…Да, я не могу лгать, притворяться и быть "как обычно", "как все", оценивать своё поведение, свои жесты - когда она близко-близко, когда смотрю ей в самые глаза, когда чувствую вкус у неё во рту, дышу её дыханием, чувствую своей кожей её кожу, всё её тело, самое его нутро… Тут, дети мои, не какое-то там физическое наслаждение, которое всегда имеют в виду в выражении "он её взял" (у неё его взял, хотя, клевещу, наверно, но мне всё кажется, что у доброй половины женщин "его" и нет - даже комфорта при "этом" ожидать не приходится!), а феномен восприятия: в такие моменты будто исчезает весь мир, с его заботами и противоречиями, и чувствуешь простое внутреннее счастье, что она сейчас со мной, что ей сейчас со мной хорошо… Что бы только я не сделал для этого! Чтобы почувствовать, что она чувствует это!.. Иногда я её обнимаю необычно: мои ладони у неё на горле - в самой что ни на есть однозначной хватке - довольно даже внятной, только какой-то нежной, хрупкой… - стоит мне сжать пальцы и зафиксировать хватку на несколько минут… - она прекрасно это понимает, но не делает ни движения, чтобы их отнять…
"Лёшечка, поводи мне", - лопочет она поутру, когда я, дождавшись, когда она проснётся, осторожно начинаю её ощупывать.
Одна из базовых потребностей человека - потребность в поглаживании, в телесной ласке, которая не так однозначно связана с сексом, как хотелось бы. (Вообще "секс" как таковой ("сексуальность", "сексапильность", "с. просвещённость", "с. ориентация") как одна из первостатейных основ жизнедеятельности - это ещё один зловредный американский миф - согласно данным анонимных опросов, им занимаются менее 15 % населения, а в Союзе, например, прекрасно обходились и без него). Несовершенство и лицемерие нашей цивилизации (особенно вопиющее в среде так называемого "простого народа") проявляется, на мой взгляд, вот в чём: ребёнка с младенчества и лет до четырёх лелеют и ласкают - прижимают к себе, целуют во все места, всячески гладят (к тому же всё ему разрешают и прощают) - а потом следует чудовищный по времени провал, когда ребёнок, подросток лишён этой тактильной поддержки, сокровенного единения - физического, которое никак не может заменить эмоциональное, тем более что с этого возраста начинается тотальная моральная агрессия - "нельзя" и "надо" напрочь разъедают всё приятное, что было в детстве - и лишь немного окрепнув и осознав силу своего "я", способного разорвать путы социальности, младые человеци вновь стремятся к исконному удовольствию - которое теперь определяется как "запретное" "сексуальное" "наслаждение" (и конечно же, "взрослое") - так, в 15 или 18 они ищут того, что на целую дюжину лет потеряли и что найти им удастся не сразу, а тоже лет через пяток - когда едва "поймав" "это", они вынуждены отдать его уже своим чадам…
Кончиками пальцев я медленно вожу по её сонному телу - спине, шее, рукам… она тихо постанывает, закатывает глаза, иногда её пробивает дрожь наслаждения - кажется, от этого незатейливого действа она получает несравнимо большее наслажденье, чем от секса и даже от героина (!) и "терпеть" его может часами! "Уу, Лёшь, ну не останавливайся!!" - причём, ей абсолютно наплевать, что я не испытываю при этом никаких ощущений, а эмоции - не очень положительные! И грубую похоть, которая на фоне такой утончённой нежности мягко говоря неуместна! Я знаю все ее места и зоны - провожу, чуть впуская "когти", по изгибу спины, где она переходит в таз, по внешней стороне бедра, изловчаюсь достать икры и пятки. Она ёрзает и дёргается, и мне приходится даже держать ей конечности. Со спины моя рука так и ползёт к ягодицам, а вторая, кружа по бедру, так и норовит съехать куда-то туда. Она выражает неудовольствие - "запретная зона!" - боится, чтобы "водить" не перешло в половой акт. Но мне уже удаётся "резануть" по особым местам - это очень небольшие продольные области очень гладкой кожи на внутренней стороне бёдер и тоже, можно сказать, "на внутренней стороне" ягодиц - тут уж она кричит в голос, и даже начинает бить меня, чтобы я не останавливался! Между тем, я, часа за полтора неразнообразных занятий уже отлежавший себе бок и уже не в силах от нежного подъёма руки водить ей хоть кое-как, грубо нападаю на неё. Она обычно вырывается, мотивируя тем, что уже поздно, некогда, надо спешить и т. п. Я негодую, что на "водить" уходят немыслимые часы, а пяток минуток присунуть в попку… - вот она сегрегация! Ты бы мне поводила! Она однажды попыталась, но оказалось, что к этому тоже нужен особый талант и большое терпение. К тому же я сам никаких промедлений не выдерживаю - как вы знаете, из-за своего темперамента я даже не могу тушить, когда готовлю еду - мне надо жарить! на полном огне и даже больше!
Но огнь, как чисто физиологический, мерами угасает, и тогда хочется чуть не духовного его продолжения, продления страсти… Моя слабость, мой аналог "поводи мне" - "полежи на мне". Я ложусь на спину и втаскиваю её (в первые разы чуть не насильно, потому как не понимала и уговорам не поддавалась) на себя - чтобы она оказалась на мне ниц, во весь рост, прижавшись (приклеившись от пота) всем своим телом. Чрезвычайно важно тут найти ей удобное положение, чтобы она могла лежать долго - сначала я немного двигаю её туда-сюда по себе, пока наши выпуклости как бы не входят в пазы (иногда даже может и он в неё войти и быть там спокойно часами) - обычно, поскольку она короче по росту, голова её ложится мне на грудь или подбородок её упирается мне в ключицу - что долговременно неудобно - и мягко понукаемая мною, она чуть продвигается вверх, прилипая им мне к плечу… Вскоре она укореняется, успокаивается, расслабляется и лежит не шевелясь, только минут через сорок спрашивает не тяжело ли мне. "Нет, отвечаю я, довольный и счастливый, я тебя как бы совсем не чувствую - вернее, чувствую, но мне совсем не тяжело", - я и сам удивляюсь: ведь когда мне самому иной раз ненадолго приходилось налечь на неё всем телом, я всегда старался сделать всё побыстрей или хоть выставить руки, боясь её "раздавить" - а ведь весит она чуть немногим меньше меня… Суть в том (я ей пытаюсь объяснить, хотя и сам понимаю смутно), что чувствуя её вес, её тепло, как она дышит, как у неё бьётся сердце (эти процессы сразу надо синхронизировать, иначе долго не пролежишь!), я должен почувствовать, что она есть, что всё есть, что я не один, и мир не просто моя иллюзия… А главное руки - своими руками, как будто захотев сложить их на своём гениальном пупочке, я складываю их на ее ягодицы. Я берусь за них, вожу по ним - но без вожделения, а просто чтобы почувствовать - я вдруг начинаю их чувствовать как свои! Вдруг у кого-то урчит в животе - где-то там внутри струйка какой-то жидкости резко перебегает по трубочке из одной ёмкости в другую - и мы в один голос спрашиваем: "Это у тебя или у меня?" - как будто мы единое андрогинизированное существо! В лучшие (очень редкие, конечно) разы она лежала на мне часа по два, безмятежно, даже засыпала…
Маленький ребёнок, проснувшись, начинает реветь - он боится остаться один. "Мама!", говорит он, или просто "Аа!" - и его тут же обнимают, гладят, утешают, шепчут ласковые слова, убаюкивают и укачивают… Я хотел просто быть с ней, охранять покой её сна - чтобы она тут же забывала все кошмары, которые ей приснились ("Иногда мне такое снится, Лёшь, что вообще…") и забыла все кошмары, случившиеся в её непутёвой жизни ("Блять, я такой хуйни, бля, Лёшь, понавидалась, что вообще, бля…")…
Таким образом мы общались - ненавижу это слово, но здесь оно подходит; обретали общее, обменивались - её принципы, мои принципы, вроде бы такие железобетонные, рушились, превращаясь в окрошку из гальки… Про цветы речь уже была, а однажды я даже сподобился купить ей - не поверите - долбанное "Рафаэлло"! Хорошо, однако, что скоро опомнился и в другой раз, когда я приехал к ней и уж почти что завалил проказницу на диван, ответствовал на оную её несуразную просьбу (реченную, конечно же, с заоблачно детским прононсом), а-ля кэвээновской шуточкой - "Я ха-чу Ра-фа-эл-ло!" - "Я здесь!" - быстро и бравурно выпростал эрегированный, тыча его ей в нос. Правда смешно? Я даже от смеха очень долго не мог попасть в её плюющийся недовольный рот! - "Вперёд продвигались отряды спартаковцев (спартанцев) верных бойцов"!..
Эпилог
1.
Я только приехал из Москвы, слез с поезда, добрался до дому в переполненном автобусе и очень хотел спать. Как всегда кстати позвонила хозяйка и сказала, чтоб я собирал манатки и съезжал, хотя и было уплочено вперёд. "Когда я была у тебя, звонила какая-то Эльвира", - тоном совковой официантки или продавщицы проинформировала она. "Это невозможно, я так и знал, что это когда-нибудь случится!" - я застыл перед зеркалом у стойки с телефоном, размышляя, звонить ей или нет. Нет, решил я, хотя и хотелось - время-то ещё совсем рано. Тут раздался звонок, я взял трубку.
- Алё, здравствуйте, а Алексея можно?
- Это я, Эльмир.
- Я тебе звонила несколько раз, и Саничу звонила, а тебя не было.
- Ну да.
- Вот… Как дела?
- Как всегда, ты ж меня знаешь.
- А я вот… плохо что-то… вспомнила о тебе… во-от…
- Так и знал я, что это когда-нибудь случится. Чего тебе надобно, старче, рыбка моя?
- Не хочешь… чем-нибудь занятья?..
- Заняться? - занятное предложение!..
- Ну, чего-нибудь взять…
- Да у меня денег нет - две недели в столице - презентация книжки - ну, девочки, вино, гашиш и ганджа - сама понимаешь… Да нет, герыча не было, он там дорогой. Обещались, правда, спид-больчику доставить на халявку, но вот не вышло…
- Ну найди хоть сколько-нибудь!
- Ты уже начинаешь мной управлять!
Я уже обыскивал все свои карманы, в том числе и карманы рюкзака. Как же мной легко управлять! Как я доступен для масс! Как я беден и ничем не интересуюсь в жизни!
- Чем ты там шелестишь?
- Не купюрами, не бойся - теперича у меня таких пачек нету, живу я бедно!..
- Короче, если найдёшь семьсот рублей, звони.
Что и требовалось доказать. Я для неё ноль, лох (чем по сути и являюсь - давно уже согласен), что наверно к ней и привлекает (тоже уже согласен). Это, по своей природе, друзья, привлекает к героину или черняшке (другое, я думаю, здесь не подходит). Белый прямоугольник, заштрихованный прямоугольник…
Я обзвонил знакомых и сдал им по крайне демпинговым ценам оставшиеся два авторских экземпляра (всего дали семь: успел подарить Диночке и Лимонову и отложил "святое": ОФ и Саше), а также книжки и диски, которые купил в Москве. В том числе свиделся и с Репою.
С утра я случайно услышал по радио, что такие-то такие-то (Лошадиный Нос и Репа) находятся под следствием - заставляли школьников подделывать подписные листы, а потом кто-то - явно голосом Репы! - добавил, что её Пидорепину, скоро оправдают, а вот её "баська" вряд ли - у него на квартире произведён обыск, в результате чего изъяты три миллиона. ру. наличными и пистолет "Беретта". Неужели ж Репа сама про себя передачи клепает - на это, ей-ей, способна только она!
У неё оказался тот же сотовый, сама она такая же розовая, а в остальном всё изменилось - она встретила меня у дома Инны и сказала, что живёт с девушкой в соседнем, снимает - от жинки и дочки она ушла, работает на радио, делает передачу про криминал "Ночной дозор"! Я удох. Потом сказал, что хочу подарить ей книжку, но мне вот очень нужны деньги - двести рублей. "Что, наркобараны?" - сказала она, разлыбившись, выхватывая книжку (я вздрогнул: она-то откуда может знать?!), бросая мне стольник…
Грязные деньги на чистые помыслы.
2.
Вечером я был у неё.
Код не забыл, забыл какой её звонок. Она открыла дверь, дебильно улыбаясь. Как я соскучился по этой улыбке!
На полу был новый раздражающий узором взор линолеум, на стенах в коридоре новые модные тёмные обои. Когда я снимал свою (вернее не свою, а братцеву) дорогую кожанку, и она предложила её сдать, я уже без визуализации понял, что телевизора, центра, дисков, мобилы и многих шмоток здесь уже нет. В зале было пусто без него, и я, усмехнувшись, сказал, что пожалуй это единственно правильное решение, которое, ты, дчнка, приняла в жизни - сдать телевизор! Прошли на кухню, закуривая мои сигареты. Начала по-деловому, без предисловий:
- Сейчас всё принесут, надо только за машинками, сходишь?
Всё было как в старые добрые времена: я обувался у порога, а она стояла, облокотившись, в дверном проёме. Сердце моё сжалось.
- Ты с ним живёшь, с таксистом? - голос мой звучал совсем отрешённо.
- Нет…
- А с кем? - вопрос оказался точным.
- Ну… - на мгновенье на её лице скользнула её улыбочка, - так… с молодым человеком…
- Дрянь… - шёпотом сказал я, уже выходя.
У подъезда я встретил Кротковича - "Как только ты её бросил, она совсем сторчалась" - "Я?! С кем она живёт?" - "С Пашей" - "Кто это?" - "Нарик вон из того дома" - "Это он может сейчас заявиться?" - "Не бойся: его сажают в кутузку - лет на пять" - "За наркоту?" - "Не только - он угонял тачки". Такая вот информация…
Вскоре появился и он сам - приземистый, стриженый бобриком, весь такой обычный и примирённый - сразу видно, что человек сидел или нарик, или, как это чаще всего бывает, и то и другое. С ним пришли ещё три чувачка, мы зачем-то познакомились, отварили на кухне и вмазались. Они, видите ли, сдали очередную куртку, "угостили" Пашу с Зельцером, а мне, соответственно, досталось совсем мало, чем я был не очень доволен. И вообще возник очень нехороший казус с баяном - вернее, не возник - она сказала: "Моим вмажешься, не выёбывайся!" - я дрожащим полушёпотом (с боязнью, что сейчас она вспылит, разозлится и откажет мне вообще) попытался - чистая формальность - вот тебе, Алёша, и миг собственного выбора, ха-ха! - осведомить её (и себя) о том, что гепатит С наиболее опасен, неизлечим и против него даже сыворотки нет. Зато всем им было объявлено о моей "профессии" и о том, что я "пишу про наркотики" - сие почему-то вызвало живой отклик. Оказалось, что они не только подобно мне не читали Берроуза, Вельша и Ширянова, но даже и не слышали их фамилий. Самый матёрый чувачино (тоже отсидевший лет пяток), вдруг принялся очень экспрессивно и сбивчиво доводить до полуотсутствующего меня содержание какой-то "бля-такой-книги" - признаться, я даже заинтересовался, подумав, что вот они нарики тоже на нарах "набираются мудрости" - только через пятнадцать минут я понял, что он пересказывает говённый детективчик вполне авторитетного автора.
Больше меня конечно интересовало другое. Или то, что он касался её талии, ее жопы, а она кроме прочего лепетала как молитву "…ты же тут хозяин…", "…скоро поженимся" и "…хоть бы год дали…"!! Блять, схватить нож и выпустить ей кишки, раскромсать ее недовольную довольную рожицу!.. И этому убогому всодить по самую рукоять! - Я могу, я не должен это терпеть! Нахуя это мне?!!
Потом они взяли ещё, долго варили и распределяли - я очень ждал, надеялся и верил, но мне не причиталось вообще. Гости резко срулили, я тоже засобирался, тем более, что времени было уже около одиннадцати (!) - а в такой час не вот отсюда уедешь.
Надевая рюкзачок, я всё-таки запнулся - достал из него книжку и принёс на кухню показать ей. Что-то вроде удивления и возмущения попыталась изобразить она, когда увидела на задней стороне обложки сделанные ею - здесь же, на этой кухне! - фотки, в том числе свою. Позвала Пашу, сказала, что "вот Лёша написал". Они раскрыли книжку в начале и с большой сосредоточенностью и азартом прочли несколько слов - вслух, вместе, чуть ли не наперебой, но… по слогам. "А про меня здесь есть рассказ?" - детским голоском пропищала Зельцер, дрожащими лапками листая оглавление. "Вот, это рассказ про меня", - похвалилась она своему полусуженому (я даже на полсекунды испугался, что "он сейчас прочтёт и всё узнает"!), но он уже потерял интерес, а через секунду и она и уже протягивала мне книжку - ненужный, бесполезный, беспонтовый предмет.
Единственный, кто не прочитал мой уж давно надоевший всем роман, это она, Элька. Вот она какая - сидит, смотрит, и взгляд её затуманен. "Я и так всё знаю, хуль мне читать!" - говорит она с бахвальством, явно намекая, что это для вас О. Шепелёв автор и всё такое, а для меня - что-то вроде собаки. В отличие от интеллектуальненьких моих девочек она без очков. Все они читают много, что-то пишут и вообще. Даже 16-летняя Инночка! Зельцеру наплевать на книжки, её интересуют только её утроба и наркота. Кажется, меня ту.
Они пошли в магазин, а заодно и меня проводить. Было темно и холодно, мы стояли на остановке, а автобус не ехал. Меня всего ломало - мне представлялось, что вот сейчас, меньше чем через полчаса, зайдя с мороза и мерзкого ощущения чужого города, я нырну к ней под одеяло и окунусь в её ядовитое тепло… Я долго не мог решиться и улучить момент, но всё же сделал: дрожащим голосом обратился к ней: "Может, я у тебя останусь?" Она не удивилась - я чувствовал, что она думает о том же и хочет того же - хотя зачем?! - не буду же я, пока он спит, трахать её в сортире - да и она никогда в жизни не позволит себе такого… На всякий случай я сказал, что у меня осталось 60 р. - как раз на бутылку водки. Она переадресовала вопрос своему мужчине, и они отошли в сторону. "Может он и спать с нами ляжет?!" - услышал я его возглас, и не успел подумать, что всё пропало, как подошла она (явно довольная) и сказала: "Давай деньги".
И вот мы уже сидели в тепле, в тесноте и не в обиде, пили водочку и разговаривали о жизни в местах не столь отдалённых. Зельцер только хряпала водочку да себе под нос причитала: "Ну хоть бы год дали, хоть бы…", Паша относился ко всему без энтузиазма, с каким-то равнодушием смирения - даже терпел меня. И я его! Год, думал я, хотя бы и год, как говорят в народе нашем грубом, год не трахаться - она ведь будет, а кого ей пригласить, как не старого своего знакомого (и лучшего любовника!) - меня коленопреклонённого гения… Казалось (да и наверняка) он думал в точности о том же. Казалось, что вот только сейчас Зельцер выйдет, как мы схватимся за ножи.
Они, не стесняясь, попытались обняться и продемонстрировать публике ещё кое-что из своих отвратительных телячьих нежностей, но я подумал, что если бы сейчас у меня и была возможность, я бы не смог проявить к ней никакой нежности, а поступил бы с ней максимально грубо и грязно, и они прекратили.
Сколь мы не растягивали водочку, но она закончилась и пришла пора ложиться спать. Мне они притащили выдвижную штуковину от моего дивана, Зельцер принесла постельные принадлежности и очень долго, аккуратно и заботливо застилала мне ложе, потом сказала: "Пожалуйста", потом: "Дверь можешь закрыть", потом: "Спокойной ночи", потом: "Если в туалет, свет там знаешь где включается, да?" - схватить нож, ей в горло, повалить на пол, припасть губами и жадно глотать её горячую нехорошую кровь!.. О Господи, прости, пощади мя!