- Прекратите, граф! Немедленно прекратите ваши неуместные рассуждения! Я не знаю, кого вы имеете в виду под словом "фавориты" - мне не доводилось встречаться с подобными лицами при дворе ее императорского величества Екатерины Великой.
- Не понимаю и не хочу понимать вашей игры, княгиня. Наивность в вашем возрасте не производит благоприятного впечатления и будет смешить всех, тем более императрицу.
- Но так и только так воспитан мой сын, и я не допущу смущать его мысли подобными двусмысленностями, для которых, я в этом уверена, действительность не дает решительно никаких оснований.
- Вы неисправимы, княгиня. С вами так же трудно и бесцельно говорить, как и восемнадцать лет назад. Только поверьте, ваша игра не пойдет на пользу ни вам самой, ни даже императрице. А впрочем, прощайте.
ПЕТЕРБУРГ
Царскосельский дворец
Екатерина II, А. С. Протасова, М. С. Перекусихина
- Государыня-матушка, новость-то какая, слыхали ли, графиня Орлова преставилась.
- Что ты, Марья Саввишна! Откуда узнала?
- Анна Степановна сказала. К вам, государыня, идет. А я по черной лесенке упредить вас решилась. Мало ли…
- Ты мой ангел-хранитель, Марья Саввишна. Что бы я без тебя делала? Обо всем подумаешь, обо всем вовремя похлопочешь. А, Анна Степановна, рада тебя видеть.
- Ваше величество, новость у меня скорбная.
- Опять скорбная! Да будет ли им в этом году конец?
- Дядюшка мой, граф Григорий Григорьевич, овдовел. Приказала долго жить Екатерина Николаевна. Сколько по врачам ездили, знаменитостей сколько перевидали. И в Италии жили, и в Швейцарии, да не дал Бог веку, ничего не поделаешь.
- Жаль, конечно, но, надо думать, Григорий Григорьевич скоро оправится. Не так уж долго и пожили. Другую найдет невесту, поздоровее. Ему, богатырю, разве такая былиночка прозрачная нужна была?
- То-то и оно, государыня, коли оправится граф.
- А что, тоже захворал?
- Болезнь-то что - похоже, государыня, умом тронулся.
- Полно тебе, Анна Степановна, скажешь тоже.
- Как хочешь, государыня, а иначе не сказать, - жена на руках померла. Дышать ей трудно было, так Григорий Григорьевич ее все последние ночи на руках носил - то по покоям, то по балкону, а то и по парку. Носил да баюкал, как малое дитя. Врачи уговорят - на минуту на постелю опустит и опять на руки берет.
- Это Гриша-то?
- Что, государыня, она уж дух испустила, вот тут он и тронулся в уме: ни за что отдавать не хотел. Покойницу в свою постелю пристраивать стал. Мол, тут лучше отогреется, в себя придет. На подушки посадил да и косы расчесывать принялся. Еле оторвали, право слово.
- Чтоб Григорий Григорьевич да таким оказался…
МОСКВА
Дворец Орловых в Нескучном
А. Г. Орлов, камердинер Филимон, Г. Г. Орлов
- Ваше сиятельство! Вот радость-то несказанная для графа Григория Григорьевича, вот радость!
- Здорово, Филимонушка. Что братец?
- Да что тут скажешь, ваше сиятельство. Телом-то наш граф, может, и здоров, а душой… Цельными днями по покоям ходит. Молчит, кушать не позовешь - не вспомнит. И все графинюшку нашу, царство ей, ангельской душеньке, небесное, поминает. Как гулять любила, к каким цветочкам благорасположение имела, как его сиятельство звала. И правда, есть что вспомнить: ласково таково, радостно, словно песню поет. Да что там!
- Еще и ты, Филимонушка! Тебе бы братца поддержать, развлечь, а ты, как баба, разнюнился.
- Ваша правда, ваше сиятельство, да больно ладно граф с графинюшкой жили. Света Божьего друг за дружкой не видели. Куда он, туда и она, он отойдет ненадолго, места себе Катерина Николаевна не находит - не случилось ли чего, нет ли беды какой. Увидит Григория Григорьевича, вся засветится, смехом так и зальется: "Соколик мой, милый мой!" Иных слов для супруга и не знала.
- Да кто бы подумал, что кузина так быстро приберется.
- Теперь-то уж дело прошлое, ваше сиятельство, только здоровье у графинюшки всегда было слабое. Не то чтобы хворала, а так - зябла все, тепла искала. Чтобы на крыльцо аль в прихожую выбежать - никогда. Всегда в шаль укутается.
- Все думалось, в замужестве сил наберется, расцветет.
- Да вот не набралась, не судил Господь.
- Врачи опять-таки за границей.
- Что вы, ваше сиятельство! Мало ли ихнего народу у нас перебывало. Где его сиятельство о каком лекаре ни услышит, тотчас к нему с графинюшкой едут. Что денег переплачено было, а толку?
- И деток не оставила.
- По моему разумению, валю сиятельство, то графинюшку и сгубило: каких только снадобий не принимала, чтоб забрюхатеть. Уж граф как отговаривал, успокаивал, слышать не хотела.
Шаги тяжелые. Неверные. Половицы то заскрипят, то притихнут. Слова тихие. Невнятные. Портьера на двери заколыхалась. Снова опала. Не уходит ли?
- Ваше сиятельство!
- А, это ты, Филимон.
- Я-с. Граф Алексей Григорьевич к вам, ваше сиятельство.
- Алексей Григорьевич… Повременить вели… недосуг мне…
- Братец! Гриша…
- Зовет кто?
- Братец, неужтр не узнал?
- Братец…
- Алеша я, братец, да погляди ж ты на меня.
- Братед… Пойти графинюшку упредить, чтобы убралась. Не любит неубранной к гостям выходить. Сейчас упредить…
- Гришенька!
- Гости собираться начинают. Филимон, слышишь? Гости.
- Ваше сиятельство, да вы графа за ручки возьмите, к себе поверните. Может, тогда и увидит. Тихонечко только, не испужать бы.
- Ты, Алеша? А все тебя ждал. К Катеньке пойдем. Давненько не видались. Скучала она по тебе. Слова хорошие говорила.
- Может, тут присядем, братец. Поговорим.
- Чего же тут, на проходе-то. Мы к Катеньке пойдем. Вот только запамятовал я, где покои-то графинюшкины. Экой бестолковый! Сюда ли, туда ли?
- Не беспокой себя, Гриша. Филимон все что надо сделает. Все найдет.
- Найдет, говоришь. Не найдет, Алеша. Господи, что же это я! Катенька-то наша, графинюшка… Слыхал, братец, не вернулась. Не захотела. Как просил Христом Богом, не оставляла бы меня одного. Улыбнулась так еле-еле, головкой покачала, и нет ее. Нету, братец. Один я, как перст.
- Какие слова-то тебе, братец, сказать?
- Нету таких слов, Алеша, и быть не может. Ушла Катенька.
- Братец, чем так душу-то себе бередить, может, поехал бы ко мне в Остров. Или к нашему Владимиру Григорьевичу в Отрадное. К нему-то подале, а ко мне рукой подать. Мы бы и расставаться с тобой не стали, помнишь, как в Кенигсберге. Плохо ли?
- Нет уж, здесь, останусь. С ней, с голубкой моей. Слышь, фортепианы отозвались. Не она ли, не Катерина Николаевна ли?
МОСКВА
Дворец В. Г. Орлова
И. Г. Орлов, В. Г. Орлов, А. Г. Орлов
- Был, старинушка, у Гриши?
- Был. Вчерась, сразу по приезде, и сегодня с раннего утра.
- Как нашел его? Тебе виднее, мы-то с Владимиром Григорьевичем чуть не каждый день его видим.
- Обмануть бы себя хотелось, да что уж - плох наш богатырь. Совсем плох.
- То, что в разуме помутился, лекари говорят и пройти может, успокоиться. Время нужно.
- Не о том я, Владимир, что бредит. Оно и впрямь, случается, проходит. Другое - сдавать Гриша начал.
- Постарел, на твой глаз?
- Ему до пятидесяти уж совсем недалеко, известно, не молодость. Только он вроде как от жизни отвернулся. В себя глядеть стал. Как древний старец какой. Узнал он меня сразу. Про графинюшку рассказывать стал. Заплакал. А потом как отрезало: не видит, не слышит, интересу ни к чему не имеет. Долго я с ним просидел, по саду походил. Вдруг он на меня ясно-ясно так поглядел: "Не трать на меня сил, старинушка. Не стану я без Кати жить. Бог не приберет, сам уйду. Не стану муку такую терпеть". У меня сердце зашлось. А он пошел так по аллее - не оглянулся. Я было за ним, а он все шагу прибавляет, видно, сердится.
- Может, со временем обойдется. Лейб-медика бы позвать.
- Да ты что, Владимир Григорьевич, в себе ли? Не о том речь, что от Роджерсона всегда-то проку мало было. Зачем дворцу такую радость дарить? Наша Анна Степановна и так передавала, больно государыня Гришей интересовалась. Как весть о кончине графинюшки дошла, чуть в ладони не захлопала. Как же это, мол, наш красавец любви своей лишился. Чего же это гнилое деревце себе согнул?
- Полно, Алеша, когда все было. Поди, уж быльем поросло. С чего государыне Грише зла желать.
- Зря споришь, Владимир Григорьевич. Брата не слушаешь, старинушку вашего послушай. Какие там чувства были, одному Господу Богу известно, а ревность - она, братец, два века живет.
- Так ведь не пустует государынина постеля.
- Не пустует, да и память не стареет. Хоть государыня сама в те поры Грише ашпит дала, только сам наш Григорий Григорьевич в апшиде том не без вины был. Слухи пошли, что кузиной заинтересовался, к государыне поравнодушней стал.
- Побойся Бога, старинушка, Катеньке-то тогда сколько лет было - былиночка малая.
- А что ж думаешь, Григорий Григорьевич к былиночке приглядываться стал, а государыня и не заметила? Когда со мной об апшиде договаривалась, видал бы, все лицо в алых пятнах, руки так и летают, глаза блестят - то ли от неудовольствия, то ли от слезы непрошеной.
- Сама же за Васильчиковым потянулась.
- Кто спорит, да ведь баба бабе рознь. Иной одного мужика на всю жизнь с лихвой хватает. А другая - с одним в любви пребывает, а с десятью на стороне махается. И хочешь знать, ни одного не упустит, всех разом сторожит.
- Пусть так, да ведь Гриша как согласия добивался. Обманом его из Петербурга выманила, обманом в Ревель заслала.
- Что ж скажешь, за ним не следила?
- Что ни говори, свадьбу чин чинарем справила. Сама невесту убирала. На подарки денег не жалела.
- Тут уж жалеть нельзя было - каждым рублем Грише доказывала, сколько потерял, чего лишился.
- Катеньке портрет свой богатейший в бриллиантах дала.
- А не выдержала. За ради Бога меня просила Грише сказать, чтоб немедля из России выезжал. То ли за себя поручиться не могла, то ли горечь задушила. Ты-то что молчишь, Алеша? Не хуже моего государыню знаешь, а может, получше Гришиного.
- Мое дело особое. Тут для нее одна моя вина.
- А была и ее?
- Врать не хочу: не было. Как пришел, так ушел. Грише дорогу переходить не стал. Ему-то она дорога была, а мне…
- Ладно, чего исповедь задним числом держать. О другом я подумал, Алексей Григорьевич. Не пора ли тебе семейством обзавестись? Тоже не мальчик, не век же тебе с чужими женами махаться. Надо бы свою боярыню в дому иметь, деток завести.
- А ведь и впрямь, братец, сколько тебе казаковать в чистом поле. Не поискать ли нам тебе парочку?
- Нужды нет. Есть одна на примете. Пожалуй, если уж семейством обзаводиться, только с ней.
- Выходит, братец, давно думаешь, а с нами словечком не обмолвишься.
- Чего раньше времени впустую воду молоть, не обессудьте.
- Дело твое, да и для нас, сам знаешь, не чужое. Может, раскроешь секрет-то.
- Отчего не раскрыть. Так болезнь Гришина душу растревожила, что уж таиться охоты нет. Дочка Лопухина Николая Александровича.
- Погоди, погоди, Алексей Григорьевич, это выходит родная племянница пассии твоей Екатерины Алексеевны Демидовой? И супруга Николая Александровича, и она из одного семейства Жеребцовых, сестры родные.
- Выходит, так.
- А тетка как же?
- Никак, Трудно ли с замужней дамой махаться перестать.
- Обидно ведь ей будет. Как бы зла какого невесте не сделала - всяко бывает.
- Не сделает. Племянницу больно любит.
- О приданом не спрашиваю: тебе своего хватит.
- Почему же, и с приданым все как положено. Оно верно, богатства не такие, как у мужниной родни Екатерины Алексеевны. Да такие не сыщутся в России-то. А все не бесприданница.
- Невеста, поди, собой хороша?
- Да не то в ней мне дорого. Авдотья Николаевна моя Вся в мать пошла - веселая, добрая, домовитая. Одна беда - ни единой церковной службы не пропускает. Как ее, случается, ни бранят, глаза в пол уступит, зардеется вся, а на своем стоит: пойду да пойду.
- Да что там хороша - разоденешь, как положено, каменьями усыпешь, так никто при дворе глаз не оторвет.
- А вот этому не бывать!
- Чему, Алексей Григорьевич? Чего всполошился-то?
- При дворе Авдотье Николаевне не бывать! Самого меня там не увидят, а уж супруги моей и подавно. А насчет нарядов, Авдотья тоже в мать пошла. Анна Алексеевна рядиться не любит, а уж украшениям и вовсе цены не знает - лишь бы дома все в порядке да в ладу. Гостей за столом принимать любит - уж такой хлебосольной хозяйки поискать. И все беспокоится, чтобы каждому гостю хорошо, да вкусно, да сытно. Раз кто о чем попросит или от чего откажется, всю жизнь помнить будет - не ошибется.
- Одно мне, братец, чудно: такая простота при такой-то родне! Супруг твоей Екатерины Алексеевны…
- Петр Григорьевич Демидов.
- И приходится он Прокофию да Никите Акинфиевичам Демидовым, выходит, двоюродным братом?
- Кузен и есть.
- А где ты, в каких европейских аль восточных столицах такого чудака, как Прокофий Акинфиевич, найдешь? Вот уж ни в сказке сказать, ни пером описать.
- Алексей-то тебе, пожалуй, старинушка, и не станет про чудачества Прокофия рассказывать, а я не удержусь. Вообрази только, прислугу свою заставляет ходить одна нога в онуче и лапте, другая - в чулке и башмаке. Это чтобы помнили о простом его происхождении. Мало того. На всех в доме очки надел - для пущей важности: что прислуга - на лошадей и собак тоже.
- Да полно тебе, Владимир Григорьевич, что за потеха такая дурацкая!
- Что есть, старинушка, то есть. Свой дом на Басманной велел снаружи обшить железом.
- Это что за причуда?
- От пожарной опасности. Внутри в стенах вделаны маленькие органы, кругом серебряные фонтаны с вином, под потолками клетки с редчайшими птицами, а кругом ручные обезьяны, орангутанги и прочие звери разгуливают.
- Авдотья Николаевна сказывала, что им с родительницей еле удалось отказаться от прогулки с Прокофием Акинфиевичем. У него выезд-то и вовсе диковинный: колымага ярко-оранжевая цугом - две малые лошади в корню, две преогромные в середине, две совсем крошечные впереди, и форейторы такие же - гигант и карлик. Едет такой поезд, вся Москва сбегается смотреть, а Прокофию Акинфиевичу только того и надо.
- Дурью мучиться каждый может. Ты мне лучше, Алексей Григорьевич, напомни, с каким это Акинфиевичем Демидовым - имя запамятовал - нам встречаться в Ораниенбауме приходилось?
- Так это Никита Акинфиевич, братец Прокофия. Ученый человек, наукам и художествам покровительствует.
- И при покойном императоре состоял? По ошибке, что ли?
- Знаешь, старинушка, не по ошибке, скорее по душевному влечению. Среди самых что ни на есть приближенных числился. Очень ему император благоволил.
- Ему бы с государыней умные разговоры разговаривать.
- А вот поди ж ты, предпочел ее супруга. Сам с господином Вольтером переписывается.
- Тут уж разреши, братец, и мне добавить. Нам с Никитой Акинфиевичем по Академии наук не раз встречаться доводилось. Умнейший, достойнейший человек, ни в чем на братца не похожий. Вот два года назад медаль при Академии Художеств учредил - за успехи в механике. Капитал на нее немалый положил.
- Авдотья Николаевна говорить о нем начнет, остановиться не может. И как он по западным странам путешествовал, и как в Италию скульптора нашего Шубина возил, и как у самого знаменитого Рослейна портрет свой списывал.
- Э, да у тебя, братец, Авдотья-то Николаевна, никак давно уже на сердце лежит. Чего ж медлишь? Хочешь, сватом буду?
- Да вот теперь недуг Гришин - не ко времени выходит.
- Как раз ко времени. Над Гришиным животом один Господь волен - то ли выздоровеет, то ли до века в помрачении ума останется. Тут уж ждать да переждать грехом обернуться может. Семейство это Демидовское в свойстве иметь тоже неплохо. Так что с Богом, Алексей Григорьевич! Оно матушку-царицу все едино огорчишь. Слыхал, и за тобой она приглядывает.
- Не она - Потемкин. Стороной дошло, обер-полицмейстеру московскому приказал все обо мне доносить. Попались тут мне на глаза соглядатаи его - среди дворни околачивались. Больше не будут - у меня разговор короткий.
- Другие найдутся, братец. Ты уж примирись, что государыня с тебя до конца твоего веку глаз не спустит.
- А хоть бы и так. Дружбе нашей все едино конец, и слава Богу.
ПЕТЕРБУРГ
Дом А. А. Безбородко
А. А. Безбородко, слуга Ефим, Н. А. Львов, Г. Р. Державин, И. И. Хемницер, И. Ф. Богданович, Д. Г. Левицкий, В. В. Капнист
- Ваше превосходительство, Александр Андреевич, на сколько персон ужинать накрывать прикажете?
- Как обычно, Ефим. Сейчас сочтем: Державин, Хемницер, мы с Николаем Александровичем, Богданович, Василий Васильевич Капнист.
- Неужто из Малороссии приехал? Надолго ли?
- Сказывал, по делам. Поди, надолго не задержится. В разлуке с молодой женой быть не захочет.
- Значит, ему один прибор ставить?
- Дам у нас нонича, как всегда, не будет. Еще, пожалуй, три персоны да главный наш именинник - Левицкий. Видал его новую картину, что в галерее повесили?
- Как не видать! Распрекрасная картина - глаз не оторвешь. Матушка-царица, как в сказке, стоит, вся так и сияет.
- Вот ты у нас какой знаток сделался. По случаю картины этой, которую мы все столько ждали, шампанского заморозить вели да хрусталь новый, богемский, вели подать. Чтоб как на самый большой праздник.
- Неушто не сделаю? Будете довольны, Александр Андреевич. В таком дворце и к столу подавать одна радость. Дождались-таки, батюшка, чисто царских хором.
- Скажешь тоже, царских! Велики - верно, а по отделке до дворца куда как далеко.
- Не сразу Москва строилась. Будет время - все в наилучшем виде закончите. Оно уж и нынче галерея - другим барам только позавидовать.
- Позавидовать, может, и могут, а своим признать - вот это куда труднее.
- Ничего, ничего, Александр Андреевич, лишь бы царице угодны были, а все другие тут же во фрунт станут. Да что мне, старому солдату, вам говорить - сами, поди, знаете.
- Разболтался ты, служака, а гости-то уже на дворе.
- Батюшки-светы! Бегу, бегу за столом приглядеть.
- Здравствуйте, Дмитрий Григорьевич, здравствуйте! Именинник вы сегодня у нас, как есть именинник.
- День добрый, ваше превосходительство, а вот насчет именинника не разумею.
- Картину вашу чествовать нынче станем.
- Полноте!