* * *
Уже не один час его бил нервный озноб. Ночь поглотила княжеский дворец. Утихли пьяные крики боярской гулянки, а Иван не находил спасения: закутывался в одеяла, укрывался подушками - и никак не мог успокоиться, согреться. Болела сбитая о каменную стену рука, внутри пекло и трясло, в сомкнутых глазах вспыхивали огненные шары - и беспрерывно лихорадило.
А тут еще стук в дверь:
- Княжич, открой!
Он молчал.
- Открой, а не то выбью дверь!
Грохот усилился, ходуном заходил косяк, и он слез с кровати, отбросил засов.
Дверь раскрылась и ухнула о стену. В опочивальню впихнулся опекун Шуйский, а за ним робко выглядывала полураздетая молодица.
- Что, волчонок, замер? - дохнул на Ивана перегаром незваный гость и подтолкнул пониже спины подругу. - Боярыня Марфа соизволила проверить, не отвердело ли ложе царское.
Марфа потупилась, пряча глаза, и неяркий свет свечи выхватил в сумраке ее пухлые губы и раскрасневшееся лицо.
Ивану не хватало воздуха. Задыхаясь и дрожа, он начал неспешно отступать к противоположной стене, а Шуйский хмыкнул, передернув сухим кадыком, и сел на кровать.
- Что молчишь? Иль не рад гостям? Иль думаешь, что я, потомок по старшему колену Александра Невского, не ровня тебе, сопляку? - криво улыбнулся, исподлобья глянул на Ивана, кашлянул - и игриво выговорил молодице: - Марфу-у-ута! А ты что леденеешь? Ходь сюды! - и постучал ладонью по одеялу.
Марфа мелкими шагами приблизилась к кровати, и Шуйский, схватив ее за локоть, повалил на перину:
- Лебеда моя... Царица... - зашептал похотливо. - А какая горячая, а какая справная...
Он рванул на ее крутой груди сорочку, грубовато подмял подругу под себя и сладко засопел. Рыжая подрезанная борода поплыла по белесой ложбинке к животу, острые брови щекотнули набухшие соски - и вдруг голова оторвалась от девичьего лона.
- А что ты тут зиркаешь? - крикнул Шуйский на оробевшего Ивана. - Я, в отличие от вашей кости, не скупой. Хочешь - помогай, а нет - вон отсель!
Ивана, казалось, окатили варом. Больно застучало в висках, еще сильнее затряслись руки. Он, сжав кулаки, бросился было на Шуйского, но, ухватившись за спинку кровати, застонал-прокричал и выбежал из опочивальни.
Босой, в ночной сорочке, как лунатик-призрак, он поморочно спустился в тронный зал, прошел трапезную, добрался через колоннадный коридор к высоким ступеням дворцового крыльца.
Удивленные сторожевые раскрыли перед княжичем двери, а он, не замечая ничего вокруг, бессмысленно шагал по замерзшей земле двора, и его заплаканные глаза становились льдом.
Через некоторое время - ночь еще не минула, хотя надорванный маслянистый блин месяца уже зацепился за купола Успенского собора - он неуверенно постучал в окованные двери митрополитовой резиденции. Открыл заспанный послушник, провел в темную прихожую, накрыл кожухом.
- Обождите, ваша светлость, - проговорил дрожащим голосом, - я сейчас разбужу владыку, - и бегом бросился по скрипучим ступенях наверх.
Митрополит Макарий спустился в черном подряснике, приставил к столу посох и перекрестился:
- Господь милосердный! Что, княжич, случилось? Что с твоими руками?!
А Иван еще долго не мог промолвить и слова; продолговатая яйцевидная голова дрожала, глаза с редкими ресницами покрывали немытые русые пряди, кожух спадал с худых плеч. Митрополит, отправив послушника, попросил:
- А ты в рукава, в рукава руки... Отогрейся.
Иван смотрел в одну точку - то ли на кант столешницы, то ли на митрополитовый посох, - молчал и откидывал за лоб волосы; кровь с раненой руки растиралась по посиневшему лицу, и вид его был ужасный.
Княжича напоили малиновым отваром и предложили поспать, но он мотнул головой и зашептал наконец:
- Они поедом грызут меня да грабят собранное родителями моими!.. Они спят на ложе моем с гулящими суками и не снимают сапог!.. Они, эти шуйские, бельские и другие собаки бесовы, отравившие мать мою, готовят и мне кончину...
- Боже, что молвят уста эти ребячьи? Иван, ты - царский преемник, помазанник Господа. И боярские козни - твоя закалка. Моли неустанно Бога, дабы дал тебе мужества и веры выдержать эти испытания. И я о том беспрестанно Всевышнего вымаливать буду.
Иван неожиданно затих, перестал трястись, неспешно поднял голову, вытянув длинную шею, и насквозь пронизал Макария холодными серо-зелеными глазами:
- Говоришь, я царский преемник?
- Да. От людей и Бога. И недалек уже день венчания твоего на престол царский, ибо суждено тебе стать полноправным властителем земного царства православного. - Митрополит прислонил растроганного княжича к себе и обнял. - Готовься к этому...
Иван проспал в митрополитовых покоях остаток ночи, весь новый день и всю следующую ночь. Утром наспех подкрепился и оделся во все новое: на причесанных волосах - тафья из красной парчи с жемчугом, поверх нее - большая персидская тиара, подшитая черно-бурым лисом; длинная сорочка без ворота; долгий кафтан из вишневого бархата, перевязанный желтым поясом; остроносые, покрытые пурпурным атласом сапоги; легкая соболиная шуба на плечах.
Он оделся и, не попрощавшись с митрополитом, решительно двинулся к колоннадам дворца, прошел в главный зал, сел, не сбрасывая шубы, на трон, вызвал караульного и спросил:
- Как тебя зовут?
- Матей, княжич...
И вдруг Иван вскочил, подбежал и схватил караульного за ворот кафтана, зло прошипел:
- Я, холопская морда, будущий хозяин всей Московии и твой царь! Запомни!..
- Я... я и не забывал, ваша светлость, - недоуменно проговорил караульный.
И то понравилось, даже вдохновило Ивана, но вида он не подал.
- Хочу знать, где Шуйский…
- Да отдыхает еще...
- Где?!
- В... - караульный пожал широкими плечами. - В ваших царских комнатах...
Ивана скривило. Хотел что-то крикнуть, но голос сорвался.
Он возвратился к трону, сильно сжал раненой рукой высокую спинку и возбужденно приказал:
- Аспида Шуйского выгнать из дворца, вырвать ему жало свирепое и бросить в мою псарню! Собаке - собачья смерть! Ложе, им оскверненное, сжечь!
Ошеломленный караульный задом пятился к дверям, и княжич уже вдогонку бросил ему:
- А после того, как исполнишь все, быть тебе, Матей, моим главным постельничим и телохранителем!
Через несколько минут сонного Шуйского стрельцы стянули за волосы на хозяйственный двор. Он пробовал отбиваться и кричать, и Матей схватил его за горло - и не отпускал, пока не открыли двери псарни.
- Ну вот, - толкнули тело Шуйского несколько ног, - теперь тявкай.
Но задушенный Шуйский уже не мог кричать.
Купола Успенского собора сияли на январском морозе медовым золотом. Хрустела свежим снегом Кремлевская площадь - под сапогами и валенками. Весь служивый люд Москвы и даже отдаленных слобод съехался-пришел подивиться на это зрелище, "освящение на царя" молодого княжича Ивана Васильевича.
Они, уставшие от жизненной неопределенности, озлобленные на козни бояр, доведенные до нужды и голода высоким налогом-тяглом, ждали перемен. Ждали еще с 1543 года, когда после молебна в присутствии митрополита Макария княжич оповестил верховных бояр о своем намерении венчаться на царство. Венчаться не как великий князь, а как царь.
Простолюд особенно не разбирался в тех тонкостях. Он просто хотел порядка да покоя. Хотел хозяина - дабы навел тот, наконец, в державе порядок. Хотел, чтобы меньше чинили краж. Чтобы стало все понятным и определенным, как раньше.
На колокольнях Ивана Великого и Благовещенского собора, домовой церкви московских государей, которая напротив, за тысячу локтей, рвали глотки царские глашатаи:
- Московское государство и есть то шестое царство, упоминающееся в апокалипсисе. Еще в древнегреческих летописях написано: над родом Измаила воцарится род русых... Благодаря Богу милосердному и заботе царя нашего Ивана Васильевича Москва рождается как новый Константинополь, новый Царьград...
Народ нетерпеливо топтался на месте. Кое-кто пытался переспрашивать у соседа, что означает услышанное, но и остальные только пожимали плечами, а некоторые и горячо выкрикивали:
- Царя давай! Нашего царя-батюшку хотим видеть!..
И ударили над площадью церковные колокола, и зашевелилась в их возвышенном перезвоне окрестность. И сняли покрасневшие на холоде мужики шапки свои. И начали спешно креститься.
Раскрылись двери Успенского собора, и по площади волной прошел не то гул, не то стон. На белом с позолотой троне, который несли четверо рослых стрельцов, в праздничном убранстве сидел коронованный царь. С обеих сторон за ним тянулась свита епископов, священников, монахов. Все возносили к небу общую молитву с просьбой укрепить нового государя духом истины и справедливости. Позади, спрятанные в долгие шубы и высокие разноцветные шапки-камилавки, шагали бояре и осыпали трон дождем золотых и серебряных монет - трон нового потомка греческих и римских императоров.
О том, правда, не знали ни в Афинах, ни в Риме, ни даже в ближайшем Киеве. И на то не давали благословения ни патриарх Константинопольский, ни Римский...
2.
1992 год.
Когда белая "Волга" лихо завернула в раскрытую калитку и смиренно пискнула-притормозила, Заяц уже спускался на первый этаж. Из машины вышли трое молодых мужчин. Первым с хозяином обнялся плечистый Иван Мороз, бывший студент Николая Семеновича, а сейчас - народный депутат и директор экспериментального института.
- Ну что ж, показывайте свою фазенду, - искренне улыбнулся и блеснул чесночинами зубов.
За ним, протянув громадную ладонь и с интересом оглядев зрачками-каштанами, поздоровался водитель, Сергей Сысанков, тучный председатель ухватского колхоза и тоже народный депутат.
Третий гость, Виктор Керзон, невысокий, не по годам поседевший человек с армейской выправкой, успел выложить из багажника три больших пакета с продуктами и выпивкой и здоровался сдержанно.
- Прошу в дом, - пригласил Николай Семенович, но приезжая тройка захотела "отдышаться" на улице.
- Мы лучше в ваш хваленый сад, на траву, - предложил Мороз, и все подались на задворки, где ровными рядами утопали в цвету яблони.
- И где тут ваш надел? - по-хозяйски поинтересовался Сысанков.
- Забора еще не поставил... - неловко пожал плечами Николай Семенович. - Но вместо него - кусты смородины и крыжовника. Хорошо поднялись, а?..
- А тут и речка под боком! - пробудился Сысанков. - Кто со мной пот столичный смыть?! - И бодро постучал по своему статному животу.
- Нет-нет, что вы... - смутился Николай Семенович. - Вода еще холодная.
- Какая холодная, когда весна заканчивается?! Мы худыми подшиванцами на Пасху купались! - не согласился Сысанков, но к реке, заботливо обнимающей своим берегом огород дачи, не пошел.
- Лучше давайте мангал разожжем, а то скоро бутылки закипят, - спокойно отозвался Керзон. - Может, поставим их в холодильник?..
Огонь вспыхнул сразу, и они пошли в дом - двухэтажный коттеджик из красного кирпича, возведенный около деревянного домика - родового гнезда. В прихожей-гостиной был музей: старые патефоны, гармошки, утюги, фотокарточки. На втором этаже - библиотека и кабинет, с которого свисал в сад, с видом на реку, железный балкон.
- По сути, десять лет моей профессорско-академической жизни отобрало строительство, - рассказывал хозяин. - С отоплением и газом еще не разобрался. Времени нет - жизнь деканская изводит...
- И так королевский дворец! Раскулачивать можно! - уверенно подытожил Мороз и первым вышел на балкон, пригладил над залысинами чернявые волосы и выдохнул в полную грудь:
- Ле-по-та!..
Вечернее солнце мягко розовело в яблоневых лепестках, улыбалось в сладко-дымных углях мангала и пряталось за разлапистой приречной ивой. Стол стоял у стены под балконом, покрытым садовыми повоями. Шашлык удался, и коньяк был его нежной оправой.
Прозвучали тосты за гостей и хозяина, и последний, подняв рюмку, понизил голос:
- Вспомнилась мне притча, некогда рассказанная черногорским профессором. Большой стол, жизнь-выпивка… А через несколько стопок-годов застольного тамаду перестали слышать, еще через несколько - и слушать…
- Не беспокойтесь, Николай Семенович! Мы вас, только скажите, всегда услышим! - хотел перевести услышанное в шутку повеселевший Сысанков, но Заяц покачал головой:
- Нет, друзья... Большое, думаю, дело ждет вас впереди. Империя, в которой я родился и прожил, рассыпалась. Теперь каждый за своим столом сидеть хочет. Страна наша - независимая и равная средь равных. И ей необходим тамада-президент.
- Так у нас же по конституции - парламентское государство... - после оторопелой паузы выговорил Мороз.
- До настоящего парламентаризма мы еще не доросли. А бывшие правители от компартии и спецслужб уже определились со своим ставленником. И когда он воссядет на престол - страна откатится в прошлое... - Заяц внимательно осмотрел гостей: казалось, слушают проникновенно, заинтересованно. - Так вот, предлагаю тост: выпьем за нового руководителя нашей страны! И хочу, чтобы им стал не выкормыш партийных чинуш, а... один из вас!
Выпили молча. И задумались, размякли. И разговоры начали казаться бесконечными, пока раскрасневшийся Сысанков не припомнил:
- Штой-то мы из-за этой политики о реке забыли. Пойду, пока не стемнело, морду обмою, - и, неуверенно расставляя ноги, побрел в конец огорода.
За ним, вздохнув, подался и Керзон.
А Мороз снова налил в рюмки, придвинулся к наставнику и, не мигая, спросил:
- Вы о том президентстве - серьезно?
- Как никогда раньше! - Заяц, подняв свои совиные брови, наполовину прикрывавшие стекляшки очков, тоже глубоко всмотрелся в своего бывшего студента. - Ты, Иван, имеешь все шансы победить. Готовь команду - и думай. Поверь мне: теперь или никогда! И да отсохнут мои ноги, если ты не станешь президентом!
Они почти по-гусарски встали и выпили. А затем обнялись и задумались.
- Пойду экскурсантов проведаю, - первым отозвался Мороз. - А то еще потонут, помощнички...
А те, раздевшись до трусов, плескали на себя коричневатую, настоянную на старых кореньях воду, и пыхтели от удовольствия.
- Эх, индюки, так ли охлаждаться надо? - подкузьмил Мороз и, пока подошел Николай Семенович, разделся догола и нырнул в воду.
На берегу все замерли, а затем радостно вскрикнули, увидев его голову над речной рябью. Два "экскурсанта" начали одеваться, а хозяин фазенды не успокаивался:
- Хватит, плыви назад! - и вдруг заметил (как-никак вырос на этой воде), что Мороз начал нервно выбрасывать руки, дыхание его сбилось. Пловец глотнул воды, кашлянул и, испуганно покрутив головой, прохрипел:
- Судорога... ноги свело!
Керзон бросился к нему, но в нескольких шагах до берега замедлился. Захмелевший Сысанков недоуменно смотрел на свои штаны, потом сунулся в воду, выполз и начал снимать ботинки.
- Держись, Ваня! - как можно спокойнее вытиснул Заяц. - Дыши ровно, сейчас что-нибудь бросим. - Напряженно забегали под очками близорукие глаза - по притоптанному берегу, по старой иве... Хватился отломить ветку, но передумал… и в то же мгновение увидел вожжи (еще в прошлом году соседские сорванцы собирались приделать качели).
Он по пояс вскочил в воду и, крикнув: "Хватайся!" - бросил веревку. Бросил удачно - Мороз цапнул ее еще на лету.
- А теперь - греться, греться да слушаться старших! - задыхаясь от волнения, просипел Николай Семенович и неакадемично выругался.
И они опять пили - уже без тостов. Только Мороз, откашлявшись и растерев водкой непослушные ноги, взглянул на своих оторопелых товарищей, встал и, чеканя каждое слово, выговорил на одном дыхании:
- За крестного, окрестившего меня в этой воде!
* * *
- Подвели вы меня, Николай Семенович, под монастырь! - Иван Мороз выглядел уставшим и подавленным.
Спозаранку он приехал на городскую квартиру к Зайцу и, не раздевшись, не обив с шапки и сапог снег, вытащил из внутреннего кармана сложенную в гармошку газету:
- Вот, с семи утра по киоскам лежит...
Прошли на кухню. Пока заваривался кофе, Заяц успел прочитать передовицу совминовской газеты с броским названием "Бревно в депутатском оке". О том, какой зубоскал и демагог народный избранник Мороз, об ужасном состоянии доверенного ему промышленного института, о том, как издевается над подчиненными. И какие-то экономические раскладки, и слова свидетелей...
Мороз сидел на небольшой профессорской кухне и нервно постукивал узловатыми пальцами по столу, а когда газета была отложена, выстрелил покрасневшими от бессонницы глазами:
- Ну, что скажете? Здорово размазали?! И как после этого?..
Николай Семенович снял очки, неожиданно улыбнулся и - глаза в глаза - промолвил твердо:
- Размазывают, мой дорогой, масло по булке или сопли по щекам. А за это ты еще редакции и заказчикам проставить должен!
Мороз набычился и недоуменно вперился в профессора. Тот подставил табурет поближе к гостю:
- А ты, вижу, сам уже с утра проставленный! Последний раз говорю: переставай пить. Или бросай все - и пей.
Минуту помолчали, и заговорил Мороз:
- Понимаете... Они кабинет мой опечатали, дела какие-то завели. Я… как волк - обложен... - и замолчал, смотрел на профессора и сопел.
Заяц вздохнул, достал из холодильника бутылку коньяка, налил:
- Значит, так... Это вместо валерьянки. Затем ляжешь и выспишься. А завтра соберем пресс-конференцию. И если ты волк - время показать зубы! Запомни и успокойся: теперь все, что идет сверху против тебя, работает в твою пользу. По крайней мере в глазах электората.
- Так у них же структуры...
- Создавай, пока есть время, и ты свои.
- Как создавать, когда ни кабинета, ни телефона…
- Садись в мой, деканский. Или… стой. Пустует у нас на факультете бывшая "ленинская комната", где заседал партком. Там и вход есть отдельный, запасной. Чем не временная штаб-квартира?
- Так и вас же погонят за это - и из кабинета, и с работы...
- Отгоняли меня уже, Ваня! - Николай Семенович опять проникновенно взглянул в глаза своему ученику и вздохнул: - Ноги уже не те, чтобы бегать. Да и доколь же мне зайцем быть?!
Мороз задумался, затем мотнул головой и выпил.
- Повторяю как на лекции: они должны защищаться, а инициатива - в твоих руках. И не дрейфь! Все будет хорошо! - Николай Семенович улыбнулся близорукими глазами и крепко обнял гостя.