- Приговорена к смерти! - вскричала мать. - Моя дочь осуждена!.. Элоиза моя погибла!.. Значит, он не спас ее! Значит, не мог спасти!.. Значит, поздно!.. А, а!
- Бедняжка, верьте, что мне вас искренне жаль, - сказала королева.
- Тебе, - закричала Тизон, и глаза у нее налились кровью. - Тебе!.. Ты жалеешь меня! Никогда! Никогда!
- Вы ошибаетесь; я жалею вас от всего сердца… Но дайте мне пройти.
- Пропустить тебя!.. - И Тизон залилась смехом. - Нет, нет! Я позволяла тебе бежать, потому что он обещал спасти мою дочь, если я попрошу у тебя прощения и дам тебе бежать; но теперь моя дочь осуждена, моя дочь умрет - и ты не убежишь!..
- Господа, помогите! - закричала королева. - Боже мой! Боже мой! Вы видите, что эта женщина сумасшедшая.
- Нет, я не сумасшедшая; знаю, что говорю!.. - кричала Тизон. - Тут действительно был заговор… Симон открыл его… Моя дочь, моя бедная дочь продала букет… Она призналась перед судом… Букет гвоздики… в нем были бумажки…
- Милая, бога ради… - проговорила королева.
На улице снова послышался крик:
"Суд и решение над Элоизой Тизон, приговоренной к смерти за заговор!"
- Слышишь? - простонала безумная, около которой сгруппировалась национальная стража: - Слышишь? Приговорена к смерти! Это ты, ты убиваешь мою дочь, слышишь ли! Ты, австрийское племя!
- Господа, бога ради, если вы не хотите избавить меня от этой безумной, - сказала королева, - то, по крайней мере, позвольте мне возвратиться наверх… Я не могу сносить упреков этой женщины; как бы ни были они несправедливы - от них разрывается мое сердце.
И королева отвернулась, рыдая.
- Да, да, плачь, притворщица! - кричала помешанная. - Дорого стоит ей твой букет… И то сказала: она должна была ожидать этого… так умирают все, кто только служил тебе. Ты приносишь несчастье, австрийское отродье; убили твоих друзей, твоего мужа, твоих защитников, наконец, убивают мою дочь!.. Когда же ты расплатишься, чтобы никто не погибал за тебя?..
И несчастная горланила, сопровождая свои слова угрожающими жестами.
Королева закрыла лицо руками.
- Несчастная, - проговорила принцесса Елизавета, - ты забыла, что говоришь королеве.
- Королеве!.. Она!.. Королева? - повторила Тизон, в которой бешенство возрастало с каждой минутой. - Если она королева, то пускай запретит палачам убивать мою дочь!.. Пускай велит помиловать мою бедную Элоизу!.. Короли милуют!.. Полно! Возврати мне дочь, и я буду признавать тебя за королеву… А до тех пор ты женщина… и женщина, которая вносит в дом несчастье!
- О, пощадите, пощадите! - вскричала Мария-Антуанетта. - Вы видите мое горе, видите мои слезы!
И Мария-Антуанетта пыталась прорваться мимо, чтобы не видеть как ужасно беснуется Тизон.
- Нет, не уйдешь! - горланила старуха. - Не убежишь, мадам Вето!.. Все знаю, человек в плаще все рассказал мне!.. Ты хочешь соединиться с пруссаками… Но не убежишь, - продолжала Тизон, ухватив королеву за платье. - Не позволю бежать! Стой, мадам Вето! Граждане, сюда!.. Морис!
И помешанная, с растрепанными седыми волосами, багровым лицом и налившимися кровью глазами, упала навзничь, разорвав в клочки платье, за которое ухватилась.
Королева, перепуганная, но по крайней мере избавленная от безумной, хотела было бежать в сад, как вдруг ужасный крик, смешанный с лаем и сопровождаемый странным шумом, вывел из оцепенения национальную стражу, которая окружала Марию-Антуанетту, привлеченная описанной сценой.
- К оружию! Измена! - кричал человек, которого королева по голосу приняла за сапожника Симона.
Возле этого человека, охранявшего с саблей в руке дверь харчевни, неистово лаял Блек.
- Сюда! Весь караул! - кричал Симон. - Нам изменили… Верните мадам Вето!
Прибежал офицер. Симон поговорил с ним, сверкая глазами, и указал на харчевню. Офицер закричал: "Караул!"
- Блек! Блек! - крикнула королева, сделав шаг вперед.
Но собака не отвечала и продолжала лаять во все горло.
Национальная стража сбежалась с оружием и бросилась к харчевне, а муниципалы схватили королеву, ее сестру и дочь и втолкнули в дверь, которая тотчас захлопнулась за ними.
- Готовь ружья! - закричали муниципалы караульным.
И раздался стук заряжаемых ружей.
- Там, там… под люком! - кричал Симон. - Я видел, как шевелился люк… Я уверен!.. Собака не участвовала в заговоре и лаяла на заговорщиков… Они, верно, в погребе! Слышите, все еще лает!..
Действительно, Блек, воодушевленный криком Симона, залаял пуще прежнего.
Офицер схватил кольцо люка. Два здоровых гренадера, видя, что он не в силах его приподнять, начали помогать ему, но безуспешно.
- Дело ясное, снизу держат, - сказал Симон. - Пали, друзья мои! Прямо в люк, так и стреляй сквозь доску!
- Эй, вы! - кричала Плюмо. - Перебьете бутылки.
- Пали! Пали! - повторял Симон.
- Замолчи, горлан! - сказал офицер. - Принеси топор, будем ломать доски. Взвод, готовься! И как откроем люк, стрелять туда.
Стук доски и сотрясение показали национальной страже, что внизу пока произошло движение. Вскоре из-под земли послышался шум, как будто задвигают железную решетку.
- Смелей, - сказал офицер прибежавшим саперам.
Топором разрубили доски; двадцать ружейных дул опустились к отверстию, которое расширялось с каждой секундой.
Но в отверстии не видно было ни души.
Офицер зажег факел и бросил в погреб; погреб был пустой.
Приподняли люк, и на этот раз он уступил без всякого сопротивления.
- За мной! - крикнул офицер, кинувшись по ступеням.
- Вперед! - кричала национальная стража, бросившись вслед за офицером.
- А, вот как, почтеннейшая Плюмо? Ты отдала свой подвал аристократам? - сказал Симон. - Ну, ладно!..
Проломили стену. На влажной земле были следы, и по направлению к улице Кордери показался проход фута в три шириной и около шести в вышину, похожий на колено траншеи.
Офицер влез в это отверстие, решив преследовать противников хоть в недра земли. Но едва сделал три-четыре шага, как был остановлен железной решеткой.
- Стой! - сказал он тем, которые толкали его сзади. - Дальше нельзя - загорожено наглухо!..
- Что там, посмотрим! - сказали муниципалы, которые уже успели запереть узницу и прибежали разнюхать новости.
- Что? Да тут целый заговор! - отвечал офицер, выползая из подземного хода. - Аристократы хотели похитить королеву во время прогулки, и, вероятно, у нее был с ними сговор.
- Черт побери! - вскричал муниципал. - Бежать сейчас же за гражданином Сантером и предупредить Коммуну.
- Солдаты, - сказал офицер, - оставайтесь в этом погребе и стреляйте во всякого, кто сунет сюда нос.
И, отдав этот приказ, офицер вышел наверх, чтобы составить рапорт.
- Ага! - кричал Симон, потирая руки. - Ага! Пускай теперь называют меня сумасшедшим! Пускай попробуют!.. Блек, Блек! О, да ты настоящий патриот… Блек спас республику… Поди сюда, Блек, поди ко мне!..
И мерзавец, приласкав бедную собаку, дал ей такого пинка ногой, что животное отлетело на двадцать шагов.
- О, как я люблю тебя, Блек! - сказал он. - По твоей милости отрубят голову твоей хозяйке. Подойди сюда, Блек, подойди!
Но на этот раз Блек завизжал и бросился к тюрьме.
XXVII. Франт
Прошло часа два после того, как совершились описанные нами события.
Лорен прохаживался в комнате Мориса, а тем временем Сцевола чистил в прихожей сапоги своего господина; но для удобства разговора дверь оставалась растворенной, и Лорен, шагая взад и вперед, останавливался перед ней и обращался с вопросами к слуге.
- И ты говоришь, Сцевола, что господин твой уехал сегодня утром?
- Ну, да, утром!..
- А когда он обычно уезжает?
- Минут десять раньше, минут десять позже, как случится.
- А ты не видал его с тех пор?
- Нет, гражданин.
Лорен молча раза три или четыре прошелся по комнате и опять остановился.
- А как ушел он, с саблей?
- Разумеется, он всегда ходит на службу с саблей.
- А уверен ты, что он ушел на службу?
- По крайней мере, так он сказал.
- В таком случае я пойду к нему, - сказал Лорен. - Если мы разминемся, скажи, что я был и вернусь.
- Постойте, - сказал Сцевола.
- Что такое?
- Я слышу его шаги на лестнице.
- Право?
- Будьте уверены.
И почти в то же мгновение дверь отворилась и вошел Морис.
Лорен быстро взглянул на него и, видя, что в нем нет ничего необыкновенного, сказал:
- Наконец-то!.. Я жду тебя битых два часа.
- Тем лучше, - с улыбкой отвечал Морис, - ты успел за это время наделать двустиший или четверостиший.
- Ах, любезный Морис, - произнес импровизатор, - я перестал сочинять.
- Двустишья и четверостишья?
- Да.
- Ого! Значит, скоро конец света?
- Морис, друг мой, я скучаю…
- Ты скучаешь?
- Я несчастен.
- Ты несчастен?
- Что делать! Упреки совести.
- Упреки совести?
- Да, да, - сказал Лорен. - Или ты, или она - середины не было. Ты или она… Ты знаешь, я не колебался. Но видишь ли, Артемиза в отчаянии: это была ее подруга.
- Бедная девушка!
- И так как Артемиза дала мне ее адрес…
- Гораздо лучше бы ты сделал, если б дал всему идти своим чередом.
- И значит, вместо нее теперь ты был бы приговорен к смерти? Умное рассуждение! А еще я приходил к тебе советоваться.
- Все равно говори, в чем дело?
- Понимаешь ли, мне хотелось предпринять что-нибудь, чтобы ее спасти. Если б я дал или получил за нее порядочного пинка, право, кажется, мне было бы легче.
- Да ты с ума сошел, Лорен, - сказал Морис, пожимая плечами.
- Как ты думаешь: не вступиться ли за нее перед революционным трибуналом?
- Теперь уже поздно. Она осуждена.
- Право, - сказал Лорен, - противно видеть, что губишь такую девушку.
- Тем более противно, что мое избавление повлекло ее смерть. Но знаешь, Лорен, мы можем сколь-нибудь утешиться мыслью, что она была заговорщица.
- Да кто же в наше время не заговорщик во Франции?.. Бедная женщина!
- Однако же не слишком жалей, мой друг, и, главное, не жалей вслух, а не то и нас потащат вместе с нею. Поверь, что и мы не слишком отстранены от обвинения в соучастии. Не дальше как сегодня капитан егерей Сен-Ле назвал меня жирондистом, и я принужден был ударить его саблей в доказательство, что он ошибается.
- Так вот отчего ты и возвратился так поздно?
- Именно.
- А почему не предупредил меня?
- Потому что в таких делах ты не годишься: тут надо было покончить сию же минуту, чтобы не начался шум. Мы взяли каждый, что было у нас под рукой.
- И эта каналья назвал тебя жирондистом, тебя, Морис!..
- Да!.. Теперь ты видишь, любезный друг, еще одна такая история, и мы лишимся популярности; а ты знаешь, Лорен, что в наше время слово "непопулярный" синоним слову "подозрительный".
- Знаю, - сказал Лорен, - от этого слова трепещут самые смелые. Но… все равно!.. Мне страшно пустить Элоизу на эшафот, не испросив у нее прощения…
- Чего же, наконец, ты хочешь?
- Я хотел бы, чтоб ты остался здесь, Морис, потому что тебе не в чем упрекать себя на ее счет. Я дело другое; так как я ничего не могу сделать для нее, то, по крайней мере, провожу ее, пойду вслед за ней, Морис… понимаешь… и если б только она подала мне руку…
- В таком случае и я пойду с тобой, - сказал Морис.
- Невозможно, друг мой! Только подумай: ты муниципал, ты секретарь секции Коммуны, тебя обвиняли, тогда как я был твоим защитником… Тебя сочтут виновным… Оставайся лучше… Я другое дело, я ничем не рискую и пойду.
Лорен говорил так убедительно, что нечего было и возражать. Стоило Морису обменяться одним знаком с Элоизой Тизон во время ее шествия на эшафот, тут же решили бы, что он соучастник.
- В таком случае иди, но будь осторожен.
Лорен улыбнулся, пожал руку Морису и вышел.
Морис открыл окно и послал ему прощальный знак рукой. Но прежде чем Лорен повернул за угол, Морис некоторое время смотрел ему вслед, и всякий раз, как будто повинуясь какому-то магнитному влечению, Лорен оборачивался, чтобы взглянуть на него с улыбкой.
Наконец, когда он исчез на набережной, Морис закрыл окно, бросился в кресло и впал в дремоту, которая у сильных характеров и крепких организаций служит предчувствием великих несчастий, потому что дремота этого рода похожа на тишь перед бурей.
Морис был выведен из дремоты или, вернее, забытья слугой, который бегал за какими-то делами в город и возвратился с чрезвычайно оживленным лицом, какое вообще бывает у слуг, когда они горят нетерпением сообщить господам свеженькую новость.
Но видя, что Морис занят мыслями, слуга не посмел его расстраивать и удовольствовался тем, что несколько раз без всякой причины прошел перед ним по комнате.
- Что такое? - небрежно спросил Морис. - Говори, коли что хочешь сказать.
- Ах, гражданин, еще заговор, да какой!
Морис пожал плечами.
- Такой, скажу вам, что волосы становятся дыбом, - продолжал Сцевола.
- Право? - отвечал Морис тоном человека, привыкшего к подобным новостям в то ужасное время.
- Да, гражданин, просто дрожь берет, как подумаешь - мороз по коже.
- Посмотрим, в чем дело?
- Вообразите: австриячка-то чуть не убежала.
- О?.. - заметил Морис, начинавший слушать внимательнее.
- Кажется, - продолжал Сцевола, - у вдовы Капет были какие-то шашни с девчонкой Тизон, которую казнят сегодня на гильотине.
- Какие же сношения могла иметь королева с этой девушкой? - спросил Морис, у которого пот выступил на лбу.
- Через гвоздику, представьте себе, гражданин. Тизон передала ей весь план побега в гвоздике!
- В гвоздике? И кто же это?..
- Кавалер… де… Дайте припомнить!.. Имя-то звонкое, да я забыл все такие имена… Постойте… Кавалер… Мезон…
- Мезон Руж?
- Именно!
- Не может быть!
- Как не может быть, когда я сказал вам, что нашли люк, подземелье, кареты.
- В том-то и дело, что ты не сказал об этом мне ни слова.
- Ну, так расскажу.
- Рассказывай! Если это сказка, все-таки послушаем.
- Нет, гражданин, это не сказка, и лучшее доказательство то, что я услышал от привратника. Аристократы сделали подкоп, изволите видеть; подкоп этот начинался от улицы Кордери и упирался в погреб харчевни гражданки Плюмо… Вообразите, ведь гражданку Плюмо тоже втянули в заговор… Кажется, вы знаете ее?
- Да. Что же дальше?
- А вот слушайте. Вдова Капет должна была дать тягу через это подземелье. Она уж стала ногой на первую ступеньку - каково! Да хорошо, что гражданин Симон поймал ее за платье… Постойте: бьют сбор… слышите барабан? Говорят, пруссаки в Даммартене и прошли до границы.
Посреди этого разлива слов правды и лжи, возможного и нелепого, Морис почти поймал путеводную нить. Все началось из-за гвоздики, отданной на его глазах королеве и купленной у несчастной цветочницы. В этой гвоздике содержался план заговора, который вспыхнул с более или менее верными подробностями, рассказанными Сцеволой.
В это время грохот барабана приблизился, и Морис услышал на улице крик:
"Гражданин Симон открыл большой заговор в Тампле! Большой заговор в пользу вдовы Капет открыт в Тамле!"
"Да, да, - подумал Морис. - Тут есть и правда. А Лорен посреди этого народного опьянения, может быть, подаст руку этой женщине… Да его разорвут на куски!"
Морис схватил шляпу, застегнул портупею и в два прыжка очутился на улице.
"Где же он? - спрашивал себя Морис. - Вероятно, на дороге в Консьержери".
И он побежал к набережной.
На конце набережной Межиссери пики и штыки, сверкавшие среди сборища, поразили взор Мориса; ему показалось, что в группе увидел мундир национального гвардейца и заметил враждебные движения, и Морис побежал со стесненным сердцем к сборищу, загородившему берег.
Национальный гвардеец этот, окруженный ротой марсельцев, был Лорен, бледный, со сжатыми зубами, угрожающим взглядом, с рукой на эфесе сабли, намечавший места для ударов, которые он готовился нанести.
В двух шагах от Лорена стоял Симон и с диким хохотом указывал на него марсельцам и черни, говоря:
- Видите вон этого… видите? Это один из тех, которых я велел вчера выгнать из Тампля; один из тех, которые передавали записку в гвоздике… Это соучастник Элоизы Тизон, которую повезут сию минуту. Видите, как спокойно прогуливается он по набережной, между тем как его соучастницу поведут на гильотину… Может быть, она была даже больше, нежели его соучастница; может быть, она его любовница, и он пришел сюда, чтобы проститься с нею и попробовать спасти ее.
Лорен не мог более слушать и выхватил саблю из ножен.
В то же мгновение толпа раздалась перед человеком, который шел, опустив голову, и широкими плечами опрокинул трех или четырех зрителей, собиравшихся сделаться актерами.
- Твое счастье, Симон, - сказал Морис. - Вероятно, ты жалел, что меня не было с моим другом, и ты поэтому не мог составить донос в большем объеме. Доноси же, Симон, доноси: вот и я здесь!
- Вижу, и ты пришел очень кстати! - заревел Симон. - Граждане, - продолжал доносчик, - это прекрасный Морис Лендэ: он был обвинен вместе с Элоизой Тизон и отделался только потому, что богат!
- На фонарь! На фонарь! - завопили марсельцы.
- Ой ли! Попробуй кто-нибудь! - сказал Морис.
Он сделал шаг вперед и как будто для пробы ткнул саблей в лоб одного из самых отчаянных головорезов, которого тотчас же ослепила кровь.
- Убивают! - закричал тот.
Марсельцы опустили пики, подняли топоры, зарядили ружья; толпа в ужасе расступилась, и два друга остались одни мишенью для всех ударов.
Они переглянулись с последней благородной улыбкой, ожидая, что их пожрет этот вихрь угрожающего оружия и пламени, как вдруг дверь дома, к которому они прислонились, отворилась, и толпа молодых людей во фраках, так называемых "мюскатенов", франтиков, вооруженных каждый саблей и парой пистолетов, бросилась на марсельцев, и завязалась ужасная схватка.
- Урра! - закричали разом Лорен и Морис, воодушевленные этой помощью и поразмыслив, что, сражаясь в рядах вновь прибывших, они подтвердят обвинения Симона.
Но если они не думали о своем спасении, то за них думал другой. Молодой человек лет двадцати пяти, маленького роста, с голубыми глазами, без устали и с необыкновенной ловкостью и жаром махавший саперной саблей, которую, по-видимому, не в состоянии была поднять его женская рука, - молодой человек, заметив, что Лорен и Морис вместо того, чтобы бежать в дверь, кажется, нарочно для них оставленную отворенной, сражаются рядом с мюскатенами, обернулся к ним и шепнул:
- Бегите в эту дверь… Что мы здесь делаем - вас не касается… Вы только напрасно себя компрометируете.
Потом, видя нерешительность двух приятелей, он закричал Морису:
- Назад! Не надо нам патриотов! Муниципал Лендэ, мы аристократы!
При этом слове, при дерзости, с которой молодой человек объявил звание, в ту эпоху стоившее смертного приговора, толпа испустила безумный крик.