- Право?.. Расскажи-ка мне.
- Да опять аристократы!
- Как их зовут-то?
- Нет, право, я не могу открыть никому, кроме как моему приятелю.
- Напрасно… А вот идет мой приятель… Этот, смею сказать, дока в крючкотворстве. Уж он славно бы порешил твое дело… А?..
- Фукье-Тенвиль! - вскричал первый патриот.
- Ни больше ни меньше.
- Вот это хорошо.
- Еще бы не хорошо!.. Здравствуй, гражданин Фукье.
Фукье-Тенвиль, бледный, спокойный, с большими черными глазами под густыми бровями, выходил из боковой двери, держа под мышками список и разные бумаги.
- Здравствуй, Симон, - сказал он, - что нового?
- Довольно наберется. Во-первых: донос гражданина Теодора, того самого, который нес голову Ламбаль. Имею честь представить.
Фукье устремил проницательный взгляд на патриота, который при всей твердости своих нервов смешался от этого взгляда.
- Теодор, - сказал Фукье. - Кто этот Теодор?
- Я, - отвечал человек в карманьолке.
- И ты нес голову Ламбаль? - спросил общественный обвинитель с явным выражением сомнения.
- Я… по улице Сент-Антуан.
- Я знаю другого, который приписывает себе эту честь, - сказал Фукье.
- А я знаю еще десятерых, - смело отвечал гражданин Теодор, - но так как те чего-нибудь просят за это, а я ничего не прошу, то, надеюсь, мне отдадут преимущество.
Ответ этот заставил Симона засмеяться и разгладил морщины на лбу Фукье.
- Правда твоя, - сказал он, - если ты и не сделал этого, то должен был сделать. Теперь оставь нас на минутку: мне надо сказать кое-что гражданину Симону.
Теодор отошел, не обидевшись откровенностью гражданина публичного обвинителя.
- Постой! - закричал Симон. - Не отсылай его так; выслушай прежде его донос.
- Донос? - рассеянно спросил Фукье-Тенвиль.
- Да, заговор, - прибавил Симон.
- В чем дело? Говори…
- Сущая безделица - кавалер Мезон Руж с приятелями…
Фукье отскочил; Симон поднял руки к небу.
- Неужели? - спросили они в один голос.
- Сущая истина, хотите поймать их?
- Сию же минуту… Где он?
- Я встретил Мезон Ружа на улице Грюандри.
- Ты ошибаешься, его нет в Париже.
- Я видел его, говорю тебе.
- Не может быть: за ним послали сто человек, и уж, верно, он не покажется на улице.
- Он, он, он! - настаивал патриот. - Высокий, черный силач и мохнатый, как медведь.
Фукье презрительно пожал плечами.
- Опять глупости! Мезон Руж низенький, худенький, даже нет пуха на бороде.
У патриота в отчаянии опустились руки.
- Все равно: доброе намерение стоит дела… Ну, Симон, теперь переговорим вдвоем, да не теряя времени. Меня ждут в регистратуре, скоро тронутся телеги.
- Нового ничего, ребенок здоров.
Патриот повернулся к ним спиной, так, чтобы не казаться любопытным, а на самом деле все слышать.
- Прощайте, - сказал он, - не хочу стеснять вас.
- Прощай, - сказал Симон.
- До свидания, - пропустил сквозь зубы Фукье.
- Скажи своему другу, что ты ошибся, - прибавил Симон.
- Ладно.
И Теодор несколько отошел и оперся на дубинку.
- А, ребенок здоров, - сказал тогда Фукье. - А каков он нравом-то?
- Заквашиваю его как мне угодно.
- Так он говорит?
- Когда я захочу.
- Я думаю, что он мог бы свидетельствовать в процессе Антуанетты.
- Я не только думаю, но уверен.
Теодор прислонился к колонне, устремив глаза на двери, но глаза эти были мутны, между тем как уши гражданина навострились под широким шерстяным колпаком. Может быть, он ничего не видел, но непременно что-нибудь да слышал.
- Обдумай хорошенько, - сказал Фукье, - не делай глупости. Уверен ли ты, что Капет будет говорить?
- Все, что я захочу.
- Это очень важно, гражданин Симон: показание ребенка будет смертельным для матери.
- Еще бы нет!
- Подобных вещей не видали со времен признания Нерона Нарциссу, - глухо сказал Фукье. - Но еще раз хорошенько обдумай, Симон.
- Можно подумать, гражданин, что ты считаешь меня за осла, вечно повторяя одно и то же. Выслушай мое сравнение. Если размочить кожу в воде, сделается она мягче?
- Но… не знаю.
- Сделается мягче. Вот и маленький Капет в моих руках гибок, как самая мягкая кожа. На это есть у меня особый способ.
- Хорошо… Еще что?
- Ничего… Постой, есть еще донос.
- Вечно!.. У меня и так полны руки дел.
- Надо служить отечеству.
Симон подал бумажку, черную, как кожа, о которой он говорил, но не такую мягкую. Фукье прочитал.
- Опять твой гражданин Лорен… Значит, ты крепко ненавидишь этого человека?
- Он вечно во вражде с законом. Не далее как вчера вечером, раскланиваясь с одной женщиной, которая смотрела из окна, он сказал ей "сударыня…", завтра надеюсь сказать тебе несколько слов о другом подозрительном человеке, о Морисе, который был тампльским муниципалом во время красной гвоздики.
- Выражайся точнее, - сказал Фукье, улыбнувшись Симону.
Он подал ему руку и повернулся к нему спиной, что не совсем понравилось сапожнику.
- Какие же тебе точности! Ведь возили же на гильотину людей, которые поменьше его сделали!
- Потерпи, - спокойно сказал Фукье. - Нельзя все сделать разом.
И он быстрыми шагами вышел в тюремные двери. Симон искал глазами Теодора, чтобы хоть с ним отвести душу, но его также не было в зале.
Едва только он прошел через западную решетку, как Теодор опять явился у писарской будки в сопровождении писца.
- В котором часу запираются решетки? - спросил его Теодор.
- В пять часов.
- А потом что делается здесь?
- Ничего; зал остается пустым до следующего дня.
- Нет ни патрулей, ни осмотров?
- Нет, сударь; будки наши запираются на ключ.
Слово "сударь" заставило Теодора нахмурить брови, и он посмотрел вокруг себя недоверчиво.
- Лом и пистолет в будке? - спросил он.
- Да, под ковром.
- Да, кстати, покажи-ка еще комнату трибунала с решетчатым окном, которая выходит во двор у площади Дофина.
- Налево между колоннами, под фонарем.
- Хорошо, иди да смотри, чтобы лошади были на указанном месте.
- Желаю успеха, сударь, желаю успеха!.. Надейтесь на меня.
- Удобное мгновение… никто не смотрит… отвори будку.
- Готово, сударь; я буду молиться за вас.
- Не за меня надо молиться… Прощай!
И гражданин Теодор после красноречивого взгляда так ловко скользнул под маленькую крышку будки, что исчез, словно он был тенью писца, запиравшего дверцу.
Писец вынул ключ из замка, взял бумаги под мышку и вышел из огромного зала с несколькими чиновниками, которых бой пяти часов выгнал из регистатуры, как рой запоздалых пчел.
XXXVI. Гражданин Теодор
Ночь окутала серым покрывалом этот огромный зал, оригинальное эхо которого повторяет только резкие слова адвокатов и жалобы судившихся.
В темноте белая колонна, прямая и неподвижная, казалось, бодрствовала в этом зале, как призрак - хранитель проклятого судилища.
Единственный шум, раздававшийся в этой темноте, было царапание и прыжки крыс, которые глотали бумаги в будках писцов, начав свою работу с дерева.
По временам до этого святилища Фемиды, как выразился бы иной академик, доходил стук кареты и лязг ключей, исходивший как будто из-под земли; но все это раздавалось в отдалении, точно так, как не нарушает тишины отдаленный шум, или подобно тому, как темнота кажется еще плотнее, когда вдали брезжит огонек.
Право, страшно стало бы и тому, кто в такую пору зашел бы в этот огромный зал судилища, стены которого снаружи еще были забрызганы кровью сентябрьских жертв, где по лестницам двадцать пять осужденных сошли на смерть, и только толща нескольких плит отделяла зал от казематов Консьержери, населенных побелевшими скелетами.
Однако же посреди угасающей ночи, посреди почти гробового молчания послышался шорох; дверь писарской будки повернулась на скрипучих петлях, и тень чернее самой ночи осторожно выскользнула из будки.
Тогда отчаянный патриот, которого шепотом называли господином и который назвал себя Теодором, ощупал легкой ногой выскобленные плиты.
- Я насчитал двенадцать плит, начиная от будки, - проговорил он. - Вот конец первой.
И, соображая, он ощупывал кончиками пальцев щель, которая от времени делается все шире и шире между камнями.
- Посмотрим, - прибавил он, останавливаясь, - все ли я принял меры, хватит ли у меня сил, а у нее - мужества… О, я знаю ее мужество… Боже мой!.. Когда я возьму ее за руку, когда скажу ей: "Государыня, вы спасены!"…
Он замолчал, как будто подавляемый тяжестью этой надежды.
- Дерзкое, безумное предприятие, скажут другие, кутаясь дома под одеялами или шатаясь в лакейской одежде около стен Консьержери. Но для отваги у них нет того, что побуждает меня: я хочу спасти не только королеву, но главное - женщину. К делу - и сообразим.
Приподнять плиту - это еще не есть опасность; оставить ее открытой - в этом опасность: может прийти патруль; впрочем, сюда никогда не ходят патрули. Подозрений быть не может, у меня пять сообщников; и притом много ли надо времени такому усердию, как мое, чтобы пройти темный коридор… В три минуты я буду под ее комнатой, в пять минут сниму камень, который служит очагом в камине; она услышит, как я стану работать, но у нее столько твердости, что она не испугается; напротив, она поймет, что приближается избавитель… Ее стерегут двое; нет сомнения, что люди эти прибегут… Но ведь только двое! - сказал патриот с мрачной улыбкой, посматривая то на оружие, которое держал в руке, то на висевшее за поясом, двойной выстрел из этого пистолета или два удара этим железным брусом… Бедные люди!.. Ведь умирали же люди не преступнее их… К делу!
И гражданин Теодор осторожно воткнул лом в промежуток между плитами.
В то же мгновение яркий свет скользнул золотой струей по плитам, и шум, повторенный эхом свода, заставил заговорщика обернуться. Одним прыжком он очутился в будке.
Вскоре до ушей Теодора донеслись слова, ослабленные расстоянием и еще более ослабленные волнением, какое каждый чувствует ночью в обширном здании.
Теодор нагнулся и в отверстие будки заметил сначала человека в военном мундире с большой саблей, которая звенела по плитам пола; потом человека во фраке фисташкового цвета с линейкой в руке и свертком бумаги под мышкой; потом третьего в толстом ратиновом камзоле и меховом колпаке; наконец, четвертого в деревянных башмаках и карманьолке.
Решетка скрипнула на петлях и ударилась о железную цепь, которая держала ее днем отворенной.
Вошли четыре человека.
- Патруль! - прошептал Теодор. - Слава богу! Опоздай я десятью минутами - и я бы погиб.
Потом с глубоким вниманием он начал осматривать дозорных.
Трое из них были знакомые лица.
Шедший впереди в генеральском мундире был Сантер; в ратиновом камзоле и меховом колпаке - тюремщик Ришар; человек в деревянных башмаках и карманьолке был, вероятно, тоже тюремщик.
Но он ни разу не видал человека в фисташковом фраке, державшего в руке линейку и бумаги.
Кто бы мог быть этот человек, и зачем пришли в десять часов вечера в "Зал потерянных шагов" генерал Коммуны, придверник Консьержери, тюремщик и незнакомец?
Гражданин Теодор стал на колено, держа в одной руке пистолет, а другой поправляя колпак на волосах, которые растрепались от быстрого движения.
До сих пор четыре ночных посетителя молчали, или, по крайней мере, слова их доходили до ушей заговорщика неясным шумом.
Но в десяти шагах от лазейки Сантер заговорил, и гражданин Теодор явственно расслышал его слова.
- Вот мы в "Зале потерянных шагов," - сказал он. - Ну, хорошо, веди нас, гражданин архитектор, да смотри, чтобы твои показания не оказались вздором… Революция, как тебе известно, учинила расправу над всеми этими глупостями, и мы не верим подземельям. Не правда ли, гражданин Ришар? - прибавил Сантер, обращаясь к человеку в меховом колпаке и ратиновом камзоле.
- Я никогда не говорил, что было подземелье под Консьержери, - отвечал Ришар. - Да вот вам Гракх: он уже десять лет служит тюремщиком и, следовательно, знает Консьержери, как свой карман, а не слыхал ни о каком подземелье… Впрочем, гражданин Жиро - городской архитектор, он должен знать это лучше нашего: ему и книги в руки.
При этих словах Теодор задрожал с ног до головы.
- Хорошо еще, - прошептал он, - что зал огромный и им надо искать, по крайней мере, двое суток, пока найдут.
Но архитектор развернул большой свиток бумаги, надел очки и, став на колени при дрожащем свете фонаря, который держал Гракх, принялся рассматривать план.
- Не приснилось ли это подземелье гражданину Жиро? - насмешливо сказал Сантер.
- Вот увидишь, гражданин генерал, - сказал архитектор. - Подожди, подожди!
- Мы и так ждем, - отвечал Сантер.
- И прекрасно, - заметил архитектор.
И начал рассчитывать по пальцам.
- Двенадцать и четыре - шестадцать… да восемь - двадцать четыре… разделить на шесть - будет четыре… остается половина. Так… вот где это место. Если я ошибся хоть на один фут, назовите меня болваном.
Архитектор произнес эти слова с такой уверенностью, что гражданин Теодор оцепенел от ужаса.
Сантер смотрел на план с каким-то уважением; видно было, что он тем более удивлялся, что не понимал ничего.
- Следите за тем, что я вам скажу.
- Как следить? - спросил Сантер.
- Разумеется, по плану, который я составил! Ну, вот… в трех футах от стены - подвижная плита: я обозначил ее буквой А. Видите?
- Как нельзя лучше вижу А, - отвечал Сантер, - разве ты думаешь, что я не умею читать?
- Под этой плитой есть лестница, - продолжал архитектор. - Буква В… видите?
- В, - повторил Сантер, - вижу букву В, но лестницы не вижу.
И генерал расхохотался, чрезвычайно довольный своим остроумием.
- Как только поднимете плиту, как только станете на последнюю ступеньку, - продолжал архитектор, - отсчитайте пять-десять шагов по три фута каждый и глядите вверх: вы очутитесь как раз в регистратуре, где кончается это подземелье, проходя под комнатой королевы.
- Ты хотел сказать: вдовы Капет, - перебил Сантер, нахмурив брови.
- Да, вдовы Капет.
- А сказал: "королевы".
- Привычка.
- Так вы говорите, что мы очутимся под регистатурой? - спросил Ришар.
- Не только в регистратуре, но даже скажу вам, в каком именно месте регистратуры: под печкой.
- Стойте, странная штука! - сказал Гракх. - Всякий раз, как я бросаю дрова на это место, из него выходит какой-то особенный звук.
- Да, гражданин архитектор, если мы найдем то, что ты говоришь, я соглашусь, что геометрия - прекрасная вещь.
- Ну, так согласись же, гражданин Сантер, я веду тебя прямо к месту, обозначенному буквой А.
Гражданин Теодор вонзил ногти себе в тело.
- Постой, дай увидеть собсвенными глазами, - заговорил Сантер. - Я ведь как святой Фома неверующий.
- Ага! Ты говоришь "святой Фома"?
- Да, сболтнул, как и ты сказал слово "королева", просто по привычке; но меня все же нельзя обвинить в заговоре в пользу святого Фомы.
- Да и меня в пользу королевы.
И после этого ответа архитектор, осторожно взяв линейку, отсчитал сажени и, сообразив расстояние, остановился и топнул по плите.
Это была та самая плита, по которой так энергично стучал Теодор в порыве гнева.
- Вот здесь, гражданин генерал.
- Ты думаешь, гражданин Жиро?
Патриот, спрятавшийся в будке, забылся до того, что хватил себя по ляжке стиснутым кулаком и глухо зарычал.
- Я совершенно уверен в этом, - отвечал Жиро, - и ваш осмотр как экспертов вместе с моим докладом покажут Конвенту, что я не ошибался. Да, гражданин генерал, - продолжал архитектор, возвышая голос, - эта плита поднимается над подземельем, которое кончается в тюремной конторе, проходя под комнатой вдовы Капет. Приподнимите эту плиту, спуститесь со мной в подземелье - и я докажу вам, что двое, даже один человек мог бы похитить ее - и никто бы этого не заметил.
Шепот ужаса и удивления, вызванный словами архитектора, пробежал по всей группе и замер в ушах гражданина Теодора, который как будто превратился в статую.
- Вот какой подвергались мы опасности, - продолжал Жиро. - А теперь, поставив в коридоре подземелья решетку, которая разделит его пополам, я спасаю отечество.
- Да, гражданин Жиро, у тебя чудесная мысль, - заметил Сантер.
- Черт бы тебя побрал, болван, - проворчал патриот с удвоенной яростью.
- Ну-ка подними вот эту плиту! - сказал архитектор гражданину Гракху, который, кроме фонаря, держал еще лом.
Гражданин Гракх принялся за дело; в одну секунду плита была поднята, и тогда представилось подземелье с лестницей, терявшейся в его глубине, и затхлый воздух вырвался из него густым клубом.
- Еще одна неудавшаяся попытка, - проговорил Теодор. - Значит, небу не угодно, чтобы она спаслась!
XXXVII. Гражданин Гракх
Несколько мгновений группа из трех человек стояла неподвижно вокруг устья подземелья, покуда тюремщик опускал в его отверстие фонарь, не освещавший, однако ж, глубины.
Торжествующий архитектор господствовал над своими товарищами всей высотой своего гения.
- Ну что? - спросил он спустя секунду.
- Да, подземелье, это не подлежит сомнению, - отвечал Сантер. - Остается только узнать, куда ведет оно.
- Да, - повторил Ришар, - остается это узнать.
- За чем же дело, гражданин Ришар? Спустись в него и увидишь, правду ли я говорю.
- Для чего входить туда. Я придумал дело получше, - отвечал Ришар. - Мы вернемся втроем, то есть ты, генерал и я, в Консьержери, ты поднимешь плиту в камине - и мы посмотрим.
- Отлично сказано, идемте, - сказал Сантер.
- А как же плита-то здесь останется поднятой? - заметил архитектор. - Пожалуй, еще заберется кто-нибудь.
- Кой черт заберется в такую пору, - отвечал Сантер. - Притом в зале нет ни души; достаточно оставить одного Гракха. Останься-ка, гражданин Гракх, а мы пройдем к тебе с другого конца подземелья.
- Извольте, - сказал Гракх.
- А есть ли при тебе оружие? - спросил Сантер.
- Сабля да лом, гражданин генерал.
- И чудесно. Смотри же хорошенько. Через десять минут мы будем здесь.
И все трое, заперев решетку, ушли через галерею.