Но белокурый молодой человек с тремя или четырьмя друзьями, вместо того чтобы испугаться этого крика, толкнули Мориса и Лорена в коридор, дверь которого тотчас же заперли за ними, и снова бросились в схватку, увеличившуюся из-за приближения телеги, везшей жертву на эшафот.
Морис и Лорен, спасенные таким удивительным образом, в изумлении переглянулись как будто ослепленные.
Но они понимали, что нельзя было терять времени, и начали искать выход.
Выход этот был, как нарочно, приготовлен для них. Друзья вышли во двор и в глубине двора нашли скрытую дверцу, которая вела на улицу Сен-Жермен-Огзерруа.
В это время с моста Шанж съехал взвод жандармов, который вскоре очистил набережную, хотя из поперечной улицы, где стояли два друга, с минуту еще слышен был шум яростной схватки.
За жандармами ехала тележка, в которой везли на эшафот бедную Элоизу.
- В галоп, в галоп! - раздался голос.
Телега промчалась в галоп. Лорен увидел несчастную девушку, стоявшую с гордым взглядом и улыбкой на губах, но не мог обменяться с нею ни одним жестом, а она проехала, не заметив его в водовороте горланившей толпы.
Мало-помалу шум стал слабеть.
В то же время дверца, через которую вышли Морис и Лорен, снова отворилась, и из нее вышли в разорванных и окровавленных платьях трое или четверо мюскатенов. Вероятно, только они и уцелели из всей группы.
Последним вышел белокурый молодой человек.
- Увы, верно, это дело никогда не удастся! - сказал он и, бросив иззубренную и окровавленную саблю, кинулся в улицу Лавандьер.
XXVIII. Кавалер де Мезон Руж
Морис поспешил возвратиться в отделение, чтобы принести жалобу на Симона.
Правда, перед расставанием с Морисом Лорен нашел средство посущественнее, а именно: собрать нескольких фермопильцев, ждать Симона, как только он выйдет из Тампля, и убить его в схватке; но Морис формально воспротивился такому плану.
- Ты погиб, если будешь расправляться своими руками, - сказал он. - Уничтожим Симона, но уничтожим законным порядком. Это нетрудно будет сделать нашим юристам.
Итак, на следующее утро Морис отправился в отделение и представил жалобу.
Но как удивился он, когда президент, выслушав его, отозвался, что не может быть судьей в деле двух достойных граждан, одинаково одушевленных любовью к отечеству.
- Хорошо, - заметил Морис, - теперь я знаю, чем заслужить репутацию достойного гражданина. Созвать народ, чтобы убить человека, который вам не по душе, - это, по-вашему, любовь к отечеству! В таком случае я примусь за систему Лорена, которую имел глупость оспаривать. С нынешнего дня я покажу вам патриотизм, как вы его понимаете, и испробую его на Симоне.
- Гражданин Морис, - отвечал президент, - Симон может быть меньше твоего виноват в этом деле. Он открыл заговор, не будучи призван к этому своей должностью, открыл там, где ты ничего не видел, хотя обязан был открыть его; притом же случайно или с намерением - не знаем этого, - но ты потворствовал заговорщикам, был заодно с врагами нации.
- Я! - вскричал Морис. - Вот это новость! А с кем, гражданин президент?
- С гражданином Мезон Ружем.
- Я? - сказал ошеломленный Морис. - Я был заодно с кавалером Мезон Ружем?… И знать его не знаю и никогда…
- Видели, как ты с ним разговаривал.
- Я?
- Жал ему руку.
- Я?
- Да.
- Где же это? Когда?.. Гражданин президент, - сказал Морис, убежденный в своей невиновности, - ты солгал!..
- Ревность твоя к отечеству увлекает тебя слишком далеко, гражданин Морис, - сказал президент, - и ты сию минуту раскаешься в своих словах, когда я представлю доказательство, что сказанное мною - истина. Вот три различных доноса, обвиняющих тебя.
- Оставьте ваш вздор! - сказал Морис. - Неужели вы думаете, что я так глуп, что стал верить вашему кавалеру Мезон Ружу?
- А почему ты не веришь ему?
- Потому что это призрак заговорщика, готовый всегда составить заговор, чтобы присоединить к нему ваших врагов.
- Читай доносы.
- Читать я ничего не стану, - сказал Морис, - но объявляю, что я никогда не видел кавалера Мезон Ружа и никогда не говорил с ним ни слова. Кто не верит в честь моего слова - пускай скажет мне это в глаза, я сумею ответить.
Президент пожал плечами. Морис, не хотевший быть в долгу перед кем бы то ни было, сделал то же самое.
В остальной части заседания было что-то мрачное и осторожное.
После заседания президент, в душе честный патриот, избранный целым округом уважавших его сограждан, подошел к Морису и сказал:
- Морис, мне надо поговорить с тобой.
Морис пошел за президентом в маленькую комнатку, смежную с залой заседания.
Здесь президент, посмотрев пристально Морису в лицо и положив руку на плечо, сказал:
- Морис, я уважал твоего отца, значит, уважаю и люблю тебя. Поверь мне, Морис, ты подвергаешься большой опасности, изменяя своему убеждению: это первая ступень упадка духа, поистине республиканского. Морис, друг мой, коль скоро теряешь убеждение, перестаешь быть и верным. Ты не веришь, что есть враги у твоей нации, и вот почему ты проходишь, не замечая, мимо них и делаешься орудием их заговоров, сам того не подозревая.
- Черт побери, гражданин! - отвечал Морис. - Я понимаю себя, я человек с характером, ревностный патриот; но ревность не делает меня фанатиком. Вот уже двадцать мнимых заговоров республика подписала все одним и тем же именем. Хотелось бы мне хотя бы раз увидеть их ответственного издателя.
- Ты не веришь в заговорщиков, Морис, - сказал президент. - Хорошо же! Скажи мне, веришь ли ты в красную гвоздику, за которую вчера отрубили голову девице Тизон?
Морис задрожал.
- Веришь ли ты в подземелье Тампльского сада, которое сообщалось от погреба гражданки Плюмо с каким-то домом на улице Кордери?
- Нет, - отвечал Морис.
- В таком случае ощупай и осмотри сам.
- Я не служу сторожем в Тампле, и меня туда не пустят.
- Теперь каждый может идти туда.
- Как так?
- Прочитай вот это донесение. Если уж ты такой неверующий, то я буду убеждать тебя официальными документами.
- Как! - вскричал Морис, читая донесение. - Неужели уж дошло до этого?
- Читай далее.
- Королеву переводят в Консьержери?
- Так что же! - отвечал президент.
- А-а!
- Неужели ты думаешь, что Комитет общественной безопасности принял такую меру, основываясь на каких-нибудь бреднях, фантазии, мечте?.. А?
- Мера эта принята, но не будет исполнена, как тысячи других мер, которые принимали на моих глазах… Вот и все!
- Да читай же до конца, - сказал президент.
И он подал Морису последнюю бумагу.
- Расписка Риша, тюремщика Консьержери! - вскричал Морис.
- Ее заперли туда в два часа.
На этот раз Морис задумался.
- Коммуна, ты знаешь, - продолжал президент, - действует по глубоким соображениям. Она проложила себе борозду, широкую и прямую, ее меры не ребячество… Прочитай эту секретную ноту министра полиции.
Морис прочел:
"Так как нам точно известно, что бывший кавалер Мезон Руж находится в Париже; что его видели в разных местах; что он оставил следы своего присутствия в разных заговорах, по счастью, неудавшихся, то я приглашаю всех начальников частей города удвоить свою бдительность…"
- Ну что? - спросил президент.
- Приходится верить, гражданин президент! - вскричал Морис.
И продолжал читать:
"Приметы кавалера Мезон Ружа: рост пять футов три дюйма; волосы белокурые; глаза голубые; нос прямой; борода каштановая; подбородок круглый, голос приятный, но женский. Возраст между тридцатью пятью и тридцатью шестью".
При этом описании примет какой-то странный свет блеснул в уме Морисе. Он тотчас подумал о молодом человеке, который командовал группой мюскатенов, накануне спас его и Лорена и молодецки разил саперной саблей марсельцев.
- Черт побери, - проговорил Морис, - неужели это он? В таком случае справедливо донесли, что я с ним говорил. Не помню только, пожал ли я ему руку.
- Ну что, Морис? - спросил президент. - Что теперь скажешь, мой друг?
- Скажу, что верю вам, - отвечал Морис в печальном раздумье (потому что с некоторого времени все вещи представлялись ему в каком-то мрачном свете, хотя он сам не знал, что за напасть тяготеет над ним).
- Не играй ты популярностью, Морис, - продолжал президент. - Популярность нынче - жизнь; непопулярность - берегись! - подозрение в измене; а гражданин Морис Лендэ не может быть подозреваем как изменник.
Морису нечего было отвечать на мнение, которое он тоже разделял. Он поблагодарил старого друга и возвратился к себе в секцию.
- Ух! - говорил он. - Переведем дух! Уж слишком много борьбы и подозрений! Пойдем к отдыху, к невинности, к радости; пойдем к Женевьеве.
И Морис пошел на старую улицу Сен-Жак.
Когда он пришел к кожевнику, Диксмер и Моран поддерживали Женевьеву, с которой сделался сильный нервный припадок.
Слуга, вместо того чтобы свободно пропустить Мориса, как обычно, заслонил ему дорогу.
- Но все-таки доложи обо мне, - беспокойно сказал Морис, - и если Диксмер не может принять меня теперь, то я уйду.
Слуга вошел в маленький павильон, Морис остался в саду.
Ему показалось, что в доме происходит что-то необыкновенное. Мастеровые не работали и с беспокойством мелькали по саду.
Диксмер сам показался у дверей.
- Войдите, любезный Морис, войдите, - сказал он. - Вы не из тех, перед которыми запирают двери.
- Но что же случилось у вас? - спросил молодой человек.
- Захворала Женевьева, даже больше, чем больна. Она бредит.
- Боже мой! - вскричал молодой человек, видя, что и здесь его преследуют тревоги и страдания. - Что с нею?
- Вы знаете, любезный, - отвечал Диксмер, - что в женских болезнях никто ничего не смыслит, а особенно мужья.
Женевьева лежала, опрокинувшись на кресла. Возле нее был Моран и давал ей нюхать соль.
- Ну что? - спросил Диксмер.
- Все по-прежнему, - отвечал Моран.
- Элоиза, Элоиза! - шептала молодая женщина сквозь побелевшие губы и стиснутые зубы.
- Элоиза? - с удивлением повторил Морис.
- Ну да, - нетерпеливо отвечал Диксмер. - К несчастью, вчера Женевьева уходила со двора и видела, как провезли эту злополучную телегу с бедной девушкой по имени Элоиза… После того с Женевьевой было пять или шесть нервных припадков, и она не перестает повторять это имя.
- Особенно поразило ее то, - прибавил Моран, - что она узнала в этой несчастной девушке цветочницу, которая продавала известную вам гвоздику.
- Как не знать этой гвоздики! Из-за нее мне чуть не отрубили голову.
- Да, все мы это знаем, любезный Морис, и поверьте, перепугались как нельзя больше. Но Моран был на заседании и видел, что вы ушли из зала свободным.
- Тсс!.. - прервал его Морис. - Кажется, она что-то говорит.
- Отрывистые слова… не поймете, - сказал Диксмер.
- Морис… - бормотала Женевьева, - хотят убить Мориса…
За этими словами последовало глубокое молчание.
- Мезон Руж, - проговорила еще Женевьева, - Мезон Руж!
В голове Мориса мелькнуло что-то похожее на подозрение, но только мелькнуло; притом он был слишком взволнован страданиями Женевьевы, чтобы толковать ее слова.
- Посылали ли вы за доктором? - спросил он.
- К чему, - заметил Диксмер, - это легкий бред, вот и все.
И он так крепко сжал руку своей жены, что она опомнилась и, слегка вскрикнув, раскрыла глаза, которые до тех пор были сомкнуты.
- А, вы все здесь, - сказала она, - и Морис с вами. О, как я счастлива, что вас вижу, мой друг; если б вы знали, как я (она опомнилась)… как мы страдали эти два дня.
- Да, - сказал Морис, - мы все здесь; успокойтесь же и впредь не пугайте нас таким образом. В осообенности есть одно имя, которое нам должно разучиться произносить, потому что оно теперь не в духе общества.
- Какое же это имя? - с живостью спросила Женевьева.
- Кавалер Мезон Руж.
- Я назвала кавалера Мезон Ружа, я?.. - спросила испуганная Женевьева.
- Да, - отвечал Диксмер с принужденным смехом. - Но вы понимаете, Морис, что тут нет ничего удивительного… Публично говорят, что он был сообщником девицы Тизон и что руководил попыткой похищения, которая, к счастью, не удалась вчера.
- Я не говорю, чтоб тут было что-то удивительное, - отвечал Морис, - я говорю только, что ему надо хорошенько скрываться.
- Кому это? - спросил Диксмер.
- Разумеется, кавалеру Мезон Ружу. Коммуна ищет его, а у шпионов Коммуны тонкое чутье.
- Пусть только поймают его, - сказал Моран, - пока он не исполнил какого-нибудь нового предприятия, которое удастся лучше его последней попытки.
- В таком случае, - заметил Морис, - это никак не будет в пользу королевы.
- А почему? - спросил Моран.
- Потому что королева теперь охраняется сильнее прежнего.
- Где же она?
- В Консьержери, - отвечал Морис. - Ее туда отвезли в прошлую ночь.
Диксмер, Моран и Женевьева испустили крик, который Морис принял за возглас удивления.
- Итак, вы видите, - продолжал он, - планы кавалера лопнули!.. Консьержери понадежнее Тампля.
Моран и Диксмер обменялись взглядом, который ускользнул от Мориса.
- Боже мой! - вскричал он. - Как побледнела мадам Диксмер.
- Женевьева, ляг, моя милая, в постель, - сказал Диксмер жене. - Ты нездорова.
Морис понял, что его удаляют, поцеловал руку Женевьеве и ушел.
Моран вышел вместе с ним проводил до улицы Сен-Жак.
Здесь Моран отошел от него, чтобы сказать несколько слов слуге, державшему оседланную лошадь.
Морис был так занят мыслями, что даже не спросил у Морана, с которым, впрочем, он не обменялся ни словом за всю дорогу от дома, кто был этот человек и к чему эта лошадь.
Морис отправился по улице Фоссэ-сэн-Виктор и вышел на набережную.
"Странное дело, - рассуждал он, - рассудок ли мой слабеет или события принимают важный оборот, но только все кажется мне преувеличенным, как будто я смотрю через микроскоп".
И, чтобы хоть несколько успокоиться, Морис подставил лицо под свежий вечерний ветерок и облокотился на перила моста.
XXIX. Патруль
Покуда Морис стоял на мосту, доканчивая свои размышления, и с грустным видом смотрел на протекавшую воду, послышались ровные шаги нескольких человек, как будто походка патруля.
Морис обернулся: точно, это был патруль из национальных гвардейцев, шедший с другого конца моста, и Морису показалось в темноте, что их ведет Лорен.
Действительно, это был он:
"Теперь же, мой друг, нашел я тебя,
И счастье уж не оставит меня."
- Наконец-то я вижу тебя! - закричал он, подходя к Морису с распростертыми объятиями. - Надеюсь, на этот раз ты не будешь жалеть, что угощаю тебя Расином вместо того, чтоб предлагать Лорена.
- Что ты ходишь тут с патрулем? - беспокойно спросил Морис.
- Сегодня, мой друг, я начальник экспедиции. Надо, видишь ли, восстановить нашу покачнувшуюся репутацию на первобытном фундаменте.
И, обернувшись к патрулю, сказал:
- Ружья вольно! Теперь еще не глухая ночь. Можете, друзья мои, толковать о своих делишках, а мы поболтаем о своих.
И Лорен опять подошел к Морису.
- Сегодня я узнал две важные новости, - продолжал Лорен.
- Какие именно?
- Во-первых: нас, то есть тебя и меня, начинают подозревать.
- Знаю. Далее.
- А-а, ты знаешь?
- Да.
- Во-вторых: зачинщиком всего гвоздичного заговора был кавалер Мезон Руж.
- И это знаю.
- Но не знаешь, что заговор красной гвоздики и заговор подземелья - одно и то же?
- И это знаю.
- В таком случае перейдем к третьей новости… Уж этой, наверное, ты не знаешь… Сегодня вечером мы захватили кавалера Мезон Ружа.
- Схватили кавалера Мезон Ружа?
- Да.
- Значит, ты поступил в жандармы?
- Нет, но я патриот; каждый патриот должен служить отечеству, а так как этот кавалер Мезон Рууж своими заговорами произвел гнусные покушения в моем отечестве, то отечество и приказывает мне, патриоту, избавить его от вышеозначенного кавалера Мезон Ружа, который жестоко ему досаждает, и я повинуюсь отечеству.
- Все равно, - сказал Морис, - странно, что ты взялся за подобное поручение.
- Я не брался, на меня его возложили. Впрочем, скажу откровенно, я бы сам стал добиваться этого поручения. Нам необходимо подняться в глазах общественности каким-нибудь блистательным подвигом, потому что от этого восстановления репутации зависит не только наша безопасность, но оно даст нам еще и право при первом удобном случае распороть брюхо гнусному Симону.
- Но как же узнали, что зачинщиком подземного заговора был кавалер Мезон Руж?
- Этого покуда не знают наверное, но только подозревают.
- А! Вы заключаете по догадкам.
- Заключаем по верным следам.
- Любопытно узнать, потому что, наконец…
- Слушай же хорошенько.
- Слушаю.
- Только услышал я крик: "Большой заговор, открытый гражданином Симоном…" (везде суется мерзавец!..), как тотчас же захотел удостовериться в истине собственными глазами. Говорили о подземелье…
- Существует ли оно?
- Существует, я видел своими глазами.
- Итак, говоришь, ты видел…
- Подземелье… Повторяю, что я видел подземелье, ходил по нему; оно сообщается из погреба гражданки Плюмо с одним домом на улице Кордери… точно не помню, какой номер, двенадцатый или четырнадцатый.
- И в самом деле ты ходил в этом подземелье?
- Прошел во всю длину и уверяю тебя - славная труба; притом она была загорожена тремя железными решетками, которые надо было откапывать одну за другой и которые в случае, если бы заговорщикам удалось, дали бы им время, пожертвовав тремя или четырьмя сообщниками, увезти вдову Капет в безопасное место. По счастью, попытка не удалась, и опять-таки открыл эту штуку мерзавец Симон.
- Я думаю, прежде всего надо было забрать жильцов в доме на улице Кордери, - заметил Морис.
- Что, наверное, и сделали бы, если бы дом этот не был пуст.
- Но ведь он принадлежал же кому-нибудь?
- Да, новому хозяину, которого никто не знал. Знали только, что дом этот продан две или три недели тому назад - вот и все. Соседи слышали по временам шум, но так как дом был старый, то и думали, что в нем производится ремонт. Что касается прежнего хозяина, то он уехал из Парижа. Вот при таких обстоятельствах я и пришел в подземелье.
"Да, признаюсь, положение ваше затруднительно", - сказал я Сантеру, отведя его в сторону.
"Совершенно верно", - отвечал он.
"Дом этот продан, не так ли?"
"Да".
"Недели две тому назад?"
"Две или три".
"И купчая совершена у нотариуса?"
"Да".
"В таком случае разошлите ко всем парижским нотариусам узнать, у которого из них продан дом, и потребуейте купчую. Там вы увидите имя и место жительства покупателя".