Андреа – бывшая подружка ее нынешнего мужа, оттого она и сказала "понятно" таким тоном, словно на самом деле это означало: "Один и тот же мужик видел нас обеих голыми и предпочел тебя, стерва".
– Да-да, понятно, – произнесла Хелена и вздохнула. В Англии с ней такого никогда не случалось. Правда, толком разницу она объяснить не могла, возможно, ее вообще не было, этой разницы. Нет, конечно, дома Хелен жила не в замке, однако чем дольше она находилась в этой омерзительной "комнате отдыха", тем прекраснее казалась ей ее прежняя жизнь в старой доброй Англии.
– Первое, что тебе предстоит сделать, это вывести детей на природу, чтобы они посмотрели на перелетных птиц. Ну, как их там, сорок. Мероприятие проводится под эгидой "Молодежного комитета по содействию миграции сорок"; комитет как спонсор оказывает содействие, в том числе и финансовое. Назначено оно на завтра, если только не проснется вулкан.
Последняя реплика – уже ставшая традицией местная шутка, обязанная своим существованием слухам о том, что город стоит на действующем вулкане. До последнего времени этот факт почему-то оставался незамеченным, а недавно вулкан-невидимка был принят в действительные члены ассоциации своих тихоокеанских собратьев, известной под названием "Огненное кольцо". Это была одна из тех новостей, от которых народ разбирал нервный смех, потому что кто знает, чем все может обернуться. Вот и любовь точно такая же. Да вы взгляните на нее. Что здесь происходит? "Если только не проснется вулкан" – эти слова стали расхожей фразой. Например, "Увидимся в пятницу, если только не проснется вулкан", или "Я твой навсегда, если только не проснется вулкан".
– Значит, завтра я должна отвести их на природу, чтобы они понаблюдали за птичками? – переспросила Хелена, хотя ее занимала мысль иного порядка, а именно, что надеть.
– Да, а сегодня, – произнесла Андреа, – ты должна рассказать им о птичках. В частности, о сороках. Тебе самой о них хоть что-нибудь известно?
В молодости моя мать как-то раз пошла на День Благодарения в гости к друзьям и спросила мать своей подружки, чем она может ей помочь. "Ты могла бы сделать масляную птичку", – сказала моей матери мать подружки моей матери и вручила ей две маленькие ложечки и холмик масла. Масляная птичка – это кусочек масла, которому придана форма птички, но дело не в этом, а в другом: к чему такая жестокость? Почему люди заставляют других людей делать невозможное? Зачем им это? Зачем понадобились им все эти низости, когда на свете есть столько прекрасного – например, любовь.
– О, я знаю немало разных историй про птичек, – сказала Хелена, и в ее словах была изрядная доля истины. – В университете, прежде чем переключиться на поэзию, я изучала орнитологию.
– Не в университете, – не удержалась Андреа. – Мы не говорим "в университете", мы говорим "в колледже". Однако меня интересует другое: что конкретно тебе известно о сороках?
– Ну, кое-что известно, – пролепетала Хелена, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног. – Кое-что известно.
– В таком случае брошюры "Молодежного комитета по содействию миграции сорок" я оставляю себе, – заявила Андреа и поднялась, вся такая тощая и самодовольная. – Мы объединяем два класса, так что там будет пятьдесят ребятишек. Урок состоится через час. Кстати, здесь курить запрещено.
– Я всего лишь держу сигарету в руке, – попыталась оправдаться Хелена, торопливо засовывая сигарету обратно в пачку. – Просто мне так легче думается. Скажите, что случилось с предыдущей учительницей, которая вела этот предмет?
– Она дала урок на тему кое-каких идиоматических выражений, до которых дети еще не доросли, – ответила Андреа. – Я была вынуждена ее уволить.
Дверь закрылась, и Хелена осталась сидеть одна в "комнате отдыха", мысленно сокрушаясь о том, что курение запрещено. С каким удовольствием она бы сейчас закурила сигарету, а потом загасила окурок в глазу этой стервы. Вместо этого она поспешила в школьную библиотеку, где ее поджидало маленькое чудо под названием "Сороки. Среда обитания и особенности поведения черноклювых и желтоклювых сорок", автор Тим Биркхед, с иллюстрациями Дэвида Куин-на, издательство "Т и АД", г. Лондон, Англия, первое издание. К тому времени, как истек данный ей час, Хелена уже сделала для себя список любопытных фактов, который затем зачитала вслух. Так что когда Андреа заглянула в класс, чтобы проверить, чем заняты пятьдесят детских душ, она застала удивительную картину – в классной комнате стояла редкая для этих стен тишина, а все учащиеся с увлечением выполняли творческое задание.
"Яркие, хитрые и агрессивные – вот три слова, какими обычно описывают сорок, и в принципе так оно и есть", – это было первое предложение, прочитанное Хеленой в книжке "Сороки. Среда обитания и особенности поведения черноклювых и желтоклювых сорок". И Хелена дала своим подопечным задание написать историю, которая была бы либо яркая, либо хитрая, либо агрессивная – смотря что они предпочтут.
– Сработало! – изумилась Андреа и одарила Хелену улыбкой, когда дети один за другим вышли из класса. – Наверное, все дело в твоем акценте. Дети любят, когда-то кто-то говорит с иностранным акцентом.
– Теперь понятно, почему в Америке так любят слушать записи речей Черчилля, – ответила на это Хелена, но Андреа велела ей последить за ее сумочкой.
– Следи за моей сумочкой, – сказала Андреа, – а я тем временем займусь твоими бумагами. Боюсь, первые свои деньги ты получишь не раньше, чем через три месяца.
– Хорошо, – покорно произнесла Хелена, однако, как только Андреа вышла из класса, открыла сумочку и нашла бумажник. В нем было смехотворное количество наличности, и Хелена выгребла ее всю. Наличность успешно перекочевала в карман Хелены задолго до того, как Андреа вернулась в класс с пластиковым стаканчиком в руке.
– Мы обязаны проверить тебя на наркотики, – сказала она, _ у нас в Америке так принято. Тебе надо сюда пописать.
По пути домой Хелена купила в винном магазине большую бутылку дорогущего шампанского. Надо сказать, что продавец самым безбожным образом заигрывал с ней. Она отвечала ему тем же и выпила почти все шампанское по дороге, потому что бутылка была тяжелая, как пара близнецов.
– Интересно, как тебе после этого не приспичило писать? – удивился муж, когда она вошла в дверь.
– О, я пописала, можешь не волноваться, – успокоила его Хелена.
– Все, с кем бы я ни встречался, любили выпить, – сказал Дэвид. – Твоя мать предупредила меня, что ты наверняка примешь капельку в первый день на новой работе. Ты англичанка, но даже все американки, с которыми я встречался, все пили по-черному.
– Ты о чем? – переспросила Хелена. – О том, что нет никакой разницы? Даже у сорок и то есть различия, так что уж говорить тогда про Англию и Калифорнию. И знаешь, в чем разница? В оперении!
– Я хотел сказать, – успокоил ее Дэвид, – что завтра утром тебе предстоит вывести на природу пятьдесят детей, чтобы там наблюдать за черными птицами. Андреа сказала, что ты должна быть там ровно в восемь.
– У них на груди желтое оперение, – кисло возразила Хелена, – и прошу тебя, только не говори, что тебе это безразлично, но бюст у твоей бывшей подружки колоссальных размеров.
– Мне действительно безразлично, – возразил Дэвид и вздохнул. – Знаешь, мне не нравится этот наш с тобой разговор. Ты ведешь себя агрессивно.
– А ты хитришь, – парировала Хелена. – А вот Андреа по-своему яркая и привлекательная. И у меня в голове не укладывается, как ты мог разговаривать и с моей матерью, и со своей бывшей подружкой – и это в то время, когда я покупала для тебя бутылку дорогого шампанского!
– Которую сама же практически всю целиком и выпила, – заметил Дэвид. – Кстати, я равнодушен к шампанскому.
– Послушай, – произнесла Хелена. – Послушай, я люблю тебя и не знаю, что делать. Я сильно переживаю из-за денег. Любовь такой не бывает.
С этими словами она опустилась в кресло, которое купила, повинуясь минутному порыву. Обошлось оно ей… ну, скажем… в три миллиона долларов. В свое время мать говорила ей, что одной любовью сыт не будешь, но Хелена так и не смогла найти для себя другой прокорм. Любовь есть любовь, и в этом вся проблема. Любовь можно заработать, но ждать ее еще целых три месяца, поэтому приходится одалживать ее у других людей и покупать подарок любимому, который не любит шампанское, вот и надо пить одной. То есть ты живешь любовью и начинаешь переживать из-за того, что ее недостаточно. Хелене подобные рассуждения были не по нутру, однако проблема заключалась в другом: даже если вам подобные рассуждения не по нутру, денег все равно не прибавится.
– Я тоже тебя люблю, – произнес Дэвид и взял у нее бутылку.
– Я хочу, чтобы ты любил именно меня, – произнесла Хелена. – Ведь я не американка. Я существо совершенно иного вида и хочу, чтобы ты уловил эту разницу, если так можно выразиться. Как только ты можешь говорить, что тебе все равно! Или мы потому переехали сюда, чтобы ты вернулся к своей старой подружке, к этой своей Андреа?
– Я не возвращался к ней, – возразил Дэвид. – Зато она нашла для тебя работу.
– Ну как же! Вовек не забуду! – воскликнула Хелена. – Ты, главное, скажи, что любишь меня.
– Я люблю тебя, – ответил Дэвид. – Но мне почему-то кажется, что тебе этого недостаточно.
– Тогда скажи, что любишь меня, и дай мне сто миллиардов долларов, – сказала Хелена, на что Дэвид покачал головой.
Наутро не было никакой вылазки на природу, но не потому, что проснулся вулкан. Вылазки на природу не было по причине погоды, если можно так выразиться. В окно стучал дождь, и Хелена дала задание классу написать письма ее матери, а затем прочитать их вслух для художественного самовыражения. Хелена написала на доске список вещей, которые должны быть непременно упомянуты в письмах, а в остальном учащимся разрешалось проявлять фантазию.
Дорогая мама Хелены!
Звонить из Сан-Франциско в Лондон очень дорого, поэтому вы должны позвонить сами. В конце концов, вы мама. Интересно, спит или не спит мой муж Дэвид с начальницей Хелены?
Искренне ваша,
Лори.
Дорогая мама Хелены!
Вы такая жадина. Хелена старается изо всех сил. Наверное, ради разнообразия вам надо накричать на Дэвида. С приветом,
Майк.
Дорогая мамочка!
Хватит заставлять Хелену звонить вам. Одной любовью сыт не будешь. Вы жадная мама, а Дэвид и его подружка Андреа наверняка целуются втихаря. Боже, что мне делать?
Ваш друг
Тодд.
Дорогая мамочка!
Я хочу себе на Рождество лошадку.
Судя по всему, Маргарет не поняла суть задания, но, как оказалось, это не имело значения, потому что где-то в середине урока в класс вошла Андреа и положила конец всей образовательной программе.
– Денег нет, – сказала она и выразительным взглядом посмотрела в сторону Хелены. – Ребятишки, можете выбросить эти ваши письма.
Хелена никогда бы не назвала их ребятишками, но в Америке так, наверное, принято.
– Не надо ничего никуда выбрасывать! – закричала она. – Я хочу послать все эти письма моей маме!
Однако ребятишки оказались народом жестоким и забросали Хелену смятыми в комок письмами и бумажными самолетиками – этакий теракт со стороны граждан страны, которым якобы неведом террор.
– Видишь ли, – сказала Андреа, когда ребячья ватага выкатилась из классной комнаты. Хелена посмотрела туда, куда устремила свой взгляд Андреа, а именно на кучу скомканных писем на полу класса. – Я хочу сказать, видишь ли, – повторила Андреа и тоже подняла с пола несколько бумажных комков, – концерт окончен. Денежки – того, были да сплыли. Понятно?
– Моя мать здесь не работает, – произнесла Хелена. – И я тоже.
Андреа вздохнула.
– Тебя уволили, – сказала она. – Меня уволили. Нас всех уволили, потому что денег нет. Были да сплыли. В общем, гореть нам ярким пламенем.
– Что ж, гореть так гореть, – согласилась Хелена, кладя в сумку бумажный самолетик. – Как в той песне. Я охвачен огненным кольцом. Ее еще пел этот, как его там, Джонни Мани.
– Огненно, – поправила Андреа. – Джонни Кэш.
– Агрессивно, – произнесла Хелена. – Хитро.
Это было по части художественного выражения, той самой части, за которую ей обещали деньги. Кстати, какое там было третье слово? Хелена задумалась.
– Деньги, – произнесла она и выглянула из окна. Город словно океаном дешевого вина был затянут пеленой дождя, влажной и серой, и это тоже напоминало любовь. Обычно мы любим кого-то конкретного, но без денег. Это нам как-то без разницы. Потому что мы в отчаянии. Без денег с тем же успехом можно пристроиться к чужой подружке, и не так уж важно, любовь это или нет. Но для таких людей, как Хелена, этого мало. И каждое произнесенное ею слово любви становилось еще печальней. Каждое новое слово становилось все печальней и печальней, как те записки в ее сумочке.
– Деньги, – в очередной раз произнесла она. – Деньги, деньги, деньги, деньги, деньги, деньги, деньги.
КРАТКО
Играя сегодня в гольф, я нечаянно отшиб сороке голову. Да-да, любовь моя, да-да. Ну, если не сороке, то какой-то другой птице – мячиком, прямо в воздухе. Птица упала. Я подошел к ней через всю лужайку, толком не понимая, что мне только что привиделось: какой-то непонятный черный комок рухнул на землю. Я хорошо размахнулся, да и глазомер у меня тоже не плох, но есть такие моменты, когда не важно, смотришь ты или нет. Клюв у сороки был открыт, будто она сама отказывалась поверить в случившееся. Я поднял мячик и посмотрел на оставшийся на нем кровавый след. Затем слегка поддел мертвую птицу ногой, стараясь откатить ее в ту часть площадки, где трава погуще. Здесь я тебя и похороню, о крылатое создание, что оказалось на пути моего мячика для гольфа. Ибо только мне одному известно о твоей мертвой голове.
Мое детство прошло в доме, на заднем дворе которого имелись бассейн и что-то вроде сарайчика с душем, где можно было переодеться, если вам хотелось поплавать. А еще там была моя старшая сестра. А у нее ухажеры. Обычно, когда они приходили поплескаться в нашем бассейне, я куда-нибудь сваливал, потому что моя старшая сестра приваживала к себе ухажеров, и было бесполезно надеяться, что к нам в гости придет какая-нибудь девушка. Мне уже стукнуло четырнадцать. Другие девушки ходили в бассейн при клубе, поэтому я тоже ходил в бассейн при клубе, и там они сидели, девушки, которые были старше меня. Ряды ног, ряды солнечных очков, ряды глуповатого хихиканья. Они были не против, чтобы я тоже подсаживался к ним. Они знали, что я рассматриваю их – вряд ли бы моя сестра обиделась, потому что я был единственным их кавалером. Да-да, любовь моя, да-да. Я подавал им лосьон. Да-да, любовь моя, да-да. Это было мое лето, два моих лета, мои длинные уик-энды, вся эта неожиданно свалившаяся на город солнечная погода. Ни одна из тех девушек мне не нравилась. Я не смог бы нарисовать тебе, что открывали их купальники, хотя, наверное, именно туда я, четырнадцатилетний, и таращился в первую очередь, на все эти участки обнаженного тела. Да-да, любовь моя, да-да.
Зато я хорошо помню парня по имени Кит. Я бы не сказал, что моей сестре нравился именно он, потому что она никому не отдавала предпочтения. В принципе любой мог протянуть ей стакан с ромом, пока она лежала, ожидая, что перед ней пройдут на задних лапках. У нас с ней была договоренность: в те редкие дни, когда я не ходил в клуб, я переодевался в сарайчике и потом, чтобы никому не мешать, плескался один в глубоком конце бассейна. Тем временем ее ухажер оставался рядом с мелким концом, где моя сестра болтала ногами в воде. Зачерпнув полную пригоршню, он лил ей на ноги воду до самого вечера. Я же, устав торчать на четырехметровой глубине, вылезал на бортик по шаткой лестнице, потому что от воды моя кожа сморщивалась до невозможности. Четыре перекладины, три перекладины, пять перекладин на лестнице – точно я тебе сказать не могу, потому что не помню. Лестница совершенно вылетела у меня из головы – наверное, в тот самый момент, когда я наконец научился подтягиваться на ней, вылезая из воды. Это случилось в последний раз, когда я выбрался из бассейна и направился в сарайчик, чтобы навсегда переодеться, за мгновение до того, как я пал, если можно назвать это ощущение падением, если я действительно падший.
Покажите мне мужчину, который бы не западал на другого мужчину, который только что вышел из душа и надел плавки, потому что я и его полюблю. Да-да, любовь моя, да-да. Мокрые от воды плечи. Влажные волосы торчат рожками. Он пытается пригладить их рукой, а на руке оловянный или серебряный браслет, как у хиппи, не иначе подарок подружки или сувенир на память о том месте, где он когда-то побывал, прежде чем наши с ним пути пересеклись. Волосы цвета холмов, что окружают клуб, когда ударит засуха, но я больше ни шагу в тот клуб, даже не надейтесь. Грудь вздымается с каждым вздохом, словно живет отдельной от остального тела жизнью, но что в нем меня так привлекает, этого я тебе не скажу, ты уж мне поверь. Да-да, любовь моя, да-да. На пять лет меня старше, руки голые, в них полотенце, мускулистая грудь – моей сестре такие нравятся, волосы – мне такие еще только предстоит отрастить – тянутся ко мне подобно теплому дымку из чьего-то рта. С головы до ног, с головы до пениса, набухшего от сидения весь день рядом с той, которую хочешь, и потому идешь в душ, чтобы холодной водой немного себя остудить, – нет, ничего подобного я раньше не видел. То есть, конечно, видел – в раздевалках, иногда в учебнике, но это не в счет. Да-да, любовь моя, да-да. До Кита я еще ни в кого не влюблялся. О, его руки, его лицо – он даже не глянул в мою сторону, – его сжатые в тонкую линию губы. И откуда только они у того, кто может запросто выйти из-под душа, разделить тесное пространство с чьим-то братом, просто так потрогать свой пенис, посидеть на деревянной скамье и высушить свои пятки там, где я не осмелюсь даже ступить ногой, загубить мою жизнь, как попсовая песенка может навсегда отравить вам мозг. В четырнадцать лет мне было ни за что не произнести таких слов, как "я млел", теперь же я ничего не помню, кроме того, как "я млел", пока он пробирался сквозь сваленную кучей одежду, пока надевал нижнее белье, и как я слегка загораживал ему дорогу. Он подтолкнул меня в бок – чуть ниже подмышки, о боже. Он подтолкнул меня, и я как бы оказался у него в кадре – Кит, Кит, Кит, Кит поднял глаза и произнес то, что я сам только что произнес, когда эта птица попалась на пути моего мяча: -Эй!