Наконец-то возвращается, довольная. Не разуваясь, не раздеваясь на кухню - за ложку и к газу! Вот это твой баян, познакомьтесь. Садится, зажав ногой кисть, вся мучась и потея, вгоняет себе в вену на кулачке. Откидывается, пытаясь закурить - я ей прикуриваю. Ну, думаю, сделай паузу - без двух ведь пять - так нет, она вскакивает, просит закатать рукав, и неумолимо надвигается - оживший мутноватый взор, сигарета в зубах, шприц в руках… Я говорю, что у меня колет сердце и болит левая рука. Не мог же я сказать, что боюсь - "Сейчас всё пройдёт", - говорит она, принимая мою оголённую, вытянутую руку, потирая и постукивая пальцами её на сгибе… и в тот момент, когда стрелки встретились, мою кожу пронзила игла… Поршень вдавил в меня - совсем немного, немножечко и уть-уть мутноватой водички, да смешанной ещё с завитками, чуть не сгустками моей собственной сопротивляющейся кровушки - рраз - и ничего… ещё несколько секунд/тиков-скоков стрелки/раз-два-три - и как будто большой поршень выдавил всю мою кровь, грязную и старую, и меня, всего меня, изливаясь сверху, из мозга, заполняет новая, младенчески-свежая, детски-игривая, божественно-совершенная… Впрочем, подумал я, чуть не смеясь от непонятного прилива радости и лёгкости, держа кожу на ранке, они же на пять минут вперёд… или назад?!
- Ну как? - спрашивает она лукаво, чуть не подмигивая.
…Пустая стена над диваном - интересно, что сюда она в мае повесит (освещая уже не наше ложе) иконку… интересны в данном контексте сами слова "введи" и "избави" - несмотря на автоматически промелькнувшую ехидную усмешку почему-то было совсем несмешно…
- Как первый стакан водки натощак - даже круче. И всё прошло - даже душа! Я чувствую циркуляцию крови, чувствую соки души!
- Покури.
Я закуриваю, непроизвольно откидываясь на стуле назад - прямо как она. Начинаю втыкать - незаметно забываться, почти засыпать, забывая курить и стряхивать пепел. Блять, сколько раз я наблюдал за ней в таком состоянии - серьёзное выражение лица, засыпает, не реагирует - думал, ей плохо, а ей оказывается настолько охуительно, что в лом даже улыбаться и говорить! А тут ещё какой-то пидор лезет с какой-то хуйнёй - типа с любовью, плотскою и грязной!.. Абсурдно чего-то хотеть, когда есть героин.
- Ну как?
- Давай ещё.
Она крутилась у зеркала, примеряя мою обновку - снятую для процедуры куртку.
- Это на потом, назавтра.
Оказывается, дорогие, всё так просто: рай на земле существует, хотя он, видимо, от лукаваго - вкусив от древа сего (мака, а не яблыка), начнёшь на Бга роптать, то есть страдать, поскольку перечеркнул надежду на рай обетованный… Если же его, т. е. бога, нет, то и тогда законы биологии не дадут себя опровергнуть. Это, как вы поняли, душа и разум, а есть ещё само сома, которое за весьма скромную плату приносит себя в жертву - чтоб душа и разум на мгновенье отдохнули…
- Какой хуй завтра - давай!
Тут же она обнаружила в кармане пачку. Ровно двенадцать штук, сказала она. Для меня это звучало как приговор. Я поспешил заверить её, что деньги не мои, но уже за только что заявленной мною дозой пришлось кое-что выдернуть.
41.
Впечатления меня переполняли, но единственное что я написал: "heroin - ya, poesia - no!" и понял, что поэтическое моё творчество (и мышление) на этом закончилось.
- Теперь, - сказал я ей многозначительно, - я понимаю, почему ты ничего не пишешь.
Она не поняла, о чём речь.
- Всё, что хотелось описать, чувствуешь непосредственно.
- Бред, - сказала она, и это и был, конечно, бред, но с виршеслагательством было действительно покончено.
12 числа я подумал, что всё, хватит. Надо срочно сваливать, иначе… Осталась последняя зелёная бумажка (то есть считай, 300 р. от неё), есть я тоже пять дней ничего не ел, кроме того, сегодня в пять часов в б-ке меня будут награждать Международной Отметиной имени отца русского футуризма Д. Бурлюка, и главное - туда должна прийти Инна.
Не скрою, что хотелось в основном одного - именно этого и продления именно такого нашего совместного прожитья. Наконец-то, со злой иронией думал я, нашли на чём обосновать отношения - общие интересы, взаимопонимание - всё налицо! Была даже мыслишка съездить забрать оставшиеся деньги и поступить с ними точно так же, но это уж совсем.
Она вызвала своего знакомого таксиста, съездила, мы изрядно подкрепились, и я безаппеляционно объявил, что должен уехать по делам. Она сказала, что сейчас как раз поедет в банк получать перевод, и всё будет (хотя наверняка именно поэтому меня не так сильно удерживала). Они довезли меня почти до библиотеки.
Я всё-ещё чувствовал себя великолепно. Бирюков, поприветствовав меня, попросил, чтобы я вёл себя прилично и как-нибудь заменял бы чем-нибудь особо непристойные слова. Все были тут и весьма чем-то довольные, ТВ и т. п., однако Инночки не наблюдалось. Я спросил телефон, набрал её и она сказала, что не придёт.
И вот я уже получаю Отметину Бурлюка из рук Бирюка (учреждена Академией Зауми, коей Сергей Евгеньевич Бирюков, основатель и руководитель - прежде чем свалить в Германию, он был всем нам - даже мне и прочим профанам "ОЗ"! - наглядный Нагваль-учитель: просто своим существованием здесь, рядом с нами - и теперь иногда навещает…). "За творческие достиги" - с такой же формулировкой, объявляет С. Е., награду получает и поэт Виктор Iванiв!
Начинаю читать.
Я хочу та-та-та, но с хорошим телом -
надо что б девчонки занимались делом!
…Намокнув, следы инъекций превращаются в синяки, руки немного болят и вообще как-то скучно-муторно. Рубашку не снимаю; лежу, даже не ем…
…13-го марта. Инна.
- Куда же ты исчез на целую неделю?
- Ды я что-то приболел…
Видит, что я бледен, знает, что я голоден, приглашает меня к себе домой.
Вот её спальня, кроватка. "Лёх, а давай…", - полудетское, почти картаво-скомканное произношение - в уши мне так и стучится кровью обычное начало её многих обращённых ко мне фраз - а далее она тем же вокалом и тоном - о, это нестерпимо, други! - начинает пояснять такое, такое… как она встанет, и что я должен делать и как!.. И я… С постера на меня лыбятся участники группы "BELLBOY" - четыре рослых загорелых нордическо-арийских красавца и одна красавица - все как на подбор со свастикоподобными тату! - Толя даже подмигивает… "А, Лалита-то, из их группы? - говорит голос Зельцера, усмехаясь, - винтовая, мы с ней одно время вместе ширялись. Теперь вот она замужем и ребёнок у неё…" Ярко-алым Наполеоновским вензелем пылает перечёркнутое начальное "Н"… В глазах, в голове у меня темнеет и я чуть не падаю.
…Через неделю я "приболел" ещё на неделю.
42.
Поездка в СПб. по приглашению изд-ва всё как-то откладывалась и в конце концов была под большим вопросом. У меня был своеобразный (вполне тривиальный) план: я отписал Базарову, что поеду купейным и приеду не один, а с девушкой, и, соответственно, пригласил с собой Инночку - бабло на проезд, номер в гостинице - всё от них, как и подобает насосу. Моё дело - проверить корректуру да достойно повести себя в знаменитой щекотливой ситуации Гумберта с его падчерицей - дабы "некоторое кровосмешение" произошло (как бы) само собой… (Тем паче, что она пару раз там бывала - всем продвинутым (безмозглым) малолеткам "безумно нравится" сей град Ивана, Лермонтова, Тургенева, Толстого, Булгакова, тёмных ночей и подземных ходов.) Он ответил: "…некоторые сложности… но Вы можете себе позволить", однако срок с конца февраля передвинулся в совсем уже абстрактное будущее, в наступлении коего я стал совсем нервозно сомневаться (к тому же некрасиво: всем уж разрекламировал поездку). Я стал форсировать события. Получив наконец окончательный ответ от Инны (вернее, её родителей - "Какой такой А. Шепелёв?!"), купил билет, позвонил Базарову и сказал: "Завтра буду, один" (позвонил Зельцеру - думал, может всё же её взять, но она была совсем - вокал её звучал, как искорёженная пластинка, политая маслом, с записью словаря русского мата).
Инночка, прямо из своего колледжа, примчалась меня провожать. Сказала, что через недельку как раз поедет в Москву, и если я всё-таки решусь тоже поехать туда (чтобы 23-го выступить на фестивале звучащей поэзии), то давай тогда там и встретимся - у памятника Грибоедову (хорошая, кстати, фамилия). Я нарисовал ей схему, сказал: "До встречи" (в которую верилось совсем с трудом) и, не выдержав, привлёк одной рукой (свободной) за талию и попытался поцеловать - она отвернулась, и получилось почти в щёчку, но вполне смачно…
43.
После всех приключений долгожданная встреча с Базаровым всё же состоялась; потом знакомство с Крусановым, а потом от него поступило предложение, закончив ещё кое-какие дела (у Крусанова - служба, у меня тоже - уже в первый день я начал клянчить у Оли Чумичёвой книжки, и теперь подрядился "в счёт оплаты" таскать по этажам упаковки) пойти куда-нибудь и выпить водочки. И пошли. Пил я мало и неохотно - вчерашний стресс, боязнь повторения чего-нибудь подобного, (а то и более нехорошего!), и опять чувствовал себя плохо физически - и Крусанов шутил: "А я-то почитал-почитал и подумал: вот ведь дают ребяты!" Он ещё много расспрашивал о Тамбове, о героях, обо мне. Мне было нечего спросить, поэтому я попросил его подарить мне свои книжки.
На другой день повторилось всё то же. Павел Васильевич повёл меня в свой любимый "Борей" (по пути зашли к нему домой за книжками и деньгами - я от своих намеренно взял мало), но тот был закрыт. Хотел показать мне центр - но показал только через дорогу дом-музей Ф. М. (да подле своего дома: "А во-он в том розовом доме жил Розанов"), а потом мы зашли в ближайшее питейное да там и осели.
На четвёртый - что и в первый. После второй он сказал, что сейчас пойдёт пить водку к своему другу писателю Василию Аксёнову (ох уж это мне противостояние - у питерцев, блин, даже свой Аксёнов!), там ещё наверно будет В. Л. Топоров, директор изд-ва "Лимбус-Пресс", так что если есть эмоция…
Павел Васильевич купил водки, а я - как всегда хочу есть! - кило сосисок и банку квашеной капусты, оказавшейся маринованной. Оказалось, что питерский Аксёнов, бывший сибиряк, живёт в что ни на есть кондовейшей коммуналке, на кухне которой таким продуктам и посиделкам самое место. Мы распивали водочку, закусывая капусткой и предоставленной хозяином черемшой, варили сосиски и беседовали, как водится, о лит-ре. Аксёнов говорил, что ничего современного не читает из принципа - неинтересно, вообще мало читает, только перечитывает иногда несколько книг, которые считает гениальными. Крусанов же говорил, что он читает очень много и читать ему, даже по долгу службы, интересно - иной раз диву даёшься - "например, пятнадцатилетняя юница лишает себя девственности деревянным молотком!" (ну это уж ты загнул!) - что для писателя весьма пользительно (ну да). Спор был весьма жарким. Я пытался их примирить, развивая свою теорию о том, что есть два вида насоса - тот, кто в идеале читает всё, и тот, кто не читает ничего - гении к этим полюсам приближаются, а остальные барахтаются посередине. Алкоголь амортизировал идеализм, и они понимающе закивали и откупорили ещё одну. Я меж тем уже клевал и стал отказываться от чарки… Потом пришёл В. Л. Топоров с литровкой, и опять понеслось…
Крусанову, однако ж, надо было куда-то уходить, и я, несмотря на настоятельные приглашения остаться, боясь что не найду дороги, пошёл с ним. "Хотел в клуб поехать, послушать брутальненькой музычки, - сказал я, вздыхая, в метро, - а теперь вот уж и не знаю…" - "А что так?" - "Что - видите, в каком я виде…" - "Поехай, Алёша, ну что же ты?.." И я поехал.
"Ну что?" - сросил "питерский фундаменталист" на другой день. "Ды вот, едва могу говорить…" - выговорил "тамбовский подонок", болезненно сглатывая, демонстрируя ссадину и синяк на лбу, слипшиеся волосы, засохшую кровь на воротнике и даже пострадавший язык. - "Ну вот, другое дело", - похвалил наставник.
Скоростной экспресс - всю дорогу читал лимоновскую книжку "Дисциплинарный санаторий".
45.
Приезд в Тамбов - как другая реальность, серая, привычная, неторопливая, недлинная в длину и неширокая в ширину, и всё, что с тобой произошло "там", в мире потенциальных красок, надо срочно проявить и закрепить. Уже в 12-м часу мы с Алёшей сидели в "Ст. Т." - не очень стеснённый в средствах, я сразу взял две бутылки водки (хоть и самой дешёвой - "наши люди до обеда в ресторанах водку не пьют!" - официантик, какой-то его одноклассник или однокурсник, сделал вид, что не узнал его), шашлыку, салатиков и принялся пересказывать ему свои приключения - причём сначала (бут. № 1) замалчивая всё участие Инночки, а после (бут. № 2) - всё эксплицитно.
Под вечер, когда мы уже перешли на пиво, Алёша приметил за соседним столиком какую-то свою одноклассницу или однокурсницу и, за ещё одной водкой вкратце пересказав ей мою биографию, потащил её с известными намерениями к себе домой. Я же, надо ли уточнять, сорвался, хоть меня и не приглашали, к Зельцеру.
Она отворила мне не сразу и я почти не узнал её. Она выглядела как живой мертвец из дешёвого ужастика. Я довольно долго ждал, что она что-нибудь скажет, но, столкнувшись с её отсутствующим взглядом и с совсем уж какой-то нечеловеческой улыбочкой, я рефлекторно хотел было уйти. Она сказала несколько слов, и я ужаснулся ещё более - это был не её голос - в нём не было ни тени былого дебилизма - серьёзный, обречённый, сломанный, как будто она целый день плакала навзрыд, в нём чувствовалось что-то нездешнее, замогильное, слова она произносила медленно и кое-как, как пьяная или беззубая. Я прошёл на кухню, сел, закурив, и с непонятным выражением на лице уставился на неё. Вся какая-то распухшая, словно вынутый из воды труп; особенно неприятно и страшно было смотреть на её лицо - оно казалось неестественно жёлтым и блестело от чрезмерно нанесённого тонального крема - моё воображение преображало её в восковую фигуру с оплывающим с лица слоем восковой кожи…
"А я вот, Лёшь, жру колёса…" - заторможено произнёс голосок безутешной вдовы, и она всё же попыталась изобразить свою улыбочку и даже некую иронию, но получилось что-то другое. Сердце моё защемило, я не мог ничего сказать и лишь смотрел на неё как на неизлечимого больного в лепрозории, полуразложившегося антачибла, получеловека, тянущего к нам свои руки, к которым уже нельзя прикоснуться, не в силах поверить, что это она, её плоть, до боли и галлюцинаций знакомая мне, столь чудовищно преобразилась.
Одно уж точно, подумал я, трахнуть её, его я не смогу - сам. Говорить вроде тоже не о чем… Здесь-то наша любимая гуманистическая психология, полагающая главной ценностью человеческую личность, зажмуряет глазищи, дабы не видеть очевидного факта: "личность" - всего лишь капля некоей субстанции, свойство и цель которой - как капелек воды на ровной поверхности - слиться, соединиться в единое целое, имя которому Самоустранение Личности, или одуплечивание. И наркотики - просто жупел, увеличительное стекло других составляющих личности - нетерпения пищи, желания, славы, их - получается, в каком-то смысле благородный даже! - заместитель.
Тут раздался телефонный звонок, она взяла трубку: "Всё, я готова, давай" Ладно, Лёшь, обратилась она ко мне, одевайся - я сейчас уезжаю. Оказалось, что пока я, литературный швырок и совиный таксидермист, отсутствовал, её дорогой таксист, такой всегда заботливый, стал ещё более заботлив, персонифицировался в Игорёчка и стал вообще незаменим и намбер ван. У него свои ключи. Ну и что - он так ухаживал за мной - возил в больницу, к врачу, ночевал со мной… Ну тебя же не было! Ну я же не могла спать - мне так херово, а эти (она ткнула большим пальцем на потолок) всю ночь трахаются - мы с Игорьком угорели - там ведь сын-алкаш и его старая мамаша - ваще! - кто кого ебёт?!. Я захотел заплакать, ударить её, плюнуть, хлопнуть дверью - ну всё как обычно, только теперь это ещё более невыполнимо.
Заявился Игорёк. Столкнувшись со мной в дверях, он лишь бросил на меня пренебрежительный взгляд ("Ещё один нарк!"). Он вывел её к машине, распахивая двери и дверцы. "Позвони мне сначала", - выкрикнула (если это можно так назвать) она мне в спину, и я, сгорбившись в свете фар, пошёл прочь.
Могли бы хоть до центра подбросить! - злился я (Отгадайте, куда и зачем они направлялись? - он вывозил её развеяться - в шашлычку на трассе, где развлекаются все их таксисты - чуть подальше той окраины, где я гостевал! - "Водку надо пить, а я что-то не могу…" - сказало зомбие, жирно обмусоливая помадой губы - перед зеркалом, в которое я боялся посмотреть!) Вот вам и оборотная сторона наркомании! - злорадствовал я, но тут же вступала саморефлексия с "оборотной стороной горемычной "звёздности"… Но вдруг - СТОП! Бля-а-а, я забыл рюкзак!! Кирильченко подарил мне свой старый - уж не Репо-Еребус, но всё же… И отвык-то с ним ходить - как кинул его в пороге, так и забыл. А в нём вся пачка моих драгоценных банкнот!..
Надо ли говорить, как я провёл ночь. С большим нетерпением дождавшись восьми часов, начал названивать ей - как будто это проблема мирового масштаба. Каковы шутки Отца Неба! Деньги, любовь - что-то из них ненастоящее. Вот он, заветный - вернее, они. "Скоро, через неделю-другую, я выздоровею - позвони мне, ладно?" Ага, выздоровеешь - мерзкие клочки отставшей резиновой кожи приклеят и пришьют к осклизлой разбухшей мякоти трупа!
44.
Кирильченко меня встретил, мы поехали к нему на квартирку в Медведково и немного выпили. Он поехал домой к родителям, а я отправился на стрелку. Стоило на "Кировской" выйти не из того входа, как я потерялся в пространстве и времени (!). Сначала я не мог найти памятник, потом, с полчаса поошивавшись у него, отправился в "Проект", но никак не мог найти Потаповский, у всех спрашивал, и таким образом, посылаемый то туда, то обратно, за час обошёл (постоянно чуть ли не бежал, безумно нервничая) все близлежащие переулки…
Наконец я совсем промок, выдохся, отчаялся и протрезвел и решил поехать домой. Подходя к метро, я увидел памятник и едва-едва различил во тьме тёмный силуэт - это она! "Ты издеваешься, да? Я здесь уже целый час и вспомнила все плохие слова!" Мне действительно было неудобно - извинился, пообещал тепло, еду и выпивку (на вечер мы уже опаздывали на час). Пошли - пошли - а куда? Началось опять почти тоже самое, только с остроумной, замёрзшей и голодной Инночкой. Как назло никто вообще не знал, где Потаповский! Наконец мы забрели вообще в какой-то глухой дворик (весьма похожий на тамбовский - я уже все "Матрицы" перебрал!), который кончился тупиком, и тут какая-то бабка чуть ли не сама сказала куда нам надо и проводила почти до дверей клуба!
Тут явилась Анжелика - блистательная - я даже растерялся, а она уже присаживалась за другой столик…