– Ты только послушай себя, – ответила Лайла и первой направилась к выходу. – Ты сегодня слишком пьяна. Тебе нельзя садиться за руль. – И она хлопнула в ладоши, как когда-то на каждый свой день рождения, когда в нимбе свечей появлялся торт, и ее друзья, которых с каждым годом становилось все меньше и меньше, исполняли все ту же старую песню. – Я сто лет не садилась за руль. Ура!
Ура! Мы вышли навстречу сырому, странному дню, и у нас перехватило дыхание. Каким-то чудом залетевшие сюда чайки клевали остатки жареного цыпленка, которые выбросили из казино, и рядом со спиральными облаками я заметила какую-то другую птицу. Она отчаянно хлопала крыльями, пытаясь противостоять силе ветра, но ее все равно относило в противоположном направлении. Лайла взяла у меня ключи.
– Ну давай же! Поехали!
Мы включили ту же музыку, что и на пути сюда, и я сидела, барабаня пальцами по стеклу, а Лайла тем временем заводила машину.
– Ты не представляешь, что это значит, – пропела певица, которая, наверное, в своей жизни делала вещи и похуже, чем перевязывание кровоточащих запястий Адама полотенцем, оставшимся от матери Лайлы. _ Ты не представляешь, что это значит, любить кого-то так, как люблю тебя я.
Оригинальные исполнители песни – это компания сверкающих ослепительными улыбками белых мужчин, но версия, которую я и Лайла слушали сейчас, звучала в женском исполнении, отчего вся песня приобретала некую страстность и в то же время мудрость. Я увеличила Громкость – пусть поет. Я провела всю свою жизнь, разъезжая по городу на машине вместе с Лайлой, и поп-музыка сообщала нам 0 том, что происходит и как происходит, и я не мечтала ни о чем большем. Мы свернули на главную автостраду и стрелой полетели на юг. Мы с Лайлой распевали во все г0рло, а промозглая зимняя погода становилась все безумнее.
– Ты не представляешь, что это значит, любить кого-то так, как люблю тебя я, – пели мы, мчась мимо Вековых елей. В Бейнбридже мы заправились, не рассчитавшись за бензин, что, кстати, в наши дни становится делать все труднее и труднее, поскольку, как мне кажется, наивные простачки давно перевелись или же прячутся где-то в другом полушарии. Не успела Лайла вырулить за угол, как альбом закончился. Девушки всегда в пролете, даже в воскресенье Суперкубка, независимо от того, в чью пользу складывается игра.
Евреи – не островная нация, если не считать Манхэттен с его многочисленными путями к бегству – мостами, невидимыми глазу тоннелями, такси, которые при Необходимости доставят вас на край света – таков закон. Мы предпочитаем места, где есть несколько выходов, потому что, как свидетельствует история, у нас всегда возникали трудН0СТи, если нам надо было выйти вон. Мы неизменно мешкам в дверях, собираясь домой после того, как навестили Родителей, мы забиваем проходы в синагогах, однако взятка на границе – нет, этот фокус не пройдет, и тогда мы снимаем туфли и садимся в поезд. Никому еще не удалось исправить подобное.
Это проклятие лежит на нас, вот почему, когда мы свернули за угол, Лайла нажала на тормоз – лавина машин на дороге, что вела к парому, тоже застыла на месте. Красные огоньки автомобилей вытянулись в праздничную гирлянду, вот только праздник этот был не для нас.
– Что там стряслось? – спросила я у парня, сидевшего за рулем изъеденного ржавчиной седана.
Он тоже опустил оконное стекло.
– Через залив не переехать. Последний паром отменили. По крайней мере я так слышал. Кажется, стряслась какая-то авария, но никто толком ничего не знает.
– Кто-то же должен знать, – возмутилась я. Полная пьяного куража, я вышла из машины и показала Лайле большой палец.
– Возвращайся назад, – велела она мне.
– Парень в будке, где продают билеты, наверняка должен что-то знать, – ответила я, направляясь вдоль квартала красных фонарей.
– Я имею в виду, – пояснила Лайла и машинально вытерла глаза, – чтобы ты возвращалась назад после того, как все выяснишь. А то еще влюбишься в парня, что торгует билетами, и больше не вернешься ко мне.
У нас над головой раздался какой-то треск, словно в небе пролетел самолет, но уже стемнело, и потому ничего не было видно. Народ принялся жать на клаксоны, от чего вокруг стоял оглушительный гогот огромной стаи гусей.
– Я здесь, – сказала Лайла и грустно улыбнулась. Инструктор по вождению говорил нам, что значит этот сигнал. То есть он значит вовсе не то, что мы думаем, не: "Эй, ты, давай живее поезжай вперед, а не то тебе не поздоровится!", а всего лишь: "Я здесь".
– Скоро вернусь, – сказала я ей, хлопнула дверью и побежала по асфальту к будке, где принимали плату за паром. Там с продавцом билетов уже препиралась какая-то женщина в комбинезоне. На значке у продавца билетов было написано: "Томас". Я разглядела у него за спиной то, что он захватил с собой на работу: чашку кофе и потрепанный блокнот. А еще он курил, и на грязном прилавке стоял телевизор экраном внутрь. Из его динамика доносился приглушенный рев толпы. Продавец билетов смотрел розыгрыш Суперкубка.
– Я же вам уже сто раз повторил, что ничего не знаю, – заявил он Комбинезону.
– А как, скажите на милость, я попаду сегодня домой, если не будет парома? Я торгую цветами. У меня их полный багажник.
Неожиданно раздался оглушительный вой клаксона, и мы все обернулись, чтобы посмотреть, что случилось. Первым в очереди у будки, упираясь бампером в шлагбаум, стоял мини-фургон – что называется, под завязку набитый связками газет, которые едва ли не на наших глазах начинали желтеть.
– Ну неужели никто не в состоянии ничего сделать? – спросила я. – Наверняка ведь есть выход.
– Именно это я и пытаюсь ему втолковать, – поддакнула женщина в комбинезоне. – Если паром сломался, есть другие суда. Почему бы не задействовать их?
– Только если у вас куча денег, – ответил парень из будки. – Да и то еще неизвестно. Послушайте, я действительно ничего не знаю.
Над нашими головами опять что-то прогрохотало. Мы застыли в ожидании.
– Мне велено никого не пропускать, а свежую информацию сообщат по радио. Прошу вас, возвращайтесь в машины и ждите.
– Со мной подруга, – сказала я, – и ей сегодня должны сделать операцию. Это жизненно важно.
Даже женщина в комбинезоне покосилась на меня как на ненормальную.
– Я уже сегодня наслышался про жизненно важные дела, – невозмутимо отреагировал парень из будки. – Тут они у каждого, кого ни возьми.
Телевизор пискнул, и парень переключил внимание на него.
– Да, противники задали ребятам хорошую трепку, – послышался голос комментатора. Похоже, сегодня в нем чуть больше паники, чем обычно. – Ничего подобного от "Сорок" я еще не видел!
– Черт! – выругался продавец билетов и жестом велел нам возвращаться в машины. – Прошу вас, дамы, ситуация критическая. Ждите. Как только что-то станет известно, вам сообщат.
– Вы могли хотя бы немного приободрить нас, – сказала женщина в комбинезоне и посмотрела на меня в надежде, что я займу ее сторону. Я покачала головой и побрела обратно, и с каждым шагом алкогольные пары в моей голове постепенно рассеивались. И вновь над нашими головами раздался рев, но зачем обращать внимание на гром, если за ним следует прозаический дождь. Никто не мог ничего нам толком сказать. Начался дождь, причем надолго. Все что есть мочи жали на клаксоны, и мне пришлось вновь сесть на заднее сиденье, чтобы сказать Лайле, что я так ничего и не выяснила. Лайла уже вынула из проигрывателя диск и пыталась настроить радио, которое, как всегда, выдавало в основном одни помехи.
– Поговори со мной, – попросила она и поморщилась, кивнув на живот. Затем расстегнула ремень безопасности и глубоко вздохнула. – Скажи, есть футбольная команда под названием "Сороки"?
– Понятия не имею, – ответила я. – Если память мне не изменяет, есть "Орлы" и "Зяблики". А еще "Антисемиты". Не знаю.
Лайла вновь поморщилась и выглянула в мокрое окно.
– По-моему, по радио сказали "Сороки".
– Черт, какое же дерьмо! – неожиданно воскликнул радиоприемник, а затем вновь захлебнулся треском помех.
– Наверное, что-то стряслось, – сказала Лайла и невесело улыбнулась мне – такой улыбки я давно у нее не видела, это была улыбка напускной храбрости. – Не доехать мне до операционного стола. Что сказал тебе тот парень?
– Ему ничего не известно. Он даже толком не знает, как пишется его фамилия.
– Никто толком не знает, как пишется моя фамилия, – отозвалась Лайла. – Потому что в ней четырнадцать букв. Ты больше не бросай меня одну. Здесь такая пробка, что ты все равно ничего не узнаешь. Нам еще сидеть и сидеть, и я не хочу оставаться одна, без тебя.
Она приоткрыла дверь, впустив внутрь шум дождя, гудение клаксонов, и сплюнула на асфальт крошку белой глазури с пирожного.
– Все, конец! – объявило радио. Я повернула ручку и, потянувшись через Лайлу, захлопнула дверь, чтобы нам с ней немного посидеть в тишине. Чему конец, футбольному матчу или чрезвычайной ситуации, кто его знает. Кажется, Лайле тоже все безразлично.
– Мне сказали, что это мой единственный шанс, – тихо произнесла она. Возможно, в зале казино оно того стоило – сидеть, вырвавшись на свободу в заведении под названием "Будь что будет", вместо того чтобы томиться на больничной койке, пока врачи изучают тебя точно муху под микроскопом. Но сейчас, оказавшись в западне дорожной пробки, мы старались не думать о том, чем все это закончится.
– Ты не умрешь в машине, – заверила я Лайлу. – Такого быть не может. Нам надо просто довезти тебя до больницы. И довезем. Вот увидишь, все будет в порядке. Выход найдется. Я обязательно найду его, только ты сиди тихо.
– Нет, – негромко возразила она. – Мне сказали, что возможность открывается лишь на несколько часов. Если я вовремя не попаду в больницу, врачи не смогут сделать мне операцию, и тот парень умрет почем зря.
– Послушай, – сказала я ей.
Мое горло от злости жгло огнем. Вся тяжесть мира того не стоит, несмотря ни на какую любовь, которая умрет и исчезнет, как дым. И все же каждое мгновение, проведенное вместе с Лайлой, было для меня дороже всего на свете. Чего только стоила возможность говорить с той, кого знаешь буквально наизусть, как старую песню. Любовь – это все, что у нас оставалось, пока мы сидели, пойманные в западню, зная, что парома не будет, а значит, и спасения.
– Они просто ничего не знают, – сказала я, – эти парни. Они считают, что это круто, когда кожаная куртка застегнута под самое горло. Всего на несколько часов? Если бы ты не спустилась ко мне по лестнице "В", я бы все равно сейчас лила слезы, не здесь, так там. А не оставь мы тогда ключи на музыкальном автомате, врачи "скорой" наверняка смогли бы вытащить Адама из ванны еще живым. В таком случае я наверняка вышла бы замуж за этого идиота, и мы с тобой перестали бы встречаться, потому что ты его не выносила. Я бы потеряла с тобой связь в промежутке всего в несколько часов, так что какая разница, скажи. Не надо отчаиваться. Тот парень умер не напрасно, никто из мертвых не умер напрасно. А вот ты еще жива.
– Ты пьяна, – сказала Лайла и расплакалась. – Боже, как бы мне хотелось напиться вместе с тобой! Но путь к спасению нам отрезан.
– Знаешь, давай придумаем лучший способ умереть, чем загнуться от старости в дурацкой дорожной пробке, – предложила я.
– Не надо, – возразила она. – Потому что потом не уснешь.
– Тогда давай будем бодрствовать всю ночь, – сказала я. – Ты можешь все ночь не спать вместе со мной. Мы когда-то с тобой уже так делали, причем миллион раз. Я люблю тебя так крепко, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы заставить тебя жить. Ты моя, Лайла. Ты мой чемпион, мой ас-квотербек.
– Ненавижу футбол, – произнесла сквозь слезы Лайла. – Когда я умру, разнеси эту игру к чертовой матери.
– Даже не подумаю, – возразила я. – Без тебя я даже не сдвинусь с места.
По ветровому стеклу барабанил дождь, а мы, две взрослые тетки, сидели, обнявшись, и плакали, как девчонки. Вокруг надрывно гудели клаксоны… для нас не было ни дождя, ни дорожной пробки, ни режущих слух пронзительных звуков. Лайла мне дороже всех денег мира, и я останусь с ней, с моей самой дорогой подругой, изменившей всю мою жизнь, с моим единственным утешением в жестокой игре, в которую привыкли играть этот мир и населяющие его мужчины. Я схватила ее руки и положила на шрам словно в молитве, которую мы с ней будем читать, и смерть не посмеет подойти близко.
Соберитесь вокруг нас, героические женщины Хаддама. Соберитесь вокруг нас и примите нас под ваши шелковые крыла. Мы здесь, мы здесь, мы здесь, неужели не найдется никого, кто поможет нам вместе перебраться на другой берег!
ХОЛОДНО
Ну что за ужасный день! Облака висят низкой, плотной завесой, дождь льет с самого утра, еще не вечер, а уже темно, и темнота, похоже, надолго. Совсем как тот гость, что пожаловал к вам на денек-другой и явно не спешит возвращаться домой. Можно сказать, что день загублен, ну или почти загублен, и все потому, что дождь льет и ему не видно конца. Все сидели в кафе и ели, хотя, по правде сказать, жрачка там дерьмовая, но куда еще пойти? Впрочем, там все дерьмовое. Стулья и столы липкие, да что мне вам рассказывать! Вы и сами знаете. В общем, внутри кафешки было пять посетителей, плюс еще одна пара в углу, которая о чем-то препиралась между собой, и еще повар. За стойкой, в фартуке, стоял хозяин заведения. Скажем так: он был занят тем, что протирал стаканы белой тряпицей. На одном из табуретов сидела женщина, причем она уже явно успела изрядно принять на грудь. По соседству с ней примостился мальчишка, который, судя по всему, не имел к ней никакого отношения. Звали его Майк. По идее, кто-то должен был прийти за ним, но так и не пришел, и Майк – согласитесь, что мальчонке еще оставалось делать – маялся от скуки. Он нажимал кнопки музыкального автомата – правда, не бросая в прорезь монетки, – и потягивал растаявший лед в стакане с содовой, которой из жалости угостил его хозяин заведения. Майк не возражал. Ему было десять лет, и с ним за его недолгую жизнь произошло немало интересного, так что он мог позволить себе сегодня ничего не делать и просто так в течение нескольких часов нажимать кнопки музыкального автомата.
Чуть дальше у стойки сидели два детектива, наличие которых автоматически придает интригу любой истории, даже если единственное, что есть в ней интригующего, это детективы, с аппетитом поглощающие горячие вафли – в половине-то шестого вечера! Оба сняли шляпы и положили их рядышком; со стороны могло показаться, что за стойкой сидят еще два каких-то коротышки. В общем, такие вот дела: пять человек – Энди и Майк, Андреа, она же женщина навеселе, и два детектива – и еще та пара, которая препиралась в углу. Плюс повар, который в задумчивости уставился не то в пространство, не то на сковородку, не иначе, как размышляя про себя: "Сейчас возьму лопатку и соскребу остатки пригоревшего сыра, и если соскрести его вот здесь, то получится карта штата Невада".
Вот такой был денек, впрочем, что мне вам рассказывать! Снаружи уже стемнело, а если учесть, что лил дождь, то вообще невозможно понять, открыто "Заведение Энди" или нет. Потому что это был один из тех дней, когда в Калифорнии отключают электричество. Потом оказалось, что во всем виновато руководство энергокомпании, которое просто замучила жадность, а тогда все подумали, что это неспроста, и поэтому соблюдали осторожность. Все до единой неоновые вывески погасли, не поймешь, кто работает, а кто нет. Вот и вывеска на "Заведении Энди" тоже не горела. Кстати, Рождество давно прошло, а на окнах заведения все еще красовались снеговики и рождественские венки. Снаружи ветер носил по мостовой мусор, и мигали красные огоньки. В жизни каждого человека наверняка был такой день. Да что мне вам рассказывать! Так и тянуло совершить нечто такое бесшабашное, если, конечно, считать бесшабашным поступком сидение дождливым днем в кафешке и все такое прочее. Меню, как обычно, не баловало разнообразием, а в такой день от этого особенно тягостно на душе. Так и хотелось куда-то пойти, что-то сделать… Не лучший день для любви. Андреа была такой же пасмурной, как и сам день.
– Сделай мне "Молоко ангела", – обратилась она к Энди. – Нужен ром, густой ликер, яичный белок и ложка ликера "мараскино". Или же "Флип по-луизиански" или "Шипучку Нептуна".
– Мы здесь не подаем коктейлей, – ответил Энди. – И вы, милочка, это прекрасно знаете. Если хотите, принесу вам еще полграфина красного вина.
– Если хочу! – фыркнула Андреа. Она провела рукой по стойке, словно что-то пролила, молоко или мед. Майк наблюдал за ней, потому что мы живем в свободной стране. – Я хочу "Будь осторожен". Я хочу "Огненную чашу". Я хочу "Дельмонико" с виски. И поживее.
– Я подам вам, если вы согласны, еще полграфина красного или белого, как скажете, – терпеливо произнес Энди. – Коктейли в нашем заведении не подают. Еще не конец света.
– Когда говорят, что еще не конец света, – возразила Андреа, – тогда обычно и наступает этот самый конец.
– Конец света может быть только раз, – вставил свое мнение один из детективов, поднес ко рту бумажную салфетку и вытер губы, словно стирая с них фальшивую улыбку. – Я знаю! – воскликнул он. – Мы кое-что можем придумать! Как твое полное имя, Андреа? Тебе хочется что-нибудь сделать? Например, взглянуть на фотографию?
И обернулся к другому детективу, который уже вытаскивал из-за пазухи фотографию. Просто карточка, без конверта.
– Давай покажем ей, – сказал он и положил фото на липкий прилавок. Энди нахмурился, еще толком не разглядев, что там изображено.
Можно однажды влюбиться, а потом больше никогда. Особенно в такой день, как этот. Дождь, дождь, дождь. Впрочем, его даже не слышно из-за толстых стекол, и все равно на душе тоскливо. Дождь нужен, сказала бы учительница в школе, благодаря дождю растут деревья и цветы. Но ведь мы не деревья и не цветы. Вот почему многие школьные учительницы несчастны в личной жизни. Вот и учительница Майка тоже несчастна и страдает от одиночества. Муж от нее ушел и забрал с собой все красное вино и даже соль на том основании, что она тоже принадлежит ему. Нет, если вы однажды влюблялись, а потом – прощай любовь, то в вашей жизни после этого сплошной дождь. Конечно, может, "Молоко ангела" и скрасит немного его вкус. Да что мне вам рассказывать! Вы и сами все знаете. В общем, обыкновенное черно-белое фото, а на нем пожилая женщина, которая смотрела прямо в объектив. Как на документах. Энди поставил на прилавок полграфина красного вина.
– Эй, вы, собственно, кто такие? – поинтересовалась Андреа. – Кстати, Энди, я не откажусь от полграфина красного.
– Мы детективы, – ответили детективы. Майк оставил в покое музыкальный автомат – тут явно намечалось что-то поинтереснее – и посмотрел на снимок. Неужели убийца?
– Мне всегда казалось, вы не имеете права говорить: "Мы – детективы".
Она произнесла фразу "Мы – детективы" таким тоном, как если бы хотела сказать "Мне не доставляет особого счастья ублажать вас".
– Вы, наверное, имеете в виду шпионов, – ответил детектив.
– Я имею в виду, что мне пора отсюда сваливать, вот что я имею в виду, – возразила Андреа.
– Лучше останьтесь с нами, леди, – сказал детектив. – Мы ведь всего лишь показали вам фотокарточку. Прилетели сюда, в Сан-Фран, и зашли перекусить в кафе.
– Ненавижу, когда говорят Сан-Фран! – вспылила Андреа.