- Сейчас, сейчас, все сделаем... - сам не зная, что обещает, Жокей потянул за лампас Бадакина и подался к выходу. Притворив дверь, он ослабил галстук и пробормотал: - Это, галопом-по-европам, что такое?!
- Президент...
- Да сам вижу! О каком поле кричит?..
- Профессор утверждает, что это синдром возвращения...
- А с конюхом что?.. Что с тем твоим синдромом?! Дед же - нормальный... - Жокей вздрогнул и поправился: - В смысле… нормально из того синдрома вышел.
- Ну да...
- Ты мне не дакай! Что делать будем? - Жокей покрутил жилистой шеей, еще больше ослабил галстук, и верхняя пуговица на сорочке не выдержала - оторвалась, поскакала по гранитному полу.
Вдруг что-то словно прояснилось в глазах помощника:
- Дай-ка мне личное дело того деда!
- Этажом ниже, в архивной...
Жокей смотрел на биографию первого пациента секретной лаборатории, мотал головой и не мог выговорить ни слова. В горле страшно пересохло.
- Может, кофе?
- Что?
- Может, кофе? - повторил председатель Службы госбезопасности.
- Нет, давай водку… и побольше... Как вы могли так с дедом лопухнуться?
- Никакого лопушения… Выход, как и профессор подтвердил, из сеанса был беспроблемным, без временной деформации.
- Да что ты бред несешь, генерал! У тебя мозги-то есть?!
- Я па-а-прошу! - надулся тот, вмиг покраснел, но успокоился и снова затараторил: - Ты же сам слышал, как тот рассказывал о своем последнем месте работы, о конях что-то там и весовой...
И помощник не выдержал:
- Я и говорю, что ты дурак! Да конюх этот и двадцать, и тридцать лет тому, как и перед сеансом вашим ляцким, коней пас! - Он поднял папку с личным делом деда и хлопнул по столу. - Зови своего профессора!..
На полную адаптацию президента понадобилось несколько недель. Все должно было пойти привычными кругами, однако помолодевшего руководителя отказался признать народ, досрочно выбиравший его, веривший и любивший. И стареющий. Вместе с народом старели и вера с любовью.
На остановках, в курилках и в соцсетях начались настороженные перешепты-намеки, вылившиеся в стихийные митинги. И с каждым публичным выходом правителя на люди народное негодование росло и угрожало вылиться во что-то большее.
- Нашего убили, а вместо него подсовывают двойника!
- Посмотрите, он нашему в сыновья годится...
Ничего не могли сделать ни телепропаганда, ни Служба безопасности. А тут поднял голову премьер:
- Правильно, народ, нас всех дурят! О-о-обман!
Президент был вынужден сам спасать ситуацию. Он выступил по всем телеканалам с чрезвычайным обращением к народу, подробно поведал о ранее спланированных врагами поджогах и своей болезни, во время которой зарвавшиеся высокопоставленные чиновники пытались захватить власть.
- Их уже вывели на чистую воду! - вещал руководитель государства. - Этих роликовых, керзонов и сысанковых... Они мечтали дорваться к власти еще с тех пор, как я возглавил страну. Обещаю вам - все получат по заслугам! Все! А к следующему году мы справимся с экономическими потерями и сможем повысить зарплаты и пенсии. Как и раньше, государство не оставит без помощи никого... - Президент еще долго говорил о распоясавшихся ворах и продажной оппозиции, золотовалютных запасах и международном положении - и народ находил в тех словах прежнюю простоту и сердечность, открытость и преданность, узнавал своего президента до каждой, хотя и разгладившейся, морщинки под просветленными глазами, до каждого жеста.
Вечером президент приехал на правительственную дачу, где обосновался впавший в горячечную оппозиционность Сысанков.
- Ты?.. - недоуменно поднялся из-за длинного стола премьер и, хмельно покачиваясь, пошел навстречу.
Мороз хмыкнул, схватил пустую бутылку - и двинул по нетрезвой голове премьера. Тот хватанул воздуха, лизнул пухлые губы - и обмяк.
Когда назавтра после телеобращения хозяина Жокей принес составленные спецслужбами и льющие бальзам на душу результаты общественных опросов, президент спокойно отодвинул бумаги на край стола и огорошил помощника:
- Помнишь, когда метро бастовало... я тогда в университете выступал. Там девка одна, чернявая такая, - он покрутил пальцами, - мне бумажки подносила. Я приказывал разузнать о ней...
- Да, Екатерина Александровна Белявская, студентка филфака нашего университета. Я докладывал...
- Ты заработался или прикидываешься?! - вскипел президент. - Что мне с тех докладов? Давай ее сюда! Ясно?..
VІ.
- Что ж, фами-илия твоя соотве-етствует нутру-у, - словно чужим голосом едва не пропел царь окольничему Федору Сукину, своему посланцу. Глаза того не могли остановиться на одной точке, зрачки суетились в глазницах испуганными жуками. Царь перебросил с одной руки в другую скипетр и кивнул верному Матею: - Отправь его делать гроб!
Когда стрельцы уже дотянули невысокое тело испуганного посланца к дверям, царь уточнил:
- Хороший, большой гроб! Чтобы издали виден был. - Посмотрел на перстень-печать, покрутил его туда-сюда и добавил: - А этому сукиному сыну и обычной ямы хватит...
В конце 1560 года, когда Радзивилл Черный укреплялся в землях Ливонии, а образ покойницы царицы Анастасии поглотили успокоительные оргии, Иван Грозный направил к Сигизмунду Августу громадное санное посольство, которое и приказано было возглавить Федору Сукину. Царь не поскупился на подарки, взамен надеясь получить не только дружбу короля-соседа, но и одну из его сестер в жены.
Сигизмунд же воспринял предложение сдержанно, а краковский сейм едва ли не единогласно решил выслать назад московское посольство. Однако Федор Сукин не сдался. Он подкупил королевскую горничную, тайно показавшую в костеле во время воскресной службы двух принцесс. Младшая, Екатерина, на миг поправила над бархатным чепцом кружевную вуаль - и царскому посланцу запали в душу ее черные брови, нежный носик, искушающие, налитые вишневой свежестью губы. Он незаметно понаблюдал за ее лебединой походкой и вкусно расписал обо всем своему хозяину. И не позабыл добавить, что Сигизмунд Август не имеет потомка, потому с помощью его сестры-красавицы Московия может снова соединиться со своей вотчиной - полоцкими и смоленскими землями.
Расписал - и на некоторое время успокоился.
А в беспокойные сны Ивана впервые пришла не Анастасия, а таинственная полька Екатерина. Он шагал за ней, пытался схватить за нежно-белесую руку... и уже срывал с нее розовый италийский хитон, и блеснули в улыбках свечей атласные исподние надраги, как та вдруг превратилась в белую лебедку и выпорхнула в раскрытое окно.
- Порви меня, мой государь, как эту сорочку… - неожиданно простонала под ним горячая дочь какого-то боярина, и он испуганно вскочил.
- Иди вон, шлюха подзаборная! - Царь сбросил женщину с кровати и позвал Висковатого.
- Пошли в Краков Сукину еще от меня подарков. Пускай поторапливает!
Но пока исполнялось новое царское поручение, принцессу Екатерину сосватали брату шведского короля Эрика XIV, герцогу Финляндскому Юхану...
Иван по-прежнему пил и утопал в блуде с молодой дочерью хана Кабарды черноокой княжной Кученей, которую, чтобы хоть этим успокоить царскую одурь, взялся окрестить сам митрополит Макарий и обвенчать с Иваном, уже как Марию. И угасли властные гульбища - пока до Москвы не докатилось известие о свадьбе Екатерины и Юхана. Тогда Иван послал Курбского жечь пограничные западные земли и позвал своего посланца Федора Сукина, приказав тому своими руками сбить огромный гроб...
- В него положу Катькиного брата Сигизмунда… или сам лягу! - молвил он в начале января 1562 года, во главе 60-тысячного войска отправившись на древнюю крепость Полоцкого княжества.
Митрополит Макарий попытался унять воинственный пыл царя, но не смог, предложив тогда взять с собой святыню, которая, как он надеялся, должна отвести несчастья и ненужные смерти.
- Некогда еще отец твой из Смоленска привез его - крест полоцкой игуменьи Евфросинии. Война его вывезла, а ты назад возврати. И пусть защитит он все войско Христово.
- В походы со своими крестами ходить надобно! - недоуменно бросил Иван постаревшему митрополиту.
А тот глубоко вздохнул, тревожно посмотрел в суженные царские глаза и спокойно уточнил:
- Кресты, Иван, не бывают свои или чужие. Все они - Божьи, все - Христовы. Ибо он, Иисус, один за нас, грешных, страдания принял.
Иван подозрительно глянул на Макария:
- Ты что, митрополит, мой поход праведный не благословляешь?!
Макарий напряженно помолчал и ответил вопросом:
- А ты как думаешь, государь: разве благословляет наш Создатель убийства?
- Ясно… - проскрежетал Иван и направился к дверям.
- Крест полоцкий в твоей казне. Возврати святыню в родной град, - уже в царскую сгорбленную спину молвил Макарий и перекрестил раскрытые двери. Ему неожиданно увиделось, как Ивану удалось прочесть строки Евангелия, привезенного от Палеологов. И он с тревогой вспомнил о рассказах Максима Грека о богатой Полоцкой библиотеке...
Полки велено было формировать под Луками. Затем ежедневно, "дабы воинским людем истомы и затору не быть", они поочередно вместе с фуражными обозами отправлялись в поход.
Как ни стереглись, литовская разведка дозналась о московской выправе и доложила гетману Николаю Радзивиллу. Тот спешно собрал войско и из Менска двинулся на подмогу Полоцку.
Однако первым к городу дошел московский царь. Он долго с поймы Двины осматривал древние стены, что-то неслышно шептал сам себе, а затем спрятался в шатре, позвал к себе Висковатого и приказал тому писать Макарию письмо, в котором уверял митрополита, что войну начинает "токмо ради бдения о святыхъ храмехъ да иконахъ священныхъ, иже безбожная Литва поклонение святымъ иконамъ отвергше, пощипаше ихъ да многая ругания учинише, а церкви православные разориша, веру христьянскую оставльше и лютеранство восприаша…"
Царские полководцы намеревались начать наступление с Задвинья - по льду, с той стороны, где Окольный город не имел оборонительных стен. Там разместились Передовой, Царский полки и полк Правой руки. Однако лед на Двине начал таять и трещать, и полки перешли в междуречье к опустевшему монастырю святого Георгия. От берегов Полоты московиты вынуждены были наступать уже на полоцкие укрепления.
И христианский город с древней Софией над Двиной, константинопольской сестрой, захлебнулся в огне и дыму. Дневные осады нападавших перемежались с ночными вылазками защитников. Потекла по заснеженным берегам на лед неукротимая кровь, а по высокому замку почти непрестанно лупили стенобитные пушки.
И выгорел Острог с посадами, и на крыльях дыма с привкусом человечины ворвались в город стрельцы, вкатили пушки поближе к замковым стенам - и обвалили их.
После седьмого приступа полоцкий воевода с епископом вышли к царскому войску просить милости.
- Сдавайтесь, пожалую вам свободу да имущество, - обещал обессилившим воинам Иван, а когда вошел в замок, приказал казнить всех, крестьян от Дисны до Дрисы полонил и бесконечными человеческими клиньями наказал гнать в Московию - в снег и мороз. Туда же санными обозами повезли и городскую казну, и сундуки купцов да зажиточной знати. А их прежних владельцев еще несколько дней секли сабли царских татар, топили подо льдом Двины и Воловьего озера.
И не было спасения ни иудею, ни католику, ни монаху-бернардинцу, никому, кто не покорился да не принял веру и волю московскую.
В первое победное утро Иван со своей свитой присутствовал на богослужении в Спасовом монастыре. Затем долго ходил по почерневшему от сажи и дыма снегу, косолапо кривя ноги, отчего носы сапог его, хоть и закрученные вверх, были стертыми и грязными.
Успокоившись прогулкой, Иван призвал к себе полоцкого епископа и, словно между прочим, спросил:
- А где ваша хваленая библиотека?
Священник проявил удивление и начал неуверенно:
- В этом пепле и людей не найти, не то что книги...
Но царь прервал:
- Не хитри, владыка. Мне донесли, что во время осады игумен с монахами книги через подземный ход к Двине перенесли, а затем в лодках сплавили. - Втянув шею, он криво посмотрел на исхудавшего епископа и подобрел: - А я тебе подарок подготовил... - поднял руку и шевельнул пальцем.
Матей бросился к царю, склонил голову и, разворачивая белый бархат, протянул крест.
- Вот, возвращаю на круги своя древнюю реликвию, еще отцом моим Василием спасенную...
- Господь всемогущий! - не удержался священник и упал на колени. - Святая Евфросиния! Спаси и сохрани!
- Ну вот, а вы от меня библиотеку прячете, - довольно вздохнул царь и уже вскочил в седло, но увидел, что епископ с двумя монахами не решаются приблизиться к нему, и остановился: - Что еще?
Епископ осторожно передал крест монаху и стал на колени возле покрытых инеем конских копыт.
- Вставай, владыка, не надо благодарности. Я сегодня добрый, - мягко бросил сверху Иван, а священник поднял на него соленые глаза и выговорил:
- Великий князь, давеча воины твои наших писцов полонили. Смилуйся и отпусти их!
Царь напрягся, скрежетнул зубами и взглянул на Матея. Тот преданно пожал плечами и застыл.
- Забери-ка ты и этого страстотерпца к тем писцам! - царь ткнул кнутом в епископа и больно ударил шпорами лошадь.
На том окончилась книгописчая школа полоцких братьев-иоаннитов, заложенная с полвека тому афонским игуменом Нилом и его сподвижниками. Только одному из них было суждено дойти пленником до Москвы и в новой волоколамской монастырской келье несколько раз переписать "Псалтырь", на каждом экземпляре оставляя следующее свидетельство: "Написана сия книга рукою многогрешнаго и недостойнаго раба Богова Ивана, полоняника полоцкаго, въ заключении и во двоихъ путахъ звязанаго. Слава Богу, совершившему сию книгу. Аминь"...
Узнав о захвате Полоцка, гетман Радзивилл повернул свое войско на Вильно - готовить новую оборону. А в московский лагерь прибыло посольство от Сигизмунда.
- Замерз я тут и подустал, - вместо приветствия сказал Иван. - Пускай король шлет назначенных людей в мою столицу, там объясняться будем! Так и сообщите своему хозяину… - Он помолчал, неподвижно глядя под ноги, и добавил: - А дабы вам не с пустыми руками возвращаться, от меня Сигизмунду подарок доставьте - гроб, нами для него приготовленный!
Он нервно поиграл желваками, хотел было упомянуть о королевской сестрице Екатерине Ягелонке, недавно обвенчавшейся в Вильно с финляндским герцогом Юханом Третьим, но почувствовал близкую трясучку и выгнал всех из шатра.
Оставив в разрушенном Полоцке три полка, Иван вскоре возвратился в Московию.
* * *
Весеннее солнце уже высоко выкатывалось над городом, но снегу было еще полно. Грязные ручейки стекали в ложбины, дороги размякли и превратились под лошадиными копытами в густую жижу.
Иоанн Федорович хотел ехать один, но Гринь, его молодой помощник по типографии, не отходил от саней, где намостил соломы, поверх вскинул дерюгу, а возвышение покрыл старой шубой. Он отказался передать вожжи, вскочил на запряженную лошадь и сказал как о давно решенном:
- Не подобает вам, как простому смерду, самому разъезжать. Что люди скажут?
- "Имейте веру в славу Господа нашего без оглядки на личности" - учил нас в своем соборном письме святой Яков. Сколько раз тебе повторять: "Не выбрал ли Бог бедных этого мира как богатых верою и как наследников Царствия обетованного?.. Когда же оглядываетесь на личности, то учиняете грех и будете осуждены".
- Оно-то так, но не принято тут самому за вожжи... - неловко потупился Гринь, и Иоанн вздохнул, махнул рукой и смиренно сел в подготовленные для него сани.
- Если бы не такая грязь, я бы лучше пехом пошел, - буркнул он и ласково посмотрел на повеселевшего Гриня: раскрасневшийся, рослый, русые волосы выбились из-под шапки и шевелятся на ветру.
Иоанн долго не мог свыкнуться со здешними порядками, когда на санях приходилось ездить и летом, а кучер при этом должен был сидеть верхом. "Хорошо, что хоть от этих дикарских перьев и лисьих хвостов его отговорил", - подумал он про Гриня, а вслух напомнил:
- Не забудь, что к Силуану-кузнецу едем.
Силуан, бывший слуга Зои Палеолог, пережил в Московии все властные перемены и сам преображался с ними. Жил он теперь в Ремесленной слободе, верстах в пятнадцати от Кремля, занимал должность царского пушечного мастера. Возле обитых железом ворот его нововозведенного дома и трыкнул Гринь на лошадь. Хотел въехать на подворье, но Иоанн остановил:
- Дойду, тут подожди.
На крыльце старательно обил сапоги, зашел в горницу, перекрестился на иконы, поклонился, коснувшись правой рукой пола, и заговорил с хозяином по здешнему обычаю:
- Бью челом моему благодетелю! Прости слабый ум мой... Жив-здоров ли, Силуан?
- Спасибо, с Божьей помощью, - ответил хозяин и предложил гостю присесть к печи. - Третий раз за сутки протапливаю вот... Старым, наверно, стал, мерзну... - На его морщинистом лице засветились огненные отблески. - Угостишься, чем бог послал?
- Спасибо, сыт. Я проведать тебя приехал. Мой парень сказал, что уже несколько дней тебя в кузнице не видел. А тут формы новые нужны...
Кипела работа в московской типографии. Еще не успели возвести стены печатни, а Иоанн думал о верстаке да обученных работниках. Через литовского посла Михала Галабурду, ходившего на службы в Гостуньскую церковь, где дьяконом был Иоанн, пригласили к работе мастера Петра из Мстиславля. Затем приехал новгородский литейщик букв Василий Никифоров. И работа пошла. Местные плотники сделали дубовую основу верстака - скрип. Выдвижная доска была мраморной. На нее ложились железные формы, куда строчками и выкладывали шрифты. Отдельные соты с буквами по алфавиту занимали левую от верстака стену. Форму надлежало смазать краской - бережно, чтобы не перестараться и не зачернить оттиск; дальше оставалось подкладывать бумагу и тискальщику (его звали медведем) крутить винт. Затем к делу приступал младший служник - он выхватывал готовую страницу, клал на форму чистую, а "отжатую" нес на полки правой стены. Когда все они заполнялись, наступала очередь переплетчиков.
Но вначале что-то не заладилось. Как ни устанавливали формы, оттиск получался неровным: сверху глубокий и зачерненный, а низ - недожатый, "слепой". Переворачивали форму - и слабочитаемым становился верх страницы.
День ворожил над верстаком Петр Мстиславец - мрамор на ровность выверял, глубину шрифтов; затем понял и, спокойно обтерев от краски свои широкие ладони, поведал:
- Формы неровные вылили. Разница в ноготь, а итог - сами видите.
Наилучшим литейщиком в округе был Силуан. К нему и направился Иоанн, благо давно были знакомы - через Максима Грека. Правда, Силуан выливал пушки, но, рассудил дьякон-печатник, в пушечном деле нужна не меньшая точность, потому вылить ровные формы под шрифты для пушкаря будет простым занятием.