- Что вы, Надежда Васильевна! Какой же из меня генерал! После боев на Хасане назначен командиром батальона. А знаний военных не хватает. Вот я и решил…
- И правильно сделал. Ну ладно, иди потанцуй, а то мы совсем заговорили тебя.
- Да нет… Я домой, пожалуй, пойду.
- Домой? Вам что, девушки наши не нравятся? - спросила подруга Надежды Васильевны.
- Нет, что вы, Ирина Михайловна!..
- Ну а раз нравятся, так зачем же дело стало? - спросила Дроздова и, заметив Наташу, подозвала ее.
Девушка отделилась от своих подруг и направилась к ним. Чем ближе подходила Наташа, тем сильнее охватывало Кожина какое-то непонятное волнение. Он никак не ожидал, что еще раз увидит ее в этот вечер. И вот она перед ним.
- Знакомьтесь, Саша. Это дочь Надежды Васильевны, - сказала Дроздова.
Кожин был приятно удивлен. Он не знал, что у Ермаковой есть такая взрослая и красивая дочь.
- Наташа, - смущенно проговорила девушка и протянула ему руку.
- Что же это вы так нехорошо поступаете? Пригласили человека на вечер и бросили на произвол судьбы, - журила Наташу Ирина Михайловна.
- Ой, простите, пожалуйста, мы действительно… - обращаясь к Кожину, проговорила Наташа.
- Это я у вас должен просить прощения, что из-за меня попало вам, - ответил Кожин.
- Честно говоря, мне уже второй раз попадает из-за вас.
- Второй? У меня, оказывается, есть неизвестный покровитель?
- Да еще какой! Сын Ирины Михайловны, - ответила Наташа.
- Олег? - удивилась Дроздова.
- Он самый. Прибежал за кулисы и давай нас ругать. "Эх вы, - говорит, - организаторы! Пригласили человека, а сами!.. А он знаете какой?" Это он о вас… - взглянув искрящимися глазами на Кожина, сказала Наташа. - "Рост - во! Плечи - во! Не верите?" - подражая Олегу, выпалила Наташа и тут же засмеялась.
Вместе с ней смеялись и Кожин, и Надежда Васильевна, и Ирина Михайловна.
- Ну, я же ему задам!.. - вытирая платочком глаза, пригрозила Дроздова. Она так смеялась, что у нее даже слезы выступили. - Пусть только он придет домой!
- Не ругайте его, Ирина Михайловна. Он нам так помогал сегодня!..
- Ладно, хватит об этом. Идите лучше танцевать, - вмешалась в разговор Надежда Васильевна.
Кожин и Наташа вышли на середину зала и закружились в вальсе. Наташа украдкой снизу вверх смотрела на загорелое скуластое лицо Кожина, на его большие, карие глаза. И Александр не сводил глаз с лица девушки. Ему с ней было хорошо. Он хотел только одного: чтобы как можно дольше звучала музыка. Ему казалось, что, если закончится танец, Наташа тут же убежит от него и он уже больше никогда не увидит ее.
Уже перед концом танца Кожин почувствовал, что на него кто-то пристально смотрит. Повернув голову к сцене, он увидел молодого человека в черном вечернем костюме.
Александр заметил, что и Наташа посмотрела на молодого человека, вроде даже улыбнулась ему.
- Кто это? - не удержался Кожин.
Наташа с лукавой улыбкой посмотрела на Александра. Они встретились взглядами.
- Он аккомпанировал мне. Разве вы не видели? - после паузы ответила девушка.
- Нет, не видел, - сказал Александр.
- Интересно, куда же вы тогда смотрели? - с шутливой улыбкой спросила она.
- Я смотрел на вас, Наташа, - сказал Александр и покраснел от такого признания.
Смутилась и девушка. Потом, придя в себя, ответила:
- Ну и пожалуйста. Можете смеяться сколько вам угодно. Я сама знаю, что плохо пела.
- Плохо? Да вы изумительно цели! Может, я не совсем разбираюсь, но мне кажется, что такого голоса, как у вас, нет ни у кого больше.
- Послушайте, если вы не перестанете, мы поссоримся, - нахмурилась девушка.
- Я сказал то, что думал. Извините.
Наташа посмотрела ему в глаза. "Какой все-таки странный… Стоило ему перехватить взгляд Евгения - и уже… подозрение, ревность! Глупости. Какая ревность, если человек впервые видит меня! А потом… Какое он имеет право?" И все-таки ей почему-то нравилось, что Александр не безразлично отнесся к ней.
Как только кончилась музыка, к ним подошел молодой человек в черном костюме. Он поклонился Александру и, обернувшись к девушке, спросил:
- Наташа, ты не забыла, что завтра выступаешь в концерте?
Александр, глядя на подошедшего парня, мысленно спрашивал себя: "Где я видел его?" И вдруг вспомнил. Ну, конечно, это Женька Хмелев. Он учился с ним в станичной школе. В четвертом классе они сидели за одной партой. Это его он хотел разыскать в свой первый приезд в Москву. "Так вот он каким стал, наш Женька-композитор!" Евгений и в станице играл на школьных вечерах, а однажды даже песенку сочинил про двоечников. За это ребята его и прозвали композитором.
И Хмелев вначале не узнал Кожина, но когда тот сказал: "Эх ты, а еще композитор…" - догадался, кто перед ним.
- Сашка? Казачонок?
- Он самый.
Они обнялись.
- Да вы, оказывается, уже знакомы, - глядя то на одного, то на другого, произнесла девушка.
- Конечно. Мы же из одной станицы. Учились вместе, - ответил Хмелев.
- Правда? - обрадованно спросила Наташа.
Ученики пели, танцевали, а они стояли в стороне, разговаривали, вспоминали разные эпизоды из их школьной жизни. То и дело слышались восклицания: "А помнишь?", "А знаешь?". Оказалось, что Евгений после окончания школы учился в Московской консерватории, а потом заболел. Врачи установили, что у него нервное истощение, и порекомендовали на некоторое время прервать учебу" Хмелев ушел с четвертого курса и поступил работать заведующим клубом одного из крупных заводов столицы. По совместительству он руководил самодеятельностью педагогического института, в котором училась Наташа…
Пока они разговаривали, окончился вечер. Ученики высыпали на улицу. Кто-то начал песню. Ее подхватили остальные:
… И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет.
Не успевала отзвучать вдали одна песня, как над новой группой ребят, только что вышедших из здания, быстрокрылой птицей взмывала ввысь другая, еще более задорная и звонкая песня:
Кипучая,
Могучая,
Никем непобедимая,
Страна моя, Москва моя,
Ты самая любимая!..
Молодке люди, остановившись у ворот школы, слушали песни учеников и вспоминали то не столь далекое время, когда сами были такими же веселыми и жизнерадостными, как эти ребята.
- А все-таки школьные годы - самая лучшая пора в жизни, правда? - с сожалением сказала Наташа.
- Правда, - согласился Евгений.
- А вы как думаете, Саша?
Кожин сделал вид, будто задумался.
- Мне трудно оказать что-нибудь определенное. Но раз вы утверждаете… Спорить не стану. С вершины вашего возраста видней.
Наташа рассмеялась.
- А я… Я думала, вы станете спорить.
- Ну что вы!.. Разве я посмел бы.
И снова они смеялись. А Хмелев снисходительно улыбался. Своим видом он давал Наташе понять, что лично ему совсем не смешно от этой довольно плоской шутки. Но девушка не заметила иронии. Успокоившись, она предложила:
- Давайте погуляем немного, - и, не ожидая согласия, взяла своих друзей под руки.
Дойдя до остановки, они сели в автобус и поехали на Ленинские горы. Минут через тридцать они уже стояли на высоком берегу реки. Отсюда, с пятидесятиметровой высоты, город был виден как на ладони. Вдали рубиновым светом горели Кремлевские звезды. Над Москвой-рекой горбились мосты, а в притихшей, сонной воде отражались электрические огни.
Наташа как зачарованная смотрела то на предпраздничный, залитый огнями город, то на серебристый диск только что народившейся луны, который медленно скользил по темно-серому небосводу.
- Я никогда не думала, что отсюда открывается такая чудесная панорама! - продолжая любоваться предпраздничной Москвой и ночным небом, восхищалась Наташа.
- Ты разве никогда не была здесь? - спросил Хмелев.
- Никогда. Много раз намеревалась приехать, но так и не собралась.
- Знаменитое место. Здесь в 1827 году Александр Герцен и Николай Огарев поклялись посвятить свои жизни революционной борьбе.
- Верно. Только это было на год позже - в восемьсот двадцать восьмом, - поправил его Кожин.
- Может быть, ты и прав… - согласился Евгений и заговорил о музыке.
Здесь он был в своей стихии. По его словам получалось, что только музыка способна взволновать человека до глубины души, заставить его смеяться или плакать.
Кожин соглашался, что хорошая музыка действительно может раскрыть душевный мир человека, всколыхнуть самые сокровенные его чувства. Но разве только музыка способна на это?
Они долго говорили о музыке, а Наташа молча слушала их. Хмелев старался поразить собеседника эрудицией. Вначале он что-то говорил о Глинке, а потом, с пафосом, о Чайковском.
- Чайковский - это целый мир. С ним нельзя сравнить никого другого. Музыкальный публицист, дирижер, величайший композитор. Его творчество отличается огромной силой эмоционального воздействия, широтой содержания, многообразием жанров.
Если бы рядом с Хмелевым стоял незнакомый человек и слушал его, то решил бы, что перед ним - композитор. Видно было, что о музыке Хмелев может говорить бесконечно. Но странно было то, что рассказывал он о ней как-то по-казенному, без подъема. Говорил, как экскурсовод, который долгие годы работал в каком-нибудь музее, водил по залам экскурсантов и твердил им одни и те же слова.
Кожин был менее подготовлен в музыкальном отношении. Но говорил он о музыке гораздо теплее, чем Евгений. Говорил горячо, вдохновенно.
Было два часа ночи, когда молодые люди подошли к пятиэтажному кирпичному зданию.
- Вот я уже и дома, - улыбаясь, сказала Наташа и протянула сразу обе руки: одну - Кожину, другую - Хмелеву. - До свидания…
Александр ожидал, что вот сейчас девушка произнесет еще какие-то слова, после которых они договорятся о новой встрече. Но она не сказала ни слова, повернулась и молча вошла в подъезд.
Назад Кожин шел вместе с Хмелевым. Оба молчали. У клуба летчиков остановились. Прощаясь с Александром, Хмелев спросил:
- Понравилась тебе Наташа?
Кожин пристально посмотрел на него. Он догадывался, что вопрос задан не ради простого любопытства. Скорее всего, Хмелев был влюблен в Наташу и теперь, увидев возле нее другого, стал ревновать. Своим вопросом он хотел вызвать Александра на откровенность, узнать, как он относится к девушке.
- А разве может такая девушка не понравиться? - вопросом на вопрос ответил Кожин. - Тебе-то она нравится?
- Я люблю ее…
Эти слова больно задели Александра. Он попрощался с Хмелевым и медленно зашагал по мокрому тротуару, думая о Наташе…
И еще очень многое вспомнилось Кожину в палатке, на которую всю ночь разъяренной кошкой набрасывался ветер. Глядя на задумчивое лицо командира, Валерий решил, что тот забыл о нем, и забеспокоился, как бы не сорвался поход в поселок.
- Так пойдешь? - после продолжительного молчания спросил Кожин.
- Пойду, если… если можно, - ответил Валерий.
- Можно. - Александр взял со стола ручку, выписал увольнительную и протянул ее ординарцу. - И чтобы передал от меня привет Леночке.
- Передам… Обязательно передам.
- Вот и хорошо. Позавтракай и можешь отправляться.
- Слушаюсь! Можно идти?
- Иди.
4
После ухода Валерия Александр натянул брюки, надел тапочки и пошел на спортивную площадку. Сделал зарядку. Потом направился к турнику. Отвел руки назад, присел и, как внезапно распрямившаяся пружина, легко прыгнул вверх и схватился руками за перекладину. С ходу сделал "склопку", выжал стойку, вдруг свое мускулистое тело бросил вниз и… закружился вокруг перекладины.
Кожин работал на турнике и не замечал, что из расположения артиллеристов шел к нему темнолицый, горбоносый старший лейтенант. Если бы он посмотрел в ту сторону, то в этом человеке узнал бы командира полковой батареи Асланова.
- Смотри, пожалуйста, немцы творят на нашей земле черт знает что, а он как ни в чем не бывало "солнышко" крутит! - гневно, с восточным акцентом произнес старший лейтенант.
Кожин спрыгнул с турника:
- Здравствуй, Вартан!
- Здравствуй! - сверкнув большими черными глазами, ответил Асланов. - Ты что, в цирк готовишься?
- А примут? - в свою очередь шутливо спросил Александр.
Этот вопрос еще больше разозлил старшего лейтенанта.
- Нет, вы посмотрите на него! - развел руками Вартан. - Он еще и шутит!
Только теперь Александр обратил внимание на побледневшее, хмурое лицо Асланова.
- Что случилось?
- "Что случилось"… - сердито повторил Асланов. - Новый цирк открыли в Москве. Принимают даже таких акробатов, как ты.
- Ты серьезно можешь разговаривать?! - нахмурился Кожин.
- "Серьезно"… - уже не так сердито проворчал Асланов. - Наши войска оставили Киев.
- Киев? - насторожился Александр.
- Да, Киев… Девятнадцатого сентября противник полностью овладел городом.
- Врешь ты! - с гневом крикнул Кожин. - Врешь! Этого не может быть. Ты не знаешь, какие там люди, не видел их, а я видел… Разве они могли отдать врагу Киев?
- Эх, Саша… Я тоже думал, что не может быть.
- Но кто сказал тебе? Ведь газет-то еще не было.
- Только что по радио приняли сводку Информбюро… - угрюмо отозвался Асланов.
- Ты сам ее читал или?..
- Сам, своими глазами.
Кожин, не сказав больше ни слова, быстро зашагал к палатке. Войдя в нее, он торопливо натянул сапоги, надел гимнастерку, туго подпоясался ремнем и, пытаясь осмыслить услышанное, опустился на топчан, задумался. А Асланов не мог сидеть на месте. Он ходил от одной брезентовой стены к другой, размахивал руками, доказывал что-то.
- Как же так?.. Столько времени обороняли этот город, а потом вдруг взяли и оставили фашистам. Сколько же можно отступать? Киев, Гомель, Могилев, Смоленск… Даже Смоленск в их руках… - не слушая друга, сердито проговорил Александр.
- Немцы занимают один советский город за другим, а мы тут сопки штурмуем и японцев караулим. Сколько можно их караулить здесь? Год, два? Что тут, без нашей дивизии войск не хватит?
Вгорячах Асланов налетел на центральный столб палатки и больно ударился о него лбом.
- А, ч-черт! - схватившись за ушибленное место, воскликнул Вартан. - Что мы торчим в этой проклятой палатке?!
- Сядь. Не мельтеши перед глазами! - сердито крикнул Александр.
Асланов хотел возразить, но потом, махнув рукой, опустился на топчан рядом с Кожиным.
- Киев… Смоленск… - тяжело вздохнул Кожин. - От Смоленска до Москвы меньше четырехсот километров. Это же совсем рядом!..
- Слушай, что ты меня географии учишь? Что я, не знаю, где Смоленск, а где Москва?! - снова вскочив с места, заговорил Асланов. - Разве за этим я к тебе пришел?
Кожин поднял на него задумчивый взор и спросил:
- А зачем же ты пришел ко мне?
Асланов вытащил из нагрудного кармана гимнастерки листок бумаги и протянул его Кожину.
- Вот, читай. А потом садись и тоже пиши рапорт. Вместе поедем на фронт.
Кожин взял из рук Асланова сложенный вдвое листок и, развернув его, стал читать:
- "Командиру Краснознаменного
стрелкового полка
подполковнику тов. Потапенко С. П.
Рапорт
Над моей Родиной нависла смертельная опасность. Немцы уже захватили Киев, Смоленск. Рвутся к Москве и Ленинграду. Я не могу больше сидеть здесь и спокойно читать сводки Совинформбюро. Я должен быть сейчас там, где идет бой, где мои братья проливают кровь. Я должен помочь им. Я хочу с оружием в руках защищать Родину, а если нужно, и умереть.
Очень прошу Вас разрешить мне добровольно выехать на фронт и выполнить свой долг.
Командир полковой батареи ст. лейтенант Асланов В. С.".
Дочитав последнюю строчку, Кожин задумался. Он хорошо понимал, какие чувства обуревают сейчас Асланова. Был уверен, что его друг написал искренне, от всего сердца, что он пойдет в любой огонь и, если будет надо, погибнет с честью. Но правильно ли он поступает? Если бы Вартан находился на гражданке - работал или учился, - тогда другое дело. Но ведь он - в армии и находится на очень ответственном участке. Не будь на дальневосточной границе советских войск, японцы немедленно нанесли бы предательский удар нам в спину!
- Разорви, - возвращая Асланову рапорт, сказал Кожин.
- Разорвать? Почему я должен разорвать его?! - опять начал горячиться Вартан.
- Потому что ты делаешь большую ошибку.
- В чем тут ошибка, я не понимаю! Когда в тридцать шестом году фашисты напали на республиканскую Испанию, многие наши товарищи добровольно уехали туда и дрались в интернациональных бригадах. Они сражались и умирали за Испанию. А сегодня фашисты не за морями и за горами, не в Испании, а здесь, на нашей земле. Они жгут наши деревни и города. Убивают наших детей. Насилуют наших сестер, невест. Они продвигаются к Москве!.. Почему же я не могу добровольно отправиться на фронт и драться с фашистами? Почему? В чем моя ошибка?
Все это Асланов выпалил одним духом. Он так был возбужден, что больше не мог говорить. Он перевел дыхание, помолчал немного и снова накинулся на Александра:
- Слушай, почему ты молчишь? Скажи, что, я не прав, что, добровольцы не принесут пользу фронту?
- А кто сказал, что они не принесут пользу? По всей стране идет запись добровольцев…
- Ну вот, видишь?
- Вижу. Но кто записывается? Рабочие, колхозники, служащие - гражданские люди. А наше дело другое. Мы с тобой - в армии. Что же получится, если все мы попросимся на фронт?.. Другое дело, если поступит приказ и мы двинемся против врага всем полком, дивизией - сильной, монолитной - и ударим по фашистам так, чтобы чертям тошно стало.
- Когда?
- Что "когда"?
- Когда получишь ты этот приказ?
- Когда Верховное командование сочтет нужным.
- О-очень тебе благодарен за разъяснение, но… Но вечно сидеть у моря и ждать погоды Асланов не намерен. Он сейчас пойдет к командиру полка и подаст рапорт.
- Не ходи. Советую как другу. Старик очень рассердится.
- Не рассердится. Он не такой твердолобый, как ты…
5
В комнату вошел грузный, седоусый военный, в белой нижней рубахе, заправленной в широченные бриджи с темными подтяжками. От него пахло душистым мылом и свежей ключевой водой. Вошедший вытирался мохнатым полотенцем. Делал он это не спеша, обстоятельно. Сперва докрасна растер могучую шею, затем осушил мясистое лицо, провел полотенцем по седеющим волосам и только после этого стал массажировать свои большие, с синими прожилками руки.
Закончив это занятие, он повесил полотенце на крючок, надел защитную гимнастерку, подпоясался и подошел к карте, которая висела на стене, позади его письменного стола. На ней маленькими флажками была обозначена изломанная линия советско-германского фронта.