- По нас, - возразили ему.
Что же будем делать?
- Вернемся в Соболево. Чего же еще? Доложим, что нас обстреляли.
- Безляд, - не согласился Тополев. - Ведь узнать- то мы ничего не узнали.
- А ты, Иван Иванович, съезди к Капитошину и поговори! - ехидно посоветовал кто-то. - Если пустят тебя на распыл, - тогда всё будет в наглядности.
Вместо ответа Тополев скомандовал:
- Рыбченко, за мной!
- Это куда же?
- Доедем до заставы.
- Спасибо, мне что-то не хочется.
- Это еще что за разговорчики?! - рассердился Тополев. - Что я, упрашивать тебя буду!
- Я шутейно, - сдался Рыбченко и, сморщив физиономию, подмигнул остальным. - Коли поминать нас будете, не забудьте попа позвать, пусть перед небесной канцелярией походатайствует, чтобы нам с комвзводом хоша на том свете табак выдали, - курить до смерти охота.
- У Капитошина закурите.
- Это как придется, - отозвался кубанец и, заметив, что Тополев уже поехал, пригнулся на седле - руки, ноги вперед, - и тронул лошадь. Через два-три шага он, опершись обеими руками на переднюю луку седла, "сделал ножницы", то есть перевернулся на скрещенных ногах лицом к хвосту лошади. Прощаясь, Рыбченко помахал рукой, еще раз "сделал ножницы" и рысцой пустился догонять Тополева. Поравнявшись с командиром взвода, он придержал коня и серьезно спросил:
- Не заполонит нас эта застава?
- Шут ее знает, - отмахнулся тот.
Молча они въехали на мост. Сидевший на той стороне сонный верзила с винтовкой в руках, заслышав конский топот повернул голову.
- Здорово, товарищ! Ты, что ль, ворон стреляешь?
- Га! - оскалился верзила и сбил на затылок фуражку с самодельной звездочкой из белой жести.
- Много набил?
- Был бы дробовик, - дело иное, а пулей разве в нее попадешь. Э-э-эх! - зевнул он во весь рот. - Ску-чища-а, ребята… Да вы чьи будете? - спохватился он и оглянулся назад, на отдельно от других стоявшую избушку. Там, очевидно, расположилась застава.
- Я - большеглушицкий, а он с Кубани, - уклонился от прямого ответа Тополев.
- Я не про то. Откуда приехали?
- Из Соболева.
- Вон что, - с виду спокойно проговорил парень. - По каким же делам?
- К теще на блины, - улыбнулся Иван Иванович.
- Дело доброе, только, смотрите, губы не обожгите, - блины горячими бывают.
- Чтой-то?
- Пошел заяц на охоту, а его собака поймала. Уезжайте-ка, ребята, подобру-поздорову подальше от греха, - неожиданно изменил тон часовой и опять оглянулся на избушку.
- Нам бы командира вашего повидать, - вмешался Рыбченко.
- На что?
- Расспроситься.
- О чем?
- Чью руку вы держите.
- Га! Да он сам ни черта не знает, - откровенно расхохотался парень. - Им мужики вертят, как хотят.
- А вы что же?
- А что нам, драться с народом?
- Что за люди? - донесся от избушки резкий окрик.
- Соболевские эскадронцы приехали, - окликнулся часовой.
- Караул, в ружье! - немедленно последовала команда.
- Комвзвод, тикаем! - крикнул Рыбченко и поскакал. Тополев за ним. Оба мчались, пригнувшись к конским шеям, ожидая выстрелов вдогон. Однако никто не стрелял.
У моста караульный начальник, хохоча, подошел к часовому.
- Видал, как я их?
Часовой тоже рассмеялся.
- Ребята не пришли? - спросил он немного погодя.
- Дождешься!
- Хоть бы хлеба прислали, - жрать хочется.
- Поди, догадаются. Давай, подменю тебя! - предложил начальник караула.
- Вали! - согласился парень, отдал винтовку и направился в пустую избушку. Там он разулся, лег на скрипучий топчан и через минуту безмятежно захрапел.
- Зря ты в панику ударился, - сказал Тополев, переводя лошадь на рысь.
- Ничего не зря: обезоружили бы и точка. Слышал, как карнач заорал: "В ружье!" Поди, не почести нам отдавать.
- А часовой-то тоже себе на уме, простачком прикинулся, - заметил Тополев, в душе соглашаясь с Рыбченко.
Висевшие в эскадронной канцелярии старинные часы неожиданно захрипели. Одна гиря стремительно поехала вниз, а из распахнувшейся дверки терема выскочила кукушка и прокуковала один раз. Половина одиннадцатого. В это же самое время за окном послышался стук подков, и голова Тополева проплыла мимо окна.
"Приехали", - обрадовался Щеглов. Однако, выслушав доклад начальника разъезда, нахмурился:
- Хоть бы с начальником караула поговорил.
- Д’ак он сразу же завопил: "Караул, в ружье!"
- Часового бы прихватили с собой.
- В нем семь пудов верных будет.
- Да-а, - протянул Щеглов и еще больше помрачнел. - Из Уральска приехал член Военного Совета Почиталин. Он уже вызывал меня, спрашивал, когда вернетесь. Сейчас ступай к нему и доложи!
Тополев с готовностью поднялся, но тут же сел.
- А вы не пойдете со мной?
- Нет, мне голова на плечах не мешает.
- А моя, что же, помеха?
Наступило молчание. Командир эскадрона неподвижно уставился в окно, командир взвода тяжело сопел.
- Чего же сидишь? Ступай! - по-прежнему не глядя, произнес Щеглов.
Тополев заерзал на скамейке и, вздохнув, проговорил:
- Все ж таки старых друзей в беде оставлять не положено.
В этот момент Щеглов вспомнил, что этот самый Тополев отвел удар белогвардейской шашки от его головы. Поморщившись, он порывисто встал.
- Пойдем!
Разговор с членом Военсовета был краток. Выслушав доклад о результатах разведки, Почиталин окинул командира эскадрона и его подчиненного насмешливым взглядом и сквозь зубы процедил:
- Шляпы вы, а не разведчики, - время провели, а ни черта не узнали. Из тебя, - повернулся он к Щеглову, - такой же командир, как из селедки протодьякон, а тебе, милок (это - Тополеву), богадельней заведовать, а не взводом командовать.
Кровь бросилась в голову Щеглову. За два года гражданской войны он не заслужил ни единого упрека, напротив, по канцелярским инстанциям шло представление его к ордену Красного Знамени.
Почиталин уголком глаза следил за молодым командиром и заметил, как у того пальцы сжались в кулак, дрогнули губы, как, переломив себя, Щеглов встал по стойке "смирно".
- Разрешите мне самому съездить?
- Куда?
- К Капитошину под видом посыльного, вроде с пакетом от вас.
- Еще что? - поморщился Почиталин.
- Больше ничего. Узнаю и доложу.
Член Военсовета задумался: предложение дельное, но рискованное.
- Не боишься, что он тебя на луну отправит?
- За что? Он и знать не будет, кто я такой.
- Ну что ж, езжай! Пакет я сейчас приготовлю. Кстати, когда будешь в отряде Капитошина, постарайся найти Честнова. Имей в виду, что при любых обстоятельствах это - наш человек, и тому, что он скажет, вполне можешь верить. Документы свои отдай комиссару, - заключил член Военсовета.
Щеглов вызвал командира второго взвода Костю Кондрашева и приказал ему с первым отделением сопровождать себя. Пока седлали, собирались, Щеглов оглядел обмундирование, нет ли в костюме чего-нибудь командирского. Стоптанные сапоги, выцветшая гимнастерка, мятая фуражка - все как-будто самое будничное, только суконные галифе…
"Еще какой-нибудь хлюст позавидует", - криво усмехнулся комэск и одел простые хлопчатобумажные.
- Отделение, стой! - послышалось снаружи, и в окно заглянула кудлатая голова Кости.
Восемь бойцов, девятым Кондрашев, десятым - комэск.
- За мной шагом ма-арш! - по-кавалерийски растянул команду Щеглов. - Рысью ма-арш!
Ехали переменным аллюром: верста рысью, верста шагом. Жара. Гнедые спины лошадей быстро потемнели от пота. С нудным жужжанием кружатся в воздухе слепни, оводы. Отбиваясь от них, кони трясут головами, машут хвостами.
На полдороге - хутор Атаманский, десятка четыре добротных казачьих домов, обнесенных тесовыми заборами.
- Санька, домой не заедешь? - поддразнил Кондрашев рослого красноармейца-казака Александра Сумкина. - Вот Павлишка обрадуется!
Сумкин промолчал, но, когда проезжали мимо его дома, покосился и тяжело вздохнул: близок локоть, а не укусишь. Всего четыре месяца тому назад Сумкин женился на своей хуторской казачке, а вот сейчас приходится проезжать мимо. Эх, жизнь казачья, судьба собачья! И куда комэск гонит? Что за спех? Кони в мыле, - так недолго спины потереть. Сумкин рукавом отирает пот с лица, от чего на щеке остаются грязные полосы. На солнце набегает облачко, и степь из блестящей разом становится смуглой, как Павлишкины загорелые руки. Умеет молодуха обнимать ими своего милого, супруга богоданного. "Поедем назад, - обязательно выпрошусь хоть на минутку", - решает Санька.
Облачко пробежало, и снова лучи полуденного солнца режут глаза. Из-под конских копыт пыль - горько-соленая - лезет в рот, скрипит на зубах. В ушах дробная стукотня конских подков о заматеревшую от зноя землю.
На гребне последнего перед Гаршиным увала остановились.
- Сумкин, залезь на столб и включи провод в линию! - приказал Щеглов. - А ты, Костя, доложи коменданту, что я ушел в Гаршино.
Легко спрыгнув с седла, он снял шашку, наган, сумку и отдал все это своему коноводу Гришину. Повертел в руках фуражку, раздумывая, как быть со звездочкой - снимать или нет, но через мгновение рывком нахлобучил фуражку на голову, - отцепить эмблему Красной Армии не захотел.
- Ну, ребята, до свиданья! Если к восьми часам не вернусь, поезжайте в Соболево одни.
- Костя, зачем он пошел? - недоумевая, спросил Сумкин.
- На разведку, - хмуро отозвался обычно веселый комвзвод.
На взгорке, на солнечной стороне широкой улицы Гаршина стоит дом Антипа Грызлова, добротный, из толстых бревен, под железной крышей. В ряду глинобитных мазанок и изб, крытых соломой, возвышается он, как индейский петух в курином стаде. Хороший хозяин старый Антип копейку бережет, свое зубами из горла вырвет и мимо того, что плохо лежит, без внимания не пройдет. Другого такого жилу во всем Гаршине не найдешь. Живет скромно, сеет не много и не мало, как любой зажиточный мужик, семью работой не неволит, а достаток в хозяйстве из года в год прибавляется. Болтают односельчане, что нечистые дела с лошадьми вел Антип, доставляли ему, мол, ночами коней из хутора Царь-Никольского, а он их гнал в Бузулук, в Самару, в Оренбург. Впрочем, мало ли что говорят, - на чужой роток не накинешь платок, - а доказательств никаких нет, все шито-крыто. Говорили тоже, что больно ласков старый греховодник со снохами, но тоже, как верить, когда ни сыновья, ни снохи не жалуются.
Война качнула Антипа, но не подорвала: старшего сына убили в Галиции, средний в плен попал, и с тех пор о нем ни слуху, ни духу. Младший Егор - вылитый отец, - пока братья воевали, в года вошел и жил бы при отце, если б не гражданская усобица. Пришлось в Красной Армии служить. И что удивительнее всего, послал Антип сына сам по доброй охоте. Получилось это так: осенью прошлого года наступали красные на Уральск. Как ни охал, как ни хитрил Антип, пришлось ему ехать с подводой - везти красноармейцев. Обоз собрался громаднейший - подвод восемьсот, если не тысяча. Растянулся по дороге, - конца края не видно. До хутора Новенького все было тихо, мирно. Постреляют там где-то впереди, вот и вся баталия. В Новеньком остановились на ночевку. В глухую полночь налетели казаки, и началась рубка, зверское, беспощадное уничтожение захваченных врасплох красных бойцов и стариков, женщин, подростков, бывших в обозе. Звериный вой, стоны, вопли не смолкали всю ночь и утро. Нарубили белые людей себе на горе: всколыхнулись самарские села и деревни, закипели яростным гневом мужичьи сердца, - у кого брат, у кого сын, у кого дочь красавица, у кого отец замученные легли без погребения под хутором Новеньким. Всколыхнулся народ, и валом повалили добровольцы в красные отряды.
Антип Грызлов уцелел чудом: забился под колоду в сенную труху, и, может быть, нашли бы злодеи старого, но, на счастье, рванулись с перепугу привязанные к сохам кони и обрушили навес на колоду и на Антипа. На следующую ночь, когда все стихло, выбрался Антип и пошел балками, ростошками на Полярную звезду. Дневал в куцых степных колках, а ночью пробирался дальше. В Гаршино пришел на третьи сутки без лошадей, без телеги, но с лютой злобой на душе. Готов был душить, кроить, кишки выматывать, распинать на заборах проклятую казару и под горячую руку сказал:
- Ступай, Егорка, пишись в красные! С казунями нам жить невозможно.
Уже потом, когда собрали сына, напекли на дорогу шанежек, уложили в сумку яйца и сало, обрядили в новые порты и рубаху, Антип наказал:
- Передом-то в драку не лезь, - остерегайся! Лучше всего писарем или по хозяйственной части.
Так стал Антип отцом красноармейца и начал исправно пользоваться всеми положенными льготами.
Когда Антипу принесли повестку сдать по продразверстке 200 пудов пшеницы, старик не поверил, пошел сам выяснять, не ошибка ли. Худенький, черненький продкомиссар очень ласково объяснил:
- Разруха, папаша. В рабочих районах люди с голоду умирают, а коль встанут заводы, тогда всей революции конец: придут иностранцы и свою капиталистическую власть установят. Вы, как сознательный, сына в Красной Армии имеете, должны это понимать. Хлеб же у вас в излишке имеется. Надо его сдать.
Попробовал Антип представлять свои резоны, рассчитывать, сколько на самих себя, да на хозяйство - на лошадей, свиней, на кур - хлеба требуется, да разве от такого отговоришься.
Пришел домой убитый, двинул дверью, поддал кошке, ругнул старуху, а горя не убавилось. До вечера ходил сумной, а ночью мерил горницу пудовыми шагами. Снохи спали на сеновале, старуха - в прохладной кладовой, никто не мешал Антипу.
"Для того ли наживалось, чтобы так просто своими руками взять и отдать богачество? Сколько за него испытано, сколько крови испорчено, сколько пота пролито, сколько силушки истрачено?! А годы ушли и сызнова все не начнешь. Не будет довольной, сытой старости. За что грех принимал на душу, лукавил, обманывал, людей по миру пускал?"
Вспомнились Антипу и краденые лошади, и тот казачишка с хутора Панаева, который остался лежать с разбитой головой в Гуляевой балке. Надо же было ему, незадачливому, повстречаться с конокрадами!
Многое прожито, многое пережито, а, выходит, зря! Как дальше жить?
Мутилась голова, сильно покалывало в груди, но Антип, как маятник, ходил и ходил взад-вперед. Пропели вторые петухи, на церкви ударил перечасный колокол, и, словно подкошенный его звуком, опустился Антип на крашеные половицы горницы.
Застывшее тело старика нашли наутро.
Молнией разнеслась по селу весть - сгубили комиссары отца красноармейца - Антипа Грызлова. Забурлило, заговорило село: квитки на сдачу хлеба многим не давали спать. А тут еще донеслась весть, что восстал Сапожков против коммунистов и продразверстки. Своею властью гаршинцы обезоружили и посадили в амбар горстку продармейцев и продкомиссара. Командир стоявшего в Гаршине красноармейского отряда Капитошин растерялся. Тщетно Честнов доказывал ему, что не вмешаться сейчас - значит совершить преступление. Правда, Капитошин принял арестованных под охрану, но, уступая гаршинским мужикам, отправил их не в Соболево, а в Бузулук к Сапожкову.
Большак полого спускается в долину. Душно. Раскаленная пыль жжет ступни ног через кожу сапог. По синему небу с юго-запада плывут белые барашки, и парящий в вышине коршун, попадая на их фон, делается зловеще-черным.
Щеглов шел, не торопясь, не оглядываясь. Он думал о мятеже, разразившемся так неожиданно, и о том, когда могут прибыть батальоны ВОХР, выступившие прошлой ночью из Уральска. О них ему говорил Почиталин. По расчетам выходило, что завтра в полдень.
Не доходя моста, "посыльный" переобулся, пучком травы вытер запылившиеся сапоги и, не обращая внимания на дремавшего часового, двинулся в село.
"Как праздник", - удивился он, выйдя на главную улицу.
На завалинках, у летних кухонь сидели бабы, старики и молодые, все нарядно одетые. Лузгая семечки, они неторопливо переговаривались. По густой придорожной пыли носились ребятишки. На Щеглова посматривали равнодушно, - мало ли проходит по селу народа.
Щеглов спросил, как найти начальника отряда.
- Через три двора будет в четвертом, - ответили ему.
Отсчитав дворы, Щеглов вошел в калитку. Под навесом, отбиваясь от роя мух, обедали четверо военных. Когда звякнула щеколда калитки, все разом обернулись.
- Мне надо командира отряда, - сказал Щеглов, облизывая пересохшие от жары и волнения губы.
- Зачем? - спросил один, кладя ложку и вставая.
- Ему пакет из Соболева.
- Из Соболева? - многозначительно переспросил тот. - Давай сюда! Давай, я командир, - повторил он, заметив нерешительность Щеглова. Получив конверт, он разорвал его, прочитал бумагу и, повертев в руках, сказал: - Пойдем!
Щеглов повиновался. Молча, они прошли еще несколько дворов и очутились на площади. У крыльца дома с резными наличниками, в котором по всем признакам находился штаб, провожатый сказал:
- Сюда!
В просторной комнате с двумя столами и скамейками по стенам было пусто. Приведший Щеглова открыл дверь в соседнюю комнату.
- Товарищ Капитошин, вам приказание из Соболева, подписано Почиталиным.
В дверях показался высокий, худощавый человек, с утомленным лицом. Он был без гимнастерки, в заношенной нательной рубахе. Взяв пакет, принялся внимательно читать.
- Но не могу, не могу же я! - страдальчески выговорил он, окончив чтение. - Кто привез?
- Вот он.
Капитошин испытующе оглядел "посыльного".
- Что у вас в Соболеве? - наконец спросил он.
- Известно что: жара и мухи, - разыгрывая простоватого малого, ответил Щеглов.
- Я не о том спрашиваю, - поморщился Капитошин: - Войск много?
- Известно, есть войско.
- А правда, что в Уральске восстание?
- Об этом слышно не было.
- Восстание, - утвердительно произнес Капитошин и кивнул головой. - И в Саратове тоже на улицах бьются. И в Самаре. А Почиталин убежал из Уральска, и все комиссары разбежались… Ладно. Посиди тут! Товарищ Честнов, - обратился он к человеку, приведшему Щеглова, - придется собрать бойцов отряда и обсудить это письмо.
"Вот так не повезло! - с досадой подумал Щеглов. - Если бы знать давеча, что это Честнов!"
Капитошин с Честновым вышли, а посыльный от нечего делать принялся разглядывать развешанные на стенах пожелтевшие от времени семейные фотографии. Потом его внимание привлекла божница, украшенная синеватыми и желтоватыми бумажными лентами. Вглядевшись, Щеглов узнал керенки - денежные знаки двадцати- и сорокарублевого достоинства, выпушенные Временным правительством. Щеглов улыбнулся и подошел к двери, за которой неожиданно увидел часового. Между тем, он хорошо помнил, что когда входил, то здесь никого не было.
"Караулят!" - отметил он про себя.