Между тем императрица Мария, убедившись, что ей не открыть дверь, через которую ее покои непосредственно сообщались с мужниными, и слыша, что шум в его спальне не утихает, отправилась туда кружным путем. Однако в смежной гостиной она столкнулась с лейтенантом гвардейского Семеновского полка Полторацким и тремя десятками подчиненных ему людей. Верный полученным указаниям, лейтенант с поклоном преградил ей дорогу:
– Прошу прощения, сударыня, но дальше вам нельзя.
– Вы не узнаете меня? – спросила императрица.
– Отнюдь, сударыня. Я знаю, что имею честь говорить с вашим величеством, но именно вашему величеству в первую очередь нельзя входить сюда.
– Кто вам приказал?
– Мой полковник.
– Посмотрим, осмелитесь ли вы этот приказ исполнить! – с этими словами она двинулась на солдат, но те, скрестив ружья, преградили ей путь. В этот момент из опочивальни Павла вышла шумная толпа заговорщиков, крича: "Да здравствует император Александр!" Впереди шагал Бенингсен, он шел навстречу императрице, она узнала его, окликнула и взмолилась, чтобы ее пропустили.
– Мадам, – сказал он, – теперь уже все позади. Вам это доставило бы только бессмысленные терзания. Жизнь Павла кончена, не стоит портить вашу.
Услышав это, императрица вскрикнула и упала в кресло. Две великие княжны Мария и Кристина, тоже разбуженные шумом и прибежавшие сюда вслед за ней, бросились на колени по обе стороны от матери. Чувствуя, что теряет сознание, императрица попросила воды. Солдат принес стакан, но великая княжна Мария заколебалась, давать ли его императрице: что, если вода отравлена? Солдат догадался о ее опасениях, отпил половину, а остаток предложил великой княжне, сказав:
– Сами видите, ее величеству можно смело пить.
Бенингсен предоставил императрицу заботам дочерей, а сам спустился к царевичу, покои которого находились этажом ниже, непосредственно под спальней Павла. Александр все слышал: пистолетный выстрел, крики, стук упавшего тела, стоны и хрип. Он хотел броситься на помощь отцу, но стража, поставленная Паленом у его двери, втолкнула царевича обратно в его комнату. Предосторожности были приняты с толком: он арестован и не может ничему помешать.
И тут появились заговорщики во главе с Бенингсеном. По их крикам "Да здравствует Александр!" он понял, что все кончено. Способ, каким его возвели на трон, уже не вызывал сомнений. Поэтому, увидев Палена, который вошел последним, он закричал:
– Ах, Пален! С какой страницы начинается моя история!
– Ваше величество, – отвечал граф, – за ней последуют те, которые заставят ее забыть.
– Да как же вы не понимаете?! – продолжал кричать Александр. – Ведь обо мне станут говорить, что я убийца отца!
– Ваше величество, – сказал Пален, – сейчас не время думать ни о чем, кроме одного: как можно скорее…
– Боже мой, о чем вы хотите, чтобы я думал, если не о моем отце?
– Подумайте о том, как заставить армию признать вас.
– Но как же моя мать, императрица? – кричал Александр. – Что будет с ней?
– Она в безопасности, ваше величество, – заверил Пален. – Но во имя неба, не будем терять ни минуты!
– Что я должен делать? – спросил Александр, слишком потрясенный, чтобы принять какое-либо решение.
– Ваше величество, – отвечал Пален, – вам надлежит сей же час последовать за мной, так как малейшее промедление чревато величайшими бедствиями.
– Делайте со мной, что хотите, – вздохнул Александр. – Я готов.
Граф тотчас повлек императора к экипажу, ожидавшему близ дворца, чтобы везти Павла в крепость. Александр со слезами сел в экипаж, дверцы закрылись, Пален и Зубов вскочили на запятки, словно лакеи, и карета, везущая новые судьбы России, галопом покатила к Зимнему дворцу, сопровождаемая двумя гвардейскими батальонами. Бенингсен остался подле императрицы, ибо одно из последних распоряжений Александра состояло в том, чтобы позаботились о его матери.
На площади перед Адмиралтейством Александра встретили все главные полки царской гвардии. "Император! Император!" – крикнули Пален и Зубов, указывая на Александра. "Император! Император!" – вторили им два батальона эскорта. "Да здравствует император!" – в один голос откликнулись все полки.
Множество людей бросилось к дверям экипажа. Александра, бледного и расстроенного, вытащили из кареты, повели, в конце концов понесли на руках, ему клялись в верности – всеобщий энтузиазм доказывал, что заговорщики, совершая преступление, всего лишь исполняли волю общества. А это значило, что, как бы ни хотелось новому царю отомстить за отца, ему придется отказаться от мысли покарать убийц.
Назавтра императрица, в свою очередь, принесла сыну клятву верности. Согласно законам страны, это она должна была занять место своего мужа, но, оценив серьезность положения, Мария отказалась от своих прав.
Придворный хирург доктор Виллие-1-й и личный врач Павла, которым было поручено вскрытие трупа, дали заключение, что император скончался от апоплексического удара, а рану на голове объяснили как результат ушиба при падении.
Тело забальзамировали, и оно было на парадном ложе выставлено на всеобщее обозрение. Паломничество к нему продолжалось две недели, и Александру пришлось согласно этикету неоднократно всходить на ступени траурного помоста, причем всякий раз он и поднимался, и спускался с них бледный и в слезах. Постепенно всех заговорщиков удалили от двора: одни отправились за границу с той или иной миссией, других прикомандировали к полкам, расквартированным в Сибири. Остался только Пален, сохранивший свое место военного губернатора Петербурга; его присутствие было для нового государя укором совести, поэтому при первом же подходящем случае удалили и его. Я расскажу, как это случилось.
Через несколько дней после смерти царя некий священник выставил в храме икону, которую, как он утверждал, принес ему ангел. В нижней части изображения были начертаны такие слова: "БОГ ПОКАРАЕТ ВСЕХ УБИЙЦ ПАВЛА I". Узнав, что народ валом валит в часовню, где выставлена чудесная икона, и предвидя, что все это может дурно повлиять на состояние духа императора, Пален испросил позволения положить конец подобным интригам. Александр разрешил. Священника высекли, и во время порки он признался, что действовал по приказу императрицы.
В доказательство своих слов он заявил, что в ее молельне находится точно такая же икона. На основании этого доноса Пален приказал открыть часовню императрицы и, действительно обнаружив там указанное изображение, велел изъять его оттуда. Императрица, не без причины увидев в этом оскорбление, пожаловалась своему сыну. Царь же только и ждал повода, чтобы избавиться от Палена. Поскольку таковой представился, он его не упустил: тотчас приказал Палену удалиться в свое поместье.
– Я этого ждал, – с усмешкой сказал тот, – мои пожитки давно уложены.
Час спустя граф послал императору прошение об отставке со всех должностей и в тот же вечер отбыл в Ригу.
XIII
Император Александр взошел на трон, не достигнув двадцати четырех лет. Он воспитывался под надзором Екатерины, своей бабки, и согласно ею же составленному плану, одним из важных пунктов коего являлся следующий: юных великих князей не следует обучать ни поэзии, ни музыке, поскольку для того, чтобы эти занятия принесли плоды, им пришлось бы посвятить слишком много времени. Таким образом, Александр получил жесткое, суровое воспитание, в котором изящные искусства почти не занимали никакого места. Его наставника Лагарпа, выбранного на эту роль самой Екатериной, при дворе называли не иначе как "якобинцем", так как он был не только швейцарцем, но еще и братом славного генерала Лагарпа, служившего во французских войсках. Этот "якобинец" был именно таким человеком, какой мог привить своему ученику понятия простые и великодушные, особенно необходимые тем, кому суждено проститься с юношескими грезами. Выбор подобного наставника со стороны Екатерины тем примечательней, что он пришелся на эпоху, когда троны шатались, потрясаемые извержениями революционного вулкана, когда император Леопольд II умер, по слухам, отравленный, Гюстав III Шведский пал, убитый Анкарстремом, а Людовик XVI сложил голову на эшафоте.
Еще одним из главных распоряжений Екатерины было отвлекать юных царевичей от любых помыслов о различии полов и сближающей их любви. Знаменитый Паллас проводил с ними в императорских парках небольшой курс ботаники: объяснял мальчикам систему Линнея, толковал о мужских и женских растениях и способах их размножения, что вызывало у его августейших питомцев уйму вопросов, отвечать на которые было крайне затруднительно. Протасов, гувернер царевичей, был вынужден обратиться к Екатерине с докладом на сей счет. Царица призвала Палласа и велела ему исключить из своих объяснений все подробности, касающиеся пестиков и тычинок. Поскольку такое требование сделало изучение ботаники практически невозможным, а целомудренные умолчания преподавателя лишь вызывали все больший интерес, занятия были окончательно прерваны. Однако воспитание по такому плану не могло продолжаться долго, и хотя Александр был еще совсем ребенком, Екатерина вскоре задумала его женить.
К российскому двору были приглашены три германские принцессы, из которых великая бабка смогла бы выбрать суженую для своего внука. Как только Екатерина узнала об их прибытии в Петербург, она позвала их во дворец и ждала у окна, откуда могла видеть, когда они подъедут. И вот царица увидела их экипаж, он остановился, дверца распахнулась, и первая принцесса легко выпрыгнула оттуда, не коснувшись ступеньки.
Старуха Екатерина покачала головой.
– Этой не быть императрицей на Руси, – обронила она. – Уж больно резва.
Вторая в свою очередь спустилась на землю, путаясь ногами в юбках.
– И эта не годится, – сказала Екатерина. – Чересчур неуклюжа.
Наконец вышла третья, красивая, величественная, строгая.
– Вот она, русская императрица, – решила Екатерина.
Это была Луиза Баденская.
В то время как три принцессы находились у Екатерины, она велела привести туда и своих внуков. Между тем царица объяснила юным гостьям, что, будучи знакома с их матерью, герцогиней Баден-Дурлахской, урожденной принцессой Дармштадской, она теперь, когда французы захватили их земли, приглашает ее дочерей в Петербург, чтобы они могли получить должное воспитание здесь, подле нее. Обоих великих князей она, едва познакомив с девушками, отослала, и те, вернувшись к себе, долго толковали о своих впечатлениях. Александр сказал, что старшая показалась ему очень хорошенькой.
– Ну, вот еще! А мне – нисколько! – заявил Константин. – По-моему, из них ни одна не смазлива. Их надо бы отправить в Ригу, к курляндским принцам: им и такие сгодятся.
Императрица в тот же день узнала о мнении, высказанном старшим внуком, и усмотрела милость Провидения в том, что ему пришлась по душе та же, какую выбрала она: итак, ее предначертания совпали с его юношеской симпатией. Великий же князь Константин был неправ, ведь юная принцесса помимо свежести, присущей ее летам, имела прекрасные, длинные светло-пепельные волосы, ниспадающие на дивные плечи, тонкую, гибкую талию феи с берегов Рейна и большие голубые глаза гетевской Маргариты.
На следующий день императрица навестила девушек, которые обосновались в одном из дворцов Потемкина. Поскольку принцессы были лишены большей части своих туалетов, она надарила им тканей, драгоценностей, преподнесла даже орденскую ленту святой Екатерины. Немного поболтали, потом царица попросила, чтобы гостьи показали ей свой гардероб, перебрала все их вещи и, закончив осмотр, с улыбкой поцеловала каждую из троих в лоб, заметив:
– Милые подружки, я, когда приехала в Петербург, была не так богата.
Екатерина и вправду прибыла в Россию неимущей, зато принесла империи взамен приданого наследство – Польшу и Тавриду.
Принцесса Луиза разделяла чувство, внушенное ею царевичу. Александр, которого Наполеон впоследствии невольно назовет самым красивым и утонченным из греков, был очаровательным юношей, простодушным, полным изящества, с таким милым и доброжелательным характером, что его, возможно, подозревали в некоторой робости. Поэтому наивная юная немка даже не пыталась скрыть свою симпатию к нему, так что Екатерина, решив воспользоваться столь гармоническим согласием, вскоре возвестила обоим, что они предназначены друг для друга. Александр запрыгал от радости. Луиза расплакалась от счастья.
Начались приготовления к свадьбе. Юная невеста охотно исполняла все, что от нее требовалось. Она изучила русский язык, приняла греческую веру, стала публично исполнять новые для нее православные обряды, приняла святой елей на свои обнаженные руки и прелестные ножки и была объявлена великой княжной под именем Елизаветы Алексеевны – тем же самым, что некогда носила императрица Екатерина, дочь Алексея.
Однако вопреки ожиданиям стареющей царицы этот скоропалительный брак чуть не стал роковым для молодого, для молодой же обернулся истинной мукой. Александр едва не оглох, а императрица с юных лет оказалась в положении наскучившей мужу престарелой жены. Император был хорош собой и, как мы уже упоминали, унаследовал сердце Екатерины. Как только цветы на брачном венке невесты увяли, он стал для нее терновым венцом.
Глубокая скорбь, которую причинила новому императору смерть отца, опять сблизила его с женой. Хотя для нее Павел был почти что чужим, она оплакивала его, словно родная дочь: вслед за днями горя к императорской чете вернулись счастливые ночи.
Повествовать об Аустерлице и Фридланде, Тильзите и Эрфурте, о годах 1812-м и 1814-м – задача историков. Десять лет Александра озарял свет Наполеона, потом наступил день, когда все взоры, отвернувшись от победителя, обратились к побежденному. Именно об этом времени мы ведем речь.
За минувшее десятилетие подросток стал мужчиной. Первоначальная пылкость его страстей нисколько не охладела. Но как бы обаятелен и улыбчив он ни был в женском обществе, как бы учтиво и приветливо ни держался с мужчинами, время от времени словно бы черная туча набегала на чело русского царя: в нем оживали немые, но страшные воспоминания той кровавой ночи, когда он слышал, как бьется в агонии его отец. Чем старше он становился, эти воспоминания одолевали его все чаще, грозя обернуться непреходящей меланхолией. Александр пытался побороть тоску работой ума и переменой мест. Тогда-то он и стал мечтать о неосуществимых реформах и пускаться в безрассудные путешествия.
Будучи, как уже говорилось, воспитанником брата генерала Лагарпа, Александр сохранил полученную под влиянием юношеского чтения склонность к идеологии, которая лишь возрастала вследствие его посещений Франции, Англии, Голландии. Идеи свободы, почерпнутые русскими за время оккупации, зарождались во множестве голов, а император еще и ободрял мечтателей. Наконец на сцене появилась мадам де Крюденер, к соблазнам идеологии подмешался мистицизм – под этим-то двойственным влиянием Александр находился ко времени моего прибытия в Петербург.
Его путешествия для нас, парижан, выглядели чем-то баснословным. Было подсчитано, что в своих многочисленных передвижениях, как в пределах империи, так и вне ее, он уже проехал двести тысяч верст, то есть около пятидесяти тысяч лье! Но что удивительно, всякий раз день намеченного прибытия в какой-либо пункт являлся одновременно и днем отъезда. Так, в году, предшествующем моему собственному путешествию, император отправился в Малороссию 26 августа, объявив, что вернется 2 ноября, и заблаговременно установленный порядок проведения всех этих дней был столь жестким и неизменным, что, проехав расстояние в тысячу восемьсот семьдесят лье, Александр возвратился в Петербург в назначенный день, чуть ли даже не час.
Эти продолжительные вояжи император предпринимал не только без охраны, безо всякого эскорта, но почти в одиночку, а ведь ни одна из таких поездок не обходилась без странных встреч и непредвиденных опасностей, которые царь встречал лицом к лицу с благодушием Генриха IV и отвагой Карла XII. Так, однажды он путешествовал по Финляндии с князем Петром Волконским, своим единственным спутником. Князь задремал в то время как императорская карета тащилась вверх по песчаному склону крутой горы. Лошади скоро выбились из сил и стали пятиться. Александр, не желая будить князя, спрыгнул на землю и вместе с возницей и слугами принялся толкать тележное колесо. Спящий тем временем, потревоженный, проснулся и обнаружил, что он в коляске один. Выглянув наружу, он увидел императора, стирающего пот со лба: склон остался позади, они достигли вершины.
Во время другой поездки, в северные провинции империи, суденышко Александра было застигнуто в Архангельской губернии сильнейшим ураганом посреди озера. Царь обратился к лоцману:
– Друг мой, прошло около восемнадцати столетий с тех пор, как один великий римский военачальник при подобных обстоятельствах сказал своему шкиперу: "Ничего не бойся, ибо ты везешь Цезаря и его удачу". Я не так самоуверен, как Цезарь, и скажу тебе просто: мой друг, забудь, что я император, думай о том, что я такой же человек, как ты, и постарайся спасти нас обоих.
Шкипер, растерявшийся было от ужаса перед такой ответственностью, взбодрился, и лодка, управляемая твердой рукой, благополучно достигла берега.
Но не всегда Александру так везло: порой в ситуациях куда менее опасных с ним случались неприятности посерьезнее. Так, когда он в последний раз проезжал по провинциям, расположенным на берегах Дона, его дрожки резко опрокинулись, и он поранил ногу. Будучи рабом дисциплины, которую самому себе вменил, он хотел продолжить путь, чтобы поспеть к назначенному сроку. Но усталость и отсутствие необходимых лечебных средств вскоре сказались: он разбередил рану. С тех пор на этой ноге стало неоднократно возникать рожистое воспаление, из-за которого императору приходилось неделями не вставать с постели и месяцами хромать. Эти приступы усугубляли меланхолию Александра: недуг вынуждал его подолгу не расставаться с императрицей, видеть перед собой ее печальное, бледное лицо, с которого, казалось, навсегда исчезла улыбка, оно было для него живым укором, ведь виновником этого был он сам.
Последний приступ болезни, зимой 1824 года, внушал большие опасения. Это происходило в дни свадьбы великого князя Михаила, тогда же, когда император узнал от Константина о существовании того нескончаемого заговора, о котором все догадывались, хотя он никак не проявлялся. Дело было в Царском Селе, любимой резиденции правителя, которая становилась ему все дороже по мере того, как углублялась его неодолимая подавленность. После пешей прогулки, которую он обычно совершал в одиночестве, царь продрогшим вернулся во дворец и велел подать ему ужин в опочивальню. К вечеру рожистое воспаление, более сильное, чем когда бы то ни было, дало о себе знать, оно сопровождалось лихорадкой, бредом и кровоизлиянием в мозг. В ту же ночь императора в закрытых санях перевезли в Петербург, где собрался консилиум врачей, которые решили ампутировать ему ногу, чтобы избежать гангрены. Один лишь доктор Виллие, личный хирург императора, воспротивился, поручившись головой за своего августейшего пациента. И благодаря его заботам император действительно выздоровел, однако его меланхолия за время последней болезни еще более усилилась, так что, как я уже говорил, это омрачило последние карнавальные торжества.