- Одно не по душе мне, Алеша, что про болезнь говоришь. Оно, знаешь, как бывает: не всклепать бы на себя хвори какой. Грешно это и небезопасно.
- Теперь уже, папинька-сударушка, опасность, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, главная миновала.
- Да ты что, Алеша! Было с тобой что?
- Почему нам не говорил, братец?
- В Ливорне началось. Так полагаю, опоили меня принцессины доброхоты. Писал я о том государыне, глазом не моргнула. Как там опаситься, когда повара ихние, все чужое.
- Толком, толком говори, Алексей!
- Говорю, притравили вроде. В глазах темнеть стало. В ушах звон. Ноги походя подкашиваться стали. Слабость - не слабость, а немощь какая. С ихними лекарями толковал, да веры к ним не имел. Что ни посоветуют, принимать боюсь. Больше отлеживался. Теперь куда лучше стало. Бог даст, Ерофеич совсем на ноги поставит.
- Это еще кто такой?
- Старика мне одного присоветовали. Настойки травяные составлять горазд. Всю Россию исходил, на китайской границе и то побывал. Долго меня смотрел, расспрашивал, а там настоечку и принес. Стал пить, чисто живую воду - раз от разу легчать стало. Я к чему заговорил, откупил я у него секрет-то. Так помыслил: в дому-то всегда пригодиться может. А назвал его именем: пусть Ерофеичем прозывает.
- А может, из твоих кто согрешил, Алеша? Может, пока отступился, а там опять за свое примется. Слуг бы тебе всех поменять.
- Вот принцесса Елизавета тоже собиралась, да не успела.
- Что-то на ум она тебе приходит. Неужто жалеешь?
- Да как тебе, Дунайка, сказать. Жалеть не жалею, а камень на сердце лежит. Поди, от меня зависело воли да живота ее лишить. С мужиком оно, может, и просто, а с бабой. Да еще смелая такая. Ничего не боялась. На лошади скакать любила. На полном скаку из пистолета в цель попадала. Так полагаю, второго дна у ней не было. Вся как на ладони.
- Собой хороша?
- Вот уж это нет. Царственная - это верно. Принцесса.
ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ
Его сиятельству
высокоповелительному господину, генерал-фельдмаршалу, сенатору, ее императорского величества генерал-адъютанту, действительному камергеру и разных орденов кавалеру князю Александру Михайловичу Голицыну.
От генерал-майора и санкт-петербургского обер-коменданта рапорт. Во исполнение высочайшего ее императорского величества соизволения, данным мне сего году минувшего мая 12-го числа, ваше сиятельство повелением предписать изволили, когда некоторая женщина, с двумя, при ней находящимися, поляками, с ее служанкою и камердинером в Петропавловскую крепость привезена будет, то от посланных принять и содержать в том месте, где бывают по делам тайной экспедиции колодники, вследствие чего оная женщина, и с теми, находящимися при ней людьми и сверх того четырьмя ее слугами, от посланных того ж мая 26-го числа в Петропавловскую крепость мною принята и на повеленном основании в показанное место посажена и содержала была, которая с самого того времени означилась во одерясимых ее болезненных припадках, в коих хотя беспрестанно к выздоровлению оной старание употребляемо было, точию та болезнь более в ней умножалась, а напоследок сего декабря 4-го числа, пополудни в 7 часу, означенная женщина, от показанной болезни волею Божию умре, а пятого числа в том же равелине, где содержала была, тою же командою, которая при карауле в оном равелине определена, глубоко в землю похоронена. Тем же караульным, сержанту, капралу и рядовым тридцати человекам, по объявлении для напоминовения верности ее императорского величества службы, присяги о сохранении сей тайны, от меня с увещеванием наикрепчайше подтверждено. Прочие же: оставшиеся два поляка, служанка и камердинер и четыре слуги обстоят все благополучно, о чем вашему сиятельству покорнейше рапортую.
Андрей Чернышев
6 декабря 1775 года
А. М. Голицыну - А. Г. Чернышев
Секретно
ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
Екатерина II, А. М. Голицын
- Ваше императорское величество, нашей заключенной больше нет. Ее не стало вчера вечером и сразу же, согласно вашему приказанию, она была похоронена во дворе того же равелина, в котором содержалась.
- Это хорошее известие, князь. Конечно, нельзя не сожалеть о так бессмысленно и во вред всем прожитой жизни, но все равно это человеческая жизнь. Надеюсь, обошлось без церковных обрядов и без исповеди?
- Как вы указали, государыня. Просто яма для захоронения была вырыта значительно глубже обычных могил. Комендант предупредил об этом солдат. Захоронение было сравнено с окружающей землей и заделано заподлицо с нею.
- Сколько человек было в команде, охранявшей злодейку?
- Ровно тридцать.
- И с них взята подписка о неразглашении?
- О, да, само собой разумеется.
- На всякий случай, князь, их следует навсегда оставить в гарнизоне крепости, разве что развести по разным равелинам.
- Будет исполнено в точности, государыня. Но у нас остается еще вопрос о свите покойницы. Продолжать ли их держать в крепости, где они занимают достаточно много места, или разослать по иным местам заключения?
- Пожалуй, нет, Александр Михайлович. Их следует отпустить.
- Как отпустить, ваше величество?
- Освободить из заключения и разрешить уехать на родину. Более того. Каждому следует выплатить двойное жалование с момента их ареста и, само собой разумеется, тоже взять подписку о неразглашении и о том, что они никогда ни под каким видом не приедут в Россию. В противном случае они снова окажутся в крепости. У них, вероятно, поизносилось платье?
- Да, оно находится не в лучшем виде.
- Вот видите. Значит, их надо еще снабдить одеждой и обувью согласно их положению. Одно дело камердинеры, другое - польские шляхтичи.
- Но ведь они конфедераты, государыня.
- Тем лучше. Они разнесут среди своих товарищей весть, что та, кого они считали дочерью императрицы Елизаветы Петровны, больше не существует. Обман очередной авантюристки станет невозможным.
- А как прикажете поступить с камеристкой Франциской фон Мешеде?
- Вы проверили ее дворянство?
- Оно неоспоримо. Ее родители живы.
- Это значит, что ей следует дать за то же время и тройной оклад, и весь оставшийся после ее госпожи гардероб. Надеюсь, там нет вещей, хотя бы как-то связанных с нашим царствующим домом.
- Все самым тщательнейшим образом проверено, государыня.
- Тем лучше. И чем скорее они покинут Россию, тем лучше.
- Но ведь им придется объяснить причину смерти их хозяйки.
- Чахотка. Камеристка была тому свидетельницей. К тому же эпилептические припадки.
- Очень схожие с теми, которые свели в могилу покойную государыню Елизавету Цетровну.
- Глупости! Никакого сходства быть не могло! Да, и у нас еще остается граф Орлов. Постарайтесь, князь, это проделать со всевозможными предосторожностями. Алексею Орлову надо дать понять, что его присутствие в столице нежелательно. Вместе со всеми его братьями. Можно было бы об этом сказать главе их семейства Ивану Григорьевичу, но я не хочу вступать в ненужные объяснения. Просто Орловы должны оставаться в Москве. Кстати, там они смогут дать волю своим простонародным вкусам и пристрастиям.
- Но, ваше величество, граф Алексей Григорьевич состоит на службе.
- Скажем, состоял. После смерти похищенной женщины в нем не осталось нужды, и он давно заслужил спокойный отдых. К тому же его постоянные перепалки с Григорием Александровичем не украшают нашего двора и сильно волнуют Григория Александровича. Этому давно надо положить конец. Хорошо было бы, если бы он сам понял эту неизбежность. Вот только - только пусть за графом Алексеем Григорьевичем московский обер-полицмейстер установит негласный надзор. Его энергия и фантазия слишком опасны для спокойствия государства.
ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ
Указ Военной коллегии
Указ ее императорского величества, самодержицы Всероссийской, из государственной коллегии господину генерал-аншефу и разных орденов кавалеру графу Алексею Григорьевичу Орлову-Чесменскому.
- В имянном, за подписанием собственной ее императорского величества руки, высочайшем указе, данном военной коллегии сего декабря 2 дня, изображено: генерал граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, изнемогая в силах и здоровье своем, всеподданнейше просил нас об увольнении его от службы. Мы, изъявив ему наше монаршье благоволение за столь важные труды и подвиги его в прошедшей войне, коими он благоугодил нам и прославил отечество, предводя силы морские, всемилостивейше снисходим и на сие его желание и прошение, увольняя его по оным навсегда от всякой службы. О чем вы, господин генерал-аншеф и кавалер, имеете быть известны; а куда надо указами, о том предложено.
Григорий Потемкин
Секретарь Иван Детухов
Генеральный писарь Сила Петров
11 числа декабря 1775 года
Часть пятая
Изгнание
Льстите как можно больше и не бойтесь в этом пересолить.
Г. А. Потемкин о русском дворе английскому посланнику графу Д.-Г. Мальмсбери
…Современные иностранные писатели осыпали Екатерину чрезмерными похвалами: очень естественно - они знали ее только по переписке с Вольтером, и по рассказам тех именно, коим она позволяла путешествовать.
Фарса наших депутатов, столь непристойно разыгранная, имела в Европе свое действие. "Наказ" ее читали везде и на всех языках. Довольно было, чтобы поставить ее на ряду с Титами и Траянами. Но перечитывая сей лицемерный "Наказ", нельзя воздержаться от праведного негодования. Простительно было Фернейскому философу превозносить добродетели Тартюфа… он не знал, он не мог знать истины, но подлость русских писателей для меня непонятна.
А. С. Пушкин. Кишинев, 1822
МОСКВА
Нескучный дворец
В. И. Майков, А. Г. Орлов, Ф. Г. Орлов. Г. Г. Орлов, Н. П. Архаров
- Принимай, хозяин, гостей! Слышь, Алексей Григорьевич?
- Никак Василий Иванович! Глазам своим не верю. Ты-то, наш пиит, почему в Москве оказался? Тебе чем новая столица не угодила? Я думал, прижился ты там: и в Вольном Экономическом обществе первая персона, и в масонской ложе не на последнем месте, и на театре твои пиесы. А уж о журналах и говорить нечего - только твоих сочинений читатели и ждали. Сколько лет назад ты туда переехал?
- Шесть лет. Я в Петербург, а ты, хозяин дорогой, на флот. Едва-едва не разминулись.
- Да и государыне ты ко двору пришелся.
- Э, Алексей Григорьевич, перестань. Сам знаешь, новый комедийный акт играться в Петербурге начал. Так уж лучше я вместе с друзьями останусь. Где я еще таких богатырей сыщу, кто над моими придумками так смеяться станет?
- Ты что, всерьез?
- Еще как всерьез. Пожаловали меня в бригадиры да в главные члены Мастерской и Оружейной палаты. Теперь уже москвич по полной форме. Хошь не хошь, хозяин, придется тебе гостя терпеть. Приглашать не станешь, сам ездить буду.
- Тебя да не звать, Василий Иванович! Всегда был ты и будешь у нас первейшим гостем. А с масонами как же? Отошел ты от них?
- Боже избави! Как ты такое подумать мог. Я уж с Московским кружком близко сошелся, да и сам знаешь, Николай Иванович Новиков для меня не чужой человек. Да и ко мне, друг дорогой, милости прошу, двери всегда настежь. Моя Татьяна Васильевна кланяться тебе да братцам твоим велела. По-прежнему вас любит да потчевать хочет.
- Ничего не скажешь, хозяйка у тебя отменная.
- Что ж своей не заведешь? По летам в самый бы раз. Гляди, не опоздай!
- Может, и подумаю. Дай после дел-то флотских оклематься.
- Знаю, нелегко тебе дались.
- И вспоминать не хочу.
- Что поделаешь, участь горькая да служба царская.
- Теперь пусть другие послужат, коли Орловы неугодны стали.
- А что, не ты один на пенсион вышел?
- Все мы как один. Да вот сейчас братцы соберутся, сам каждого и расспросишь.
- И Дунайка?
- Федор, как мне отставку дали, сразу ушел. Дня на службе не остался.
- Понятно. Он с тобой и на флоте был.
- Веришь, как мне при Чесме сказали, что адмиральский корабль на воздух взлетел, а там Дунайка был, чуть без чувств не свалился. Спасибо, тревога ложной оказалась.
- А у Владимира Григорьевича что за нужда уходить была? Должность от военных дел далекая. Дел он в Академии немало добрых сделал. Одних научных экспедиций сколько послал. Веришь, одна меня особо поразила - по наблюдению за прохождением Венеры через диск Солнца. Не зря в Лейпцигском университете науки одолевал.
- Опасались мы за него всегда, Василий Иванович, В доме он у папиньки-сударушки рос слабенький, пылинки с него сдували. А теперь, гляди, как выровнялся. Любо-дорого смотреть.
- Так вот я и говорю, ему-то зачем уходить?
- Не захотел государыне более служить. Не умеет Орловых ценить, без службы, говорит, еще лучше проживем. Он теперь домом своим около университета занимается. Проект заказал Михайле Казакову красоты неслыханной.
- Да место-то там тесное, невидное.
- В том и штука, что сумел Казаков все преодолеть. Зал на два этажа, на втором этаже окна фальшивые, а весь свет из-под купола как чудо какое льется. Чисто сенатский зал, что в Кремле. Дверей нету - вместо них стенки раздвижные. В мезонине церковь. Освящать будем в память Девяти мучеников Кизических, супротивников моровых поветрий, чтоб о Гришином подвиге помнить да Бога за его здоровье молить. Сам все посмотреть, Василий Иванович, должен. Не обидишь, чай, хозяина.
- Как можно! От одного любопытства тут же примчусь. А зал, поди, для оркестра и хора?
- Угадал. Капельмейстер-то его крепостной таких чудес достиг - придворному оркестру впору.
- Гурилев, что ли?
- Даже имя помнишь?
- Музыку помню, а уж имя к музыке приложилося.
- Может, и ты, Василий Иванович, соблаговолишь там творения свои почитать? Вот бы утешил.
- Гляжу, Москва тебе по душе пришлась. Думал, о Петербурге заскучаешь.
- Как на духу тебе, Василий Иванович, скажу: крепко меня там обидели, ой, крепко. Такое вовек не забудется.
- И полно тебе, Алексей Григорьевич. Обиды копить, себя травить. Будет случай, припомнишь, нет - ин и Бог с ними.
- Кабы мне твой характер, Василий Иванович.
- Бери, не жалко. А только вот что я тебе скажу: коли в Москве вы и впрямь устраиваться решили, непременно надо вам портреты свои заказать. Помнишь, чай, Федора Степановича Рокотова? Вот и он с нами вместе в старую столицу только-только перебрался.
- С военной службы ушел?
- Давно. При его-то батюшке да горб службой солдатской набивать! Кто тут на Москве с Репниными по богатству сравнится. Ото всех почет, уважение, и деньгами не обделили. Усадьбу целую застраивать взялся на Токмаковом переулке.
- Поди, дорого брать стал.
- А вот и нет. По-прежнему пятьдесят целковых - и весь разговор. Мой портрет только что окончил. Такого сибарита представил, что моя хозяюшка заново в меня влюбилася, право. Гляди-ка, хозяин, еще гость к тебе в дом, только, так полагаю, и нежданный, и незваный.
- Кто таков?
- Николай Петрович Архаров. Знаешь, поди, императрица, в Петербург уезжаючи, его московским обер-полицмейстером оставила. Ты ведь с ним и раньше дело имел?
- Не я - Гриша, когда на чумной бунт приезжал. Потом его императрице как отличившегося представил.
- Благодетелем, значит, оказался. А, впрочем, вот и Николай Петрович собственною персоною.
- Ваше сиятельство, проезжая мимо вашего превосходного жилища, долгом своим первейшим почел выразить достопочтеннейшему хозяину мои рабские чувства и вечную преданность.
- Проезжал, говоришь. Вот как! Куда же это ты, позволь у тебя спросить, Архаров, ехал? В какую сторону? К какому дому, благо до моего дворца через один лишь парк без малого полверсты ехать надобно?
- Да я, ваше сиятельство, если бы и специально из самой Москвы, и то за труд бы не почел, а за приятнейшую обязанность.
- Вот так и говори - специально. Слыхал я, обещался ты Григорию Александровичу Потемкину глаз с Алексея Орлова не спускать. Чего молчишь-то?
- Как можно, ваше сиятельство!
- У тебя все можно. Я не Григорий Григорьевич - меня, старого воробья, на мякине не проведешь. Только, видно, до тебя вести последние из Петербурга не дошли.
- Какие, Алексей Григорьевич? Может, и впрямь чего не прознал?
- Не прознал, Архаров, то-то и оно. Зашатался твой Григорий Александрович. В его дворцовые апартаменты больше тебе не войти - съехал хозяин-то. Съехал, Архаров. Жилец там новый устраивается. Захочет ли с тобой дело иметь, не сведом. А вот я с тобой и взаправду видеться не собираюсь. Обязался за графом Орловым-Чесменским следить, следи, но на глаза мне не попадайся, с людьми моими разговоров не заводи, агентов твоих на дворы наши орловские не засылай, не то со мной дело иметь будешь. А уж тут, Бог свидетель, хорошего ждать нечего. Так что как пришел, так и прочь поди. Мне понадобишься, сам позову. Не понадобишься, не смей мельтешить. Пошел, пошел, чего там!
- Не слишком ли суров ты, Алексей Григорьевич?
- По Сеньке и шапка. Лучшего не стоит.
- Здорово, хозяин! Вестовщика пустишь ли!
- С превеликим удовольствием, Василий Иванович. А что за вести?
- Не думай, не пустяки какие-нибудь московские - из самого Петербурга. Ты не думай, Алексей Григорьевич, знакомства у меня отменные. С Безбородкой на короткой ноге, а этот хохол хитер, хитер, а язык распускать может. Подловить только надобно. А за болтовней да за чашею пуншевою, сам знаешь, какая охота болтать приходит.
- Да не томи ты, Василий Иванович.
- Как можно! Самое первое дело - Малый двор. Знаешь ведь, какую государыня в собственном семействе кашу заварила. Великая княгиня Наталья Алексеевна, вишь, ее не устроила. Оно верно, похожа была великая княгиня на свекровушку. Ни тебе туалетами заниматься, ни с кавалерами на балах махаться. Строгая. Гневливая. Все говорят, супруга не любила, а вертела им как хотела. Умирала трудно. Родами. Сказывала Мавра Саввишна, пятеро суток мучилась да и преставилась. Великий князь о сне и еде позабыл - так убивался. А государыня наша, не в обиду благодетельнице нашей будь сказано, чужой любви терпеть не может. Всех бы ей перессорить, всех бы лбами посшибать - первое удовольствие. Вот она, на сына поглядевши ему невесткины записочки и выложила.
- Зачем ей?
- Будто бы сына утешить.