Семен Петрович Потапенко ежедневно наносил на карту военную обстановку. Получит газету со сводкой Совинформбюро и, если в ней сообщается, что на каком-нибудь участке фронта Красная Армия нанесла контрудар по немецко-фашистским войскам, освободила тот или иной город, сразу же подходит к карте и переносит флажки западнее освобожденного города. Но когда узнавал об отходе советских войск и сдаче врагу какого-либо населенного пункта, не торопился с нанесением новой обстановки. "Подожду, может, произошла ошибка". И когда через день-два убеждался, что ошибки никакой нет, он подходил к карте, долго в задумчивости стоял перед ней и нехотя переносил красный флажок на новое место. При этом он старался воткнуть его как можно ближе к восточной окраине оккупированного врагом пункта.
Вот и сегодня утром радио принесло весть о сдаче Киева. Услышав об этом, Семен Петрович приблизился к карте, вытащил флажок, подумал немного и воткнул его в то же место. "Дождусь газет, может, радисты ошиблись… Бывает и такое. Подожду".
Ординарец принес на блюдце большую кружку крепко заваренного чая с двумя кусочками сахару.
- Спасибо, Тимоша, - поблагодарил командир очкастого бойца.
- Пожалуйста, товарищ подполковник. Пейте, я еще принесу.
- Хватит и этого.
Тимоша вышел. Потапенко взял кружку, откусил кусочек сахару и запил горячим чаем. Пил он чай стоя. Семен Петрович никак не мог успокоиться после только что услышанного сообщения о сдаче Киева. Отпил половину кружки, поставил ее на блюдце и снова с горечью посмотрел на карту. Скользнул взглядом по извилистой линии фронта с севера на юг и остановил свой взор на Украине. - Э-эх, Украина, Украина, ненька моя ридная! Тебя ворог топчет сапогами, а я - сын твой - сижу за тридевять земель и ничем помочь не могу!.. - со вздохом сказал он. Сказал так, будто стоял не перед картой, а перед живым существом.
В дверь постучали. Потапенко сразу же задернул шторку над картой и обернулся.
- Войдите.
Вошел Асланов, вскинул руку к козырьку:
- Здравия желаю, товарищ подполковник!
- Здравствуй, старший лейтенант. Что так рано поднялся? Я же приказал сегодня отдыхать.
Вартан беспокойно переступил с ноги на ногу. Он был готов сорваться с места, подбежать к командиру полка и доказывать, что сейчас, когда на фронте такие неудачи, не до отдыха.
- Какой может быть сейчас отдых!.. Сейчас воевать надо.
- Так ты что, со мной хочешь воевать?
- Что вы, товарищ командир!.. Я воевать хочу с фашистами…
Семен Петрович сразу понял, куда клонит старший лейтенант. К нему чуть ли не каждый день приходили вот такие горячие головы и умоляли отпустить их на фронт.
- Давай, - протянув к Асланову руку, тихим, даже каким-то усталым голосом попросил он.
- Что? - не понял Асланов.
- Рапорт. Ты же с рапортом пришел.
- А, да, да…
Вартан торопливо расстегнул кармашек гимнастерки, достал сложенный вдвое листочек и положил его перед командиром полка.
- Вот, пожалуйста.
Потапенко взял красный карандаш и, не присаживаясь к столу, даже не читая рапорта, написал на нем: "Н. Ш. Разрешаю" - и размашисто расписался.
- Возьми, - протягивая листок с резолюцией, равнодушно сказал Семен Петрович. - Перед отъездом зайдешь. Попрощаемся.
- Есть зайти! - принимая рапорт, ответил Асланов. - Разрешите идти?
- Иди.
Асланов вышел из кабинета и прямо за дверью остановился в задумчивости. Он не знал, радоваться ему или огорчаться. Произошло невероятное. Потапенко за все время войны никому не давал такого разрешения. Когда командиры или бойцы приходили к нему с рапортами, он очень сердился и просто-напросто выпроваживал их из кабинета. А тут, ни слова не говоря, подписал…
6
Капитан Кожин пришел к комиссару полка и сам прочел сводку Совинформбюро. Ошибки не было. Советские войска действительно оставили Киев. Возвратился в расположение своего батальона, собрал командиров и политруков рот. Прочел сводку и приказал провести с бойцами беседу.
В первую роту Кожин пошел сам. Бойцы уже знали о случившемся и шумно обсуждали сводку. Особенно болезненно переживал Ваня Озеров. Он уверял бойцов, что если хорошо попросить командира полка, то он согласится отпустить их добровольцами на фронт. Товарищи с ним не соглашались. Они говорили, что Потапенко не отпустит ни одного человека.
- Рапорты подавались уже не раз. А что получалось? - спрашивал Карасев, низкорослый, на вид щупленький боец с белесыми, еле заметными бровями. - Получалось то, что их всегда возвращали с резолюцией: "Отказать!"
Иван оставался при своем мнении. Огромный, плечистый, широко расставив ноги, он стоял среди спорящих товарищей и, набычившись, упрямо твердил свое:
- Отказывал, верно. Но тогда положение было совсем иное. Немцы находились еще в Западной Украине, Западной Белоруссии и Прибалтике. А сейчас?.. Видите, куда шагнули они? Что же, подполковник Потапенко или тот же комдив не понимают, что дальше выжидать нельзя?..
- Есть и другие войска! - выкрикнул кто-то.
- Что?! - загремел Иван. - Как это "другие"?! Другие, значит, должны воевать, а мы будем сидеть тут и прятаться за их спинами?!
Озеров, наверное, еще долго спорил бы со своими товарищами, если бы в расположении роты не появились комбат Кожин и командир роты Соколов.
Капитан поздоровался с бойцами, разрешил им сесть и стал объяснять создавшуюся в районе Киева обстановку.
- Разрешите, товарищ капитан? - хмуро обратился к Кожину Иван.
- Пожалуйста, Озеров. Что у тебя?
Пулеметчик поднялся с места, машинально заложив два пальца под ремень, расправил гимнастерку на животе, повел сильными плечами, словно готовился к тяжелой борьбе, и только после этого выдавил из себя:
- Отпустите меня на фронт, товарищ комбат. Я… Я не могу больше читать такие сводки. Душа горит…
- Кто еще хочет добровольно поехать на фронт?
Все бойцы подняли руки. Поднял руку и Александр.
- Ка-ак? И вы? - не удержался от вопроса Чайка.
- А у меня, по-вашему, вместо сердца камень?
- Нет, но…
- Что "но"… Что я все эти две недели, как вернулся в полк, отговаривал вас?
- Да. А то бы мы уже давно написали… - пояснил Чайка.
- "Написали"… Долго собирались, Чайка. - И Кожин достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги. - Этот рапорт я написал в первый же день, как вернулся в часть.
Красноармейцы ничего не понимали. С тех пор как он приехал в полк, они ходили не раз к нему с просьбами об отправке на фронт, он всегда отказывал в их просьбе, а оказалось, что он и сам в кармане носил такой же рапорт.
- Ну и как, подавали вы его подполковнику? - спросил Карасев.
- Нет. Вгорячах написал, а потом одумался. Что же получится, если каждый из нас поодиночке отправится на фронт? Если не будет здесь, на Дальнем Востоке, ни нашего полка, ни дивизии, ни армии? А правительство надеется на нас, знает, что у него тут имеется надежный щит, прикрывающий Советский Союз от японцев, которые стоят у границы и ждут удобного момента, чтобы нанести в спину нашего государства смертельный удар. Зажать нас между двумя фронтами…
После беседы с бойцами Кожин вернулся к себе в палатку. Валерий Голубь принес завтрак. Александр сел к столу, но есть не хотелось. Повертел в руках ложку и отложил ее в сторону.
В палатку вошел Асланов и молча опустился рядом с Кожиным на скамью. Александр вопросительно посмотрел на него.
- Ну? Чем увенчался твой поход к старику?
Вартан, ни слова не говоря, положил перед ним рапорт.
Кожин дважды прочел резолюцию Потапенко. Он не верил своим глазам. Вартан как командир батареи был в полку на хорошем счету. Командир полка не раз в приказе объявлял ему благодарности за умелое руководство батареей и отлично проведенные стрельбы.
Почему же Потапенко разрешает лучшему своему артиллеристу оставить батарею и добровольно уехать на фронт?
- Этого не может быть!
- Ты что, читать разучился? Тут ясно написано: "Разрешаю".
- Не понимаю… Как он с тобой разговаривал?
- Никак. Поздоровался. Я ему прочитал целую лекцию о добровольцах. Он молча выслушал, молча протянул руку за рапортом. А когда я отдал ему рапорт, он, не читая, наложил эту резолюцию. Только велел, чтобы перед отъездом я зашел попрощаться.
- Нет, тут что-то не так. Не мог он так просто отпустить тебя.
Асланов угрюмо молчал. И ему уже теперь казалось, что Потапенко сыграл с ним злую шутку. Посмеялся над ним.
- Понимаешь, Вартан, старик кровно на тебя обиделся. Сколько лет он сколачивал наш полк, воспитывал нас и был уверен, что мы его не подведем. А тут… лучший командир батареи приносит ему рапорт, другого он просто выгнал бы из кабинета. Ты знаешь его крутой характер. А тебя… Он, наверное, так был возмущен в душе, что уже не мог говорить с тобой на эту тему. Если, мол, Асланов до сих пор не понял главного, то зачем тратить на него слова.
- Слушай, откуда ты все это знаешь? Может, он совсем не так думал, - сердился Асланов.
- А как?
- Не знаю. Но видно, я действительно свалял дурака.
- Хочешь послушать моего совета?
- А что мне остается делать?
- Сейчас же иди к Семену Петровичу и попроси у него прощения за свой необдуманный поступок. А на фронт мы с тобой поедем вместе. Думаю, что это не за горами.
- Нет, так не получится. Старик не простит.
- Простит. Только иди и честно все скажи ему.
- Хорошо, пойду. Только дай успокоюсь немножко… Нет, ты смотри, как эта чертова "цыбуля" обвел меня вокруг пальца: не накричал, не выгнал, а наложил эту хитрую резолюцию. Умный, мол, поймет мой ход, а дурак… Дурак пускай остается дураком.
- Я же тебе говорил: не ходи.
- Что ты говорил! - сверкнул на него белками больших глаз Асланов. - Разве так надо было говорить? Надо было доказать, связать мне ноги, ударить по башке. Делать что угодно, но не допустить такого позора!
- Выходит, я виноват?
- А, молчи, пожалуйста! - ответил Вартан и, схватив со стола рапорт, пошел в сторону штаба полка.
Через полчаса он вернулся назад.
- Как старик?
- Как тигр. Нет, что я говорю! Как тысяча тигров!!! Думал, живым от него не вырвусь. Ругал на всех языках мира, а в конце перешел на свой родной, украинский. "Дурный ты, дурный. У свити вон що робится, а вин тут партизанщину разводить… Геть видселя! Геть, щоб мои очи не бачили такого дурня, як ты!!"
Кожин улыбнулся. Он знал, что, когда Потапенко волновался, всегда переходил на смешанный русско-украинский диалект.
- Так и выгнал?
- Выгнал.
- Значит, все в порядке, можешь радоваться.
- Слушай, как я могу радоваться, если он ничего не ответил мне. Только ругался.
- Раз ругался, значит, простил.
- Правда?
- Правда. Я характер старика знаю.
Асланов вытер пот со лба.
- Жарко стало?
- Как в хорошей парилке… - понемногу успокаиваясь, ответил Вартан. - Слушай, ты уже завтракал?
- Нет, садись, вместе поедим.
Асланов заглянул в котелок.
- Опять каша?.. Пойдем ко мне. Дед из дому посылку прислал…
7
Александр сидел в палатке Асланова и смотрел, как Вартан выгружал на стол из объемистой посылки все, что прислал из Армении его дед.
Сперва он достал рулон тонкого, как бумага, белого хлеба и пояснил: "Лаваш. Пекут в тундырах. - Затем из ящика извлек несколько больших круглых пышек. - Кята. Советую попробовать. Очень вкусная штука. - После кяты на свет появилась связка каких-то необычных сосисок. - Рахат-лукум с орехом. Жевать не надо. Сам тает во рту". Достал копченую колбасу, а под конец в руках у Асланова оказалась грелка. Самая обычная резиновая грелка, наполненная чем-то жидким.
- А это зачем? - поинтересовался Кожин.
- Животы будем греть. У тебя не болит, случайно, живот?
- Пока не болит.
- Умный человек, а говоришь такие вещи. Ты знаешь, что в этой грелке?
- Не знаю.
- В том-то и дело. В грелке коньяк.
- Да ну?!
- Вот тебе и "да ну". Я всегда говорил, что у меня гениальный дед! Попробуй придумай такое. А он придумал. В бутылках коньяк не пошлешь? Так он в грелку перелил. Давай попробуем, какой он на вкус.
- Не возражаю.
Асланов отвернул пластмассовую пробку и понюхал.
- Пах, пах, пах!.. - от удовольствия зачмокал губами Вартан. - От одного запаха можно сойти с ума!
Кожин подставил стаканы.
- Наливай. Только немного.
Асланов налил понемножку, потом снова завернул пробку и отложил грелку на край стола.
- Ну, давай выпьем, - предложил Кожин.
- По такому случаю полагается тост. За что выпьем?
- За тех, кто сейчас там, на фронте… - произнес Александр и поднес к губам стакан.
Вместе с ним выпил и Асланов.
- Крепкий, проклятый! - сказал Кожин.
- Не меньше пяти звездочек. Долголетний.
Через несколько минут Асланов опять взялся за грелку.
- Я больше не буду, - остановил его Кожин.
- Пять капель! - настаивал Асланов.
- Нет.
- Ну, черт с тобой. Нет так нет. - И он завернул пробку.
Коньяк понемногу начал действовать на друзей. Вначале они говорили о последней сводке Информбюро, гадали, скоро ли их дивизия будет направлена на фронт и надолго ли затянется война. Затем разговор зашел о том, кто где родился. Как только заговорили об этом, Асланов начал доказывать, что прекраснее края, чем его Армения, невозможно отыскать ни в одной части света, и в самом конце разговора рассказал о своем дедушке - ашуге, который поет так, что даже горы склоняют свои седые головы перед ним.
Кожин рассказал о своей Кубани, о Москве, о Пастуховых, которые стали его приемными родителями.
- Слушай, Саша, а почему ты больше не рассказываешь о той девушке, которую встретил в Москве? Наташей, кажется, зовут ее?
- Наташей… - потускнев лицом, ответил Александр. - А что рассказывать? Я уже говорил тебе о ней.
- Что ты мне говорил? Говорил, что встретил ее на школьном вечере и что потом этот самый Хмелев сказал тебе, что любит ее. А дальше что? Неужели ты больше так и не встречался с ней?
- Встречался… - с грустью ответил Александр и пододвинул к нему свой стакан. - А ну-ка налей еще немножко.
Асланов налил. Кожин чокнулся с ним и начал рассказывать:
- Ты знаешь, когда он мне сказал, что любит ее, я чуть не бросился на него с кулаками. Долго после этого бродил по городу и думал, думал… и решил выбросить ее имя из головы. Больше не вспоминать о ней. Да и зачем? Как говорится, третий лишний…
Вартан, слушая Кожина, запоминал чуть ли не каждое его слово, переживал его сердечную боль, как свою собственную…
После признания Хмелева Александр больше двух недель не искал встреч с Наташей, не звонил по телефону. Делал все, чтобы отвлечься от мыслей о ней. Он в первую половину мая нарочно не ездил в Москву. Много занимался. Ходил в наряды и за себя, и за товарищей. Ничего не помогало. Не думать о Наташе он уже не мог. Где бы ни находился, что бы ни делал, он постоянно теперь помнил о ней. Он стал неразговорчивым, замкнутым. Когда товарищи спрашивали, что с ним, он отмалчивался или переводил разговор на другое.
Наконец не выдержав, приехал в Москву и сразу же позвонил Наташе. Ее не оказалось дома. Не было и Надежды Васильевны. Она уехала в Березовск принимать школу. Об этом сказала ему бабушка Наташи. Звонил еще несколько раз, и все безрезультатно.
Александр стал приезжать в Москву почти каждый день. Несколько раз ходил к ее институту. Но и здесь его ожидала неудача: возле института, как бессменный часовой, дежурил Хмелев. Александру волей или неволей приходилось сворачивать в сторону, чтобы не встретиться с ним.
Евгений, видимо, уже знал, что Кожин ищет встречи с Наташей, и поэтому делал все, чтобы помешать ему. Конечно, Александр мог бы открыто подойти к вестибюлю института и просто как знакомый встретить девушку. Но он хорошо знал, что просто не получится. Евгению она будет рада. Они любят друг друга. А ему? Обрадуется ли она встрече с ним?
Когда Кожин видел Хмелева, его всегда терзала одна и та же мысль: а правильно ли он делает, что ищет встречи с Наташей? Ведь Евгений когда-то был его товарищем. Вместе учились в станичной школе, вместе гуляли…
Сколько ни ломал Александр голову над этим, ответа не находил. Разумом он понимал, что это нехорошо и даже, может быть, подло, а сердцем… Сердце твердило ему другое. И все-таки если бы Александр был уверен, что Наташа любит Хмелева, он забыл бы навсегда о ней. А вот в этом как раз он и не был уверен.
В мучениях прошло еще несколько дней. Он похудел, осунулся. Даже Мария Григорьевна и та стала замечать, что с ним творится неладное.
Отчаявшись, Кожин решил пойти к Наташе домой… Пусть люди думают о нем что хотят. Пускай осуждают его за этот поступок, а он откроет перед ней свое сердце, скажет, как сильно любит ее.
Дом, в котором жили Ермаковы, находился как раз напротив той школы, где он познакомился с Наташей. Почти во всех окнах горел свет. Где-то звучала музыка.
Александр вошел в подъезд и, быстро поднявшись на пятый этаж, позвонил. Он думал, что вот сейчас в коридорчике послышатся легкие шаги, затем дверь широко распахнется и Наташа радостно воскликнет: "Здравствуйте, Саша! Как хорошо, что вы пришли!" Но он не услышал ни легких шагов, ни радостного восклицания девушки. Никто не отозвался на его звонок.
Кожин постоял возле закрытой двери, потом спустился по лестнице вниз и направился к телефонной будке. Он никак не хотел смириться с тем, что у Ермаковых никого нет.
Опустив монету в автомат, он снял трубку и набрал номер. Послышались редкие, продолжительные гудки. "Странно… Неужели даже бабушки нет дома?" - мысленно задал он себе вопрос и позвонил еще раз. К телефону никто не подходил.
Обескураженный неудачей, Александр вышел из будки, прикрыл за собой дверцу. Он не хотел уходить, не повидавшись с Наташей. Перейдя на другую сторону улицы, Кожин стал ходить вдоль чугунной ограды школы. Шагая туда и обратно по тротуару, он то и дело посматривал в сторону Ленинградского шоссе. Он хорошо знал, что девушка должна была появиться с той стороны.
Подождав еще немного, Кожин с тревогой подумал, что Наташе не обязательно идти именно по этой улице. Она могла проехать остановку, зайти к подруге или в магазин, оттуда добираться до дома переулками и со двора войти в свой подъезд.
- Дядя Саша, вы чего здесь? Меня ищете, да?
Кожин обернулся и за оградой школьного двора увидел Олега.
- Да нет, я, собственно… - не сразу нашелся Александр.
- А я думал, вы на рыбалку собрались, - разочарованно сказал Олег. - Я много раз приходил к вам, но никак не мог застать вас дома.
Кожин вдруг вспомнил, что Олег еще тогда, на вечере, говорил о рыбалке, даже приглашал его с собой.
- Прости, пожалуйста. Я все это время почти не бывал дома. Вот теперь… если пригласишь, я с большим удовольствием поеду.
- Правда? - обрадовался Олег.
- Честное слово. Тем более что завтра воскресенье. Говори: где и во сколько встречаемся?