиденной Репинке последние новости: на сайте таком-то открылась страничка "ОЗ", на сайте другом-то вывесили мой сборничек "NOVY", а на…
- А у тебя ник какой? - как-то по-тинэйджерски картинно-в-лоб спросила она.
- Дик? - дурачился я, - во, - и показал руками отрезочек пустоты чуть меньше чем знаменитые "20 сантиметров любви".
- Профан-недоучка! - Репа удохла. Девушки не поняли, но само слово "ник" их заинтересовало как знакомое. Репа сострила, что О.Фролов сейчас бы тут же начал стряпать палиндромы: "а ник-то у меня никто" и т. п.
Вышла Зельцер. Дала мне сама подушечку жувачки (а ведь бывало и не выпросишь - такое приходилось претерпевать!), бровью ведёт и заводит речь:
- Ты что, Лёшь, совсем, что ль?
- Ну шо? - пожимаю плечами.
- Ты посмотри на себя - бля-а-а-ать!..
- Нормально.
- И с алкашом каким-то…
- Это Максимус фон Рыжкин, дурочка. Ведущий (подчёркиваю: ведущий!) панк-музыкант нашего города и села Петровское!
- Сколько же ему лет?
- Двадцать один, доченька, блин!
- А я думала: лет сорок. И одет в какую-то…
- Пиджук из чистой кожи! - На пике экзальтации влезла Репина. - Шнура когда-нибудь видела - Серёгу?! А вот этот вот галстук между прочим стоит пятьдесят баксов! Пойдём, Лёня, нечего с зельцерами всякими якшаться. - И потащила меня.
Она, казалось, смутилась - он, как и Саша иногда, произнёс её фамилию с мягким "э", что особенно пренебрежительно. И вообще - неужели всё-это значимо для неё?..
4.
М. Гавин принёс Саничу набрать на компе рукопись своей книжки стихов (под стать названию серии - "Библиотека Академии Зауми" - у Бирюкова вышла "Книгура", у Федулова - "Книгирь", Миша решил продолжить, но по-своему: "Т. Книга", а О. Фролов и вовсе замыслил издать "Книгохуй"!), и мы решили обильно запить всё это дело портвейном. Мы выпивали два баттла на Кольце, Миша опять нас веселил.
- А я-то вчера где побывал - ой, бля-а-а-ать!
- Бомжатничек жесточайший?! - радостно предугадывал Саша.
- Сорок лет?! - вторил я.
- Блин, вообще, - смеялся до покраснения сам новоявленный "славный русский футурист" (так в автоаннотации к сборничку), - пошёл я от вас в тот раз… - ну, понятно - ну и смотрю: баба какая-то на остановке… ну и я… а сам пиво пью… можно, говорю, с вами познакомиться… Она сначала отнекивалась, а потом и пиво выпила и говорит: возьмёшь бутылку водки и пойдём ко мне… Короче, в такой клоповник попал - даже и не знал, что такие у нас существуют - ни хуя вообще нету, каморка какая-то, хуже чем у Достославного и Платонова, кровать в какой-то хуйне, ещё мать за занавеской и каждые полчаса какие-то алики приходят - не то ёбыри её, не то просто мужики…
Оказалось, что он скорешился со всеми этими обитателями дна - в основном со "стрёмными бабищами" - и теперь вёл нас в посадки под мостом показать, где они тусуются. По дороге он рассказал, что у него есть две истории из его деревенской учительской жизни: первая - в 9-м классе есть девочка 15-ти годов, которую он любит - не то что там хочет отсегрегатить, а любит; а вторая, что одна учительница прям в школе, в учительской, обосралась - опилась самогону, стала смеяться, да как-то пёрнула неудачно и говорит, смеясь: "Ох, я обосралась!" - мы с Сашей, в общем-то не любители таких тем, всячески удивились и удохли, однако, так и не поняв, какая из новостей хорошая, а какая плохая. Затем "наставник и друг молодёжи" (из той же аннотации) поведал нам, как пришли к нему в гости ученики (прикол в том, что он говорит серьёзно, но вещи уморительные своей наивностью и нелепостью). И девочка та тоже пришла. Она сказала, что любит рэп, особенно Эминема. "Я говорю: рэп - это отстой, ребята. А вы, Михаил Юрьевич, что же сами слушаете - Бетховена наверно? Я говорю: "Раммштайн". Они удивились - ну как же так? Я говорю: ничего, в принципе это одно и то же - во-первых, они оба немцы…" - мы с Сашей буквально покатились под гору, укатавшись при спуске с насыпи моста, и даже так и не выяснили, что во-вторых и т. д. - ещё одна удивительная способность М. Гавина перескакивать с темы на тему, и тут же совсем забывать о чём говорил только что.
Он провёл нас настолько тайными тропами, что мы поразились. Тамбов с этой стороны, со стороны Цны и её набережной, плоский - тут тебе самый центр, парки и пляжи, а через мост - хилые дачи, а чуть в стороне от них - в низине у автодороги - болотистая дрянь, сорняковые дебри, густые кленовые заросли, переходящие в лес. Тут, говорят, частенько находят трупы - жертв криминала или даже маньяков - впечатление такое, что сии места, прости господи, словно специально созданы для такого рода деятельности. Проходя все эти лабиринты, мы выходили на какой-нибудь пятачок, экскурсовод объяснял, кто здесь тусуется, показывая грязные признаки цивилизации - угли костров, всякие бутылки и пакеты, презервативы и тампоны, блевотину и фекалии, надписи на стволах деревьев. Нам всё не нравилось, и он заводил нас всё дальше и дальше вглубь, а мы всё поражались, насколько эта система разветвлена - тут целый лагерь подготовки боевиков "Алькаиды" можно укрыть, и, кстати, он как раз будет граничить со скрытыми в плавно начинающемся здешнем лесу военными объектами.
Наконец мы утомились и укоренились, присев на глобальное вертикальное бревно. С собой у нас было два. Миша поведал нам, что в основном его деятельность в "системе" связана с внесением некоторых сумм денег на бухло, в результате чего он - по своей особенной привычке - весело проводит время; но он научился даже зарабатывать - "уже двух пидоров развёл", приняв от них деньги и напитки, уклончиво обещая дать им в рот. Вообще здесь он, как и в деревне Борщовке, пользуется авторитетом как богатый, образованный и, кроме того, половой гигант. Это, конечно, несколько дутый сегмент эго-бытия, но, однако, приятный… и вот девочку ту ему очень жаль - в отличие от учительницы. Далее Эм Гавин (см. титул сборника), он же Р. Верёвкин, он же М. Г. и он же Михаил Юрьевич (своеобразная контаминация барчука Лермонтова и босяка М. Горького!) изложил нам суть своей новой теории, воплощённой в новом рассказе:
- Каждому человеку не по делам и грехам его воздаётся, а по тому, сколько он сосал, - заявил поэт, опрокинув порцию дряни из пластиковой дряни-стаканчика - обычный набор всех современных русских поэтов и прочих неформалов-интеллектуалов, ещё не ставших с большой буквы "Настоящими".
- Что же ты, Михайло Юрьевич, несёшь! - синхронно поперхнулись мы с Сашей.
- Я не в том смысле сосать, - поправился выступающий, - важно, сколько у человека СОСов, то есть сколько раз за свою жизнь он звал на помощь, обращался за ней к другим людям - на надгробии у всех должны стоять не годы-даты жизни, а количество СОСов: такой-то такой-то Иванович - 235 СОСов, 1846 СОСов!.. Или там - 2 СОСа, 5 СОСов - чем меньше, тем лучше - не вышел из десятки - в рай попадаешь…
Мы это пытались осмыслить в дискуссии, подсчитывали у кого сколько могло бы быть, потом дискуссия и вовсе перешла в плоскость обсуждения биологической/божественной природы человеческой жизни, наличия/отсутствия здесь "снежного человека" и маньяков и, конечно же, несомненной пользы алкоголизма для философско-поэтического мышления. Помню, в припадке вдохновения я наглядно показывал суть "человеческого устройства" на расщеплённом стволе гнилого дерева - причём как-то поразительно удачно, так что слушатели зело дохли и аплодировали остроумию лектора.
Только за счёт проводника выбравшись из чертогов сих, мы прошли на Кольцо (тут рядом), осели на лавочке, а потом взяли ещё литр сэма (тоже неподалёку), и, уже заканчивая его, увидели Зельцера. Она позвала нас к неизменной своей мусорке на нескончаемую свою бражку. М. Гавин был ей официально представлен как "лучший поэт Тамбова" (выражение Репы из одного интервью - кстати, с поправкой: "О. Шепелёв - гений всего мира") - на что она сказала, что уже имела честь, но совсем не узнаёт - и немудрено - вместо своего обычного сельповатого, чуть ли не есенинского видона он был обряжен теперь подлинным футуристом: дорогие спортивные штаны, навороченные кроссовки, модная толстовка, короткая стрижка, золотая, хотя и тонкая, цепочка.
Мы пили ещё водочку, подошли менты и спросили кто старший, М. Гавин признался (правда, на вопрос, сколько именно ему лет, он всегда - мы уж с Сашей дважды слышали - отвечал несколько своеобразно: "Кажись, 27… Или 28, что ли?..") и нашёл с ними какой-то предельно конкретизированный общий язык. Вскоре они исчезли, Миша тоже отправился "пораньше домой" ("Ага, домой - в бомжатничек прямой путь!" - шепнул мне Санич). А мы договорились с пьяным Гробом до того, что надо организовать некую акцию в поддержку Лимонова - причём завтра же.
5.
Через неделю в одной местной газетке появилась статейка за подписью некоего А. Львова, состряпанная, если честно, мною:
"9 сентября, в день суда над Эдуардом Лимоновым, известным писателем и лидером национал-большевистской партии, в Тамбове, на площади Ленина прошёл несанкционированный митинг. В нем приняли участие всего семь человек - студенты и аспиранты тамбовских вузов.
Как объяснили организаторы (хорошо известные в тамбовской молодёжно-неформальской среде рок-музыкант Александр Кулаев (Гроб) и литератор Алексей А. Шепелёв), такая малочисленность участников акции обусловлена спонтанностью проведения мероприятия: "Мы только вчера из новостей узнали, что процесс в Саратове начнётся 9-го. Вообще мы собирались ехать на аналогичный митинг в Москву, на Пушкинскую площадь, где в защиту Лимонова должны выступить нацболы и литераторы… Пришлось памятник поэту Пушкину заменить памятником вождю Ленину - но в контексте личности Лимонова это всё равно актуально. Мы не состоим ни в каких политических организациях, наша акция носит преимущественно художественный характер, её подтекст можно выразить словами из песни Егора Летова - "Убей в себе государство!".
На глазах у подоспевших сотрудников правопорядка, а также журналистов телекомпании "Полис" участники митинга прикрепили к постаменту памятника Ленину плакат с надписью "Свободу Лимонову!" и красное знамя с изображением серпа и молота. Затем…"
Однако всё по порядку. Мы поговорили и уж хотели замять пьяный базар (мы с Сашей уже приближались к категориальному дуплетизму), но Гроб был старинный убеждённый активист-коммуняка и предложил конкретное: завтра в 14:00 встречаемся здесь же, я приношу транспаранты и флаги, ночью и утром обзвоню товарищей - человек двадцать наберётся и гарантирую ТВ. Толя и Псих, как люди благонамеренные, сразу отмежевались, а вот Санич решительно согласился, однако заявил, что Лимонова не читал вообще и вообще-то, можно сказать, его ненавидит, поскольку он сосал елдак у нигроу (хорошо хоть не у цыгана, или прибалта!). Неожиданностью (особенно для Толи!) было заявление Зельцера, что она-то обязательно придёт. Ну конечно! - стоит только чуть выдвинуться под флагом политического, экономического или на крайняк поэтического экстремизма, как женщины, согласно птичьей природе своей реагирующие на всё что блестит, потянутся за тобой, однако по прожитии весьма недолгого времени они потребуют стабильности в гнезде - как политической, так и поэтической, да ещё всяческого пополнения - так люди и переходят от пластиковых стаканчиков к стеклянным "Каприкорнам", а потом и к хрустальным, из коих я с куда большим удовольствием и выпил бы. Всем должно быть интересно всегда, а им - просто мочи нет!