- И не отмахивайтесь. Ипполит Федорович - читали, поди, какие стихи на нее написал - "Екатерина-Законодательница в храме Правосудия". А Державин того лучше оду целую сочинил. Вот и послушаем сегодня, и посмотрим. Э, да покуда я с вами здесь толкую, друзья-то наши все у картины вашей собрались, даже нас не примечают. Господа! Господа! Прошу, рассаживайтесь, итак, я полагаю, что начнем мы с программы, которую Дмитрий Григорьевич в основу своей картины положил. Знаю, Дмитрий Григорьевич, что вы ее для Богдановича написали, теперь же и нам разрешите приобщиться.
- Многословием-то я не грешу, разве что вкратце.
- Как изволите!
- Как видите, господа, середина картины моей представляет внутренность храма богини Правосудия, перед которой в виде Законодательницы ее императорское величество жертвует своим покоем, сжигая на алтаре маковые цветы. Собственным покоем ради покоя общественного! Но делает это с лицом радостным и просветленным от сознания благороднейшей цели своего жертвования. Потому увенчана ее императорское величество не короною, а лавровым венцом поверх короны гражданской, возложенный на главу ея. Знаки ордена святого Владимира изображают личность знаменитую за понесенные ею для пользы Отечества труды. А то, что труды сии Отечеству полезны, показывают лежащие у ног монархини книги законов, подтверждающие истинность и справедливость ее поступков. Победоносный орел покоится на законах, и вооруженный Перуном страж рачит о целости оных. Вдали поместил я открытое море, корабль как символ флота Российского и на развевающемся Российском флаге, на военном щите Меркуриев жезл - потому что главным для народа является не война, но успешная торговля. Вот, как будто, и все, господа.
- Вы существенное обстоятельство пропустили, Левицкой!
- Смысл кадуцея, жезла Меркуриева. Разве одну торговлю он означает?
- Это уж моя промашка при объяснении, прошу покорно извинить. Конечно, крылатый кадуцей означает прежде всего науки, кои приходят при нашей государыне в столь процветающее состояние.
- А Фемида? О Фемиде вы упомянуть забыли, а ведь какая мысль у художника высокая! Фемида может сдвинуть с глаз повязку, положить на колена весы и, отдыхаючи, глядеть, как обязанности ее успешно исполняет российская императрица.
- Господа, но все наши слова ничто перед строками, сочиненными Державиным. Пусть он прочтет последнее свое творение - "Видение Мурзы".
- Его вдохновение мне подарил чудный образ Левицкого.
Раздвиглись стены и стократно
Ярчее молний пролилось
Сиянье вкруг меня небесно;
Сокрылась, побледнев, луна,
Виденье я узрел чудесно:
Сошла - и жрицей очутилась
Или богиней предо мной.
Одежда белая струилась
На ней серебряной волной;
Градская на главе корона,
Сиял на персях пояс злат;
Из черноогненна виссона,
Подобный радуге, наряд
С плеча десного полосою
Висел на левую бедру;
Простертой на алтарь рукою
На жертвенном она жару,
Сжигая благовонны маки,
Служила вышню божеству…
"Кто ты? Богиня или жрица?"
Мечту стоящую я спросил.
Она рекла мне: "Я Фелица"…
- Фелица? Иными словами, Фелицитас - благодетельная богиня Счастья.
- Именно Счастья - в отличие от Фортуны. Фортуна всегда была суровой, Фелицитас благой. Если вы решитесь повторить свою композицию, Дмитрий Григорьевич, вам непременно нужно будет изобразить рог изобилия.
- И чтобы из него лилось потоком злато как символ благополучия. Помнится, в Риме было несколько храмов Фелицы.
- И стояли статуи на Марсовом поле и на Капитолии.
- Какая счастливая находка, Дмитрий Григорьевич.
- Какая счастливая находка, Гаврила Романович!
- Но эту находку подсказал мне Левицкий. Это его представление о просвещенной монархине.
- Василий Васильевич, разве вы не хотите поделиться своими мыслями? Не могло же оставить вас равнодушным творение Левицкого! Молчащий Капнист - это так необычно.
- Не вызывайте меня на откровения, Львов.
- Это почему же?
- Я не хочу вносить диссонанс в ваш слитный хор восторгов.
- Значит, картина не пришлась вам по сердцу?
- Полноте, полноте, Хемницер! Картина превосходна, другое дело - ее соответствие действительности. Учить царей - неблагодарное занятие, как бы вы ни старались подсластить пилюлю.
- Но государыня сама требует от своего окружения откровенности и изгоняет льстецов.
- По всей вероятности, неумелых. У государыни превосходный вкус, и она вправе рассчитывать на более тонкие кружева лести и высокопарных излияний. Возьмите хотя бы слишком многочисленных, и слишком часто сменяющихся флигель-адъютантов.
- Василий Васильевич, Державин недаром написал: "Владыки света люди те же. В них страсти, хоть на них венцы". Вряд ли мы вправе вторгаться в личную жизнь монархини.
- Но эта жизнь не безобидна для тысяч подданных.
- Не безобидны флигель-адъютанты?
- Но ведь каждое назначение сопровождается дарением земель и людей, расточительством и обращением к казне. Неожиданно объявившиеся начальники, ничего не понимая в своих новых обязанностях, губят любое дело, к которому бы ни прикоснулись. А впрочем, господа, я не намерен выводить вас из вашего сладкого неведения. Думаю, за меня это сделает жизнь.
ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
Екатерина II, М. С. Перекусихина
- Положительно Орловы не перестают меня удивлять. Свадьба графа Алексея Григорьевича в свое время распотешила не то что Петербург, но и всю Москву. Графиня Орлова, что ни утро, ни свет ни заря отправляющаяся в церковь, выстаивающая самые долгие богослужения и решительно не разделяющая молодецких выходок мужа.
- Так ведь, государыня-матушка, между мужем и женой один Господь Бог судья. Днем все вроде и разное, зато ночью мир и лад. Сказывают, граф даже похождения свои былые позабыл. Чуть что домой мчался, Авдотьюшке подарочки вез.
- Бог мой, как меняет людей время. Впрочем, я всегда подозревала, что Орловы вернутся к своей мещанской сути. Когда у графа Алексей Григорьевича первый младенец родился, помнишь, Марья Саввишна, я еще говорила: парня бы ему, чтоб по своему образу и подобию богатыря воспитал. Что ему с девкой делать. Ан все наоборот вышло. Цельный год с дочкой лучше няньки всякой возился.
- Да уж, государыня-матушка, слух ходил, будто колыбельные песни ей певал, что ни день на руки брал. Только от него и слышали: "Нинушка", "Нинушка".
- Почему Нинушка? Разве не Анной ее крестили?
- Такое уж дочке имя придумал. Не показалась ему, видно, Анна-то.
- А вот теперь парень родился, графиня родами померла. С двумя младенцами и без жены остался. Что говорят-то о нем?
- Что говорят! Тоскует, места себе не находит.
- Не начал бы куролесить. С него станется.
- Кто знает. Пока около деток все время проводит. Говорит, будто бы Господь утешение ему на старости лет послал.
- Пятьдесят лет - старость! Скажет тоже!
- Так ведь это, государыня-матушка, кто как себя понимает. Может, граф уж такое понаделал в жизни-то своей баламутной, столько повидал, что душа роздыху запросила. И так бывает.
- Поверить не могу.
- А вот еще, государыня-матушка, Безобородка-то наш в Москве его навещал и не один раз. Соболезновать приезжал, сказывали. Державин Гаврила Романович стихи ему на смерть супруги посылал. С великим почтением к покойнице относился.
ПЕТЕРБУРГ
Васильевский остров. Дом Д. Г. Левицкого
В. В. Капнист, Д. Г. Левицкий
- Вы оставляете столицу, Василий Васильевич?
- Я не думаю, чтобы кто-то, кроме самых близких друзей, посетовал на исчезновение Капниста. Скорее наоборот. Но вас я отношу к своим прямым друзьям, Дмитрий Григорьевич.
- Сердечно тронут. Но что побудило вас к такому решению? Ведь не женитьба же. Да и Александре Алексеевне, даме светской, не покажется ли скучной провинциальная жизнь?
- Нет, Дмитрий Григорьевич. Сашенька моя во всем со мной согласна и сама торопит с отъездом.
- Вы, по крайней мере, намереваетесь обосноваться в Киеве?
- Не приведи Господь! Только в моей милой Обуховке. Это истинный земной рай, тем паче для молодых супругов.
- Но не этот же рай подвиг вас на подобное решение? Уверен, что нет. Уж не нападки ли на вас из-за вашей "Сатиры первой и последней"? И вы придаете значение людской хуле и похвале? Это так на вас не похоже! Не вы ли сами писали о мирском маскараде, за ветошью которого скрываются самые низменные чувства?
- Именно потому что писал, я начал чувствовать отзвуки недовольства вашей Фелицы.
- Не преувеличиваете ли вы?
- Нисколько. Мне были переданы слова государыни, что нельзя все российское общество представлять в виде взяточников и казнокрадов, тем более что некоторые из высоких чиновников приняли сии рассуждения за намеки на свой счет. Судья Драч в их лице был оскорблен и потребовал немедленной сатисфакции. Я не боюсь его гнева, но не хочу подвергать его действию мою Александру Алексеевну. Ведь родители ее и без того со мною ни в чем не соглашаются.
- Мне сказывал Николай Александрович, вам и ранее приходилось прилагать немалые усилия для поддержания мира среди родственников.
- Ему ли не знать! Когда родители его супруги Марии Алексеевны и моей Сашеньки отказали ему после неудачного предложения от дому, то и от меня потребовали, чтобы я всяческие отношения с ним пресек.
- Знаю, ультиматум сей вы отвергли.
- Отверг с негодованием, и тогда мне пригрозили разрывом помолвки с Сашенькой. Сашенька была в отчаянии и умоляла подчиниться требованиям родительским хотя бы временно и на словах. Но я не захотел оскорблять притворством нашего со Львовым дружества и, в свою очередь, объявил, что готов отложить свадьбу. Львов умолял меня так не делать. Но дружество ставлю я превыше всех светских требований и условностей.
- Позиция ваша достойна всяческого уважения.
- Теперь родители Сашеньки вновь пугают ее, бедную, а я хочу положить конец их влиянию на дочь.
- Но что могло их напугать, когда ваша "Сатира первая и последняя" напечатана в "Собеседнике любителей российского слова". Ведь сама государыня печатает свои сочинения в этом журнале княгини Дашковой. Княгиня, как довелось мне портрет ее сиятельства писать, рассказывала.
- Только того княгиня не договорила, что государыня и Екатерине Романовне недовольство свое высказывала.
- Быть не может!
- Еще как может. Да у княгини нрав крутенек - в спор с государыней вступила, доказывать стала, а все неприятность. Раз на раз не приходится. Сегодня княгиня так посмотрит, завтра же…
- Писать более не собираетесь?
- Напротив. Писать много собираюсь. Комедия у меня задумана одна - о крючкотворах. Посидеть над ней в тишине да спокойствии бы.
- Слыхал я, ода у вас новая, Василий Васильевич.
- А у меня она с собой. Хотите, прочесть дам.
- Сделайте милость. Пока-то ее напечатанной увидишь.
- Да, пожалуй, и не увидите, Дмитрий Григорьевич.
- Что так?
- Гаврила Романович усиленно советует повременить. Тоже последствий всяческих опасается.
- О чем же ода, если не секрет?
- Если и секрет, то не от вас. Слыхали ведь, ее императорское величество указ подписала, чтобы всем малороссийским крестьянам в крепостном состоянии быть.
- Слыхал и душевно скорблю. Видеть нашу Малороссию закрепощенной! Так и кажется, умолкнут теперь наши песни, кончатся гуляния да ярмарки…
- Может, так сразу и не умолкнут, а горе для наших людей страшное.
- Да, такого при графе Кириле Григорьевиче Разумовском не случилось бы. Он бы государыню уговорил.
- Которую государыню? Елизавету Петровну?
- Так ведь мы в век просвещенный вступили.
- Только выходит, человека обыкновенного в беде чужой убедить легче, чем просвещенного. У просвещенного и физиогномий на разные случаи жизни больше разных. Он к случаю да выгоде легче примениться может.
- Трудно с вами не согласиться.
- Конечно, трудно, ведь вы портреты списываете, личность человеческую проникаете.
- О том и ода?
- Да что мне перед вами таиться. Назвал я ее "Одой на рабство", имея в виду, что государыня запретила в бумагах официальных и прошениях всяческих подписывать именем раба, но подданного.
- Ошибаетесь, Василий Васильевич, - еще не запретила, только разговор подобный место имел. Вот все и всполошились.
- О звании я и не говорю, а только аллегорически весь позор рабства и крепостного ярма для государства, мнящего себя просвещенным, разбираю. Там и панегирических оборотов предостаточно, да Гаврила Романович на своем стоит: отложить печатание до лучших времен.
- Кто знает, не его ли правда.
- А вы что колеблетесь, Дмитрий Григорьевич? Ведь какую "Государыню-Законодательницу" представили и на меня в досаде были, что не расхвалил со всеми картины.
- Самолюбие авторское, Василий Васильевич, слаб человек. А по существу…
ПЕТЕРБУРГ
Васильевский остров. Дом Д. Г. Левицкого
В. В. Капнист, Д. Г. Левицкий
- Рад, душевно рад, Василий Васильевич, что минутку для старого друга нашел. Боялся, уедешь, не попрощавшись.
- Как можно, да еще после такой обиды, что Академия Художества тебе нанесла. Подумать только - от руководства классом живописи портретной отстранить, из штата уволить и все за что! По моим мыслям, так за одну только "Екатерину-Законодательницу", не иначе.
- Так полагаешь? А ведь стихи державинские куда как по душе государыне пришлись. Много Гаврилу Романовича хвалила, обещала судьбу его устроить, лишь бы дальше писать продолжал.
- Вот-вот, друже, стихи - одно, картина - другое.
- В чем другое?
- От глаза к сердцу путь короче, а у тебя государыня представлена, как монархию просвещенную Вольтер и Дидро начертали.
- О том и старался.
- Видишь, сам признаешь. Только больше ни Вольтер, ни Дидро, ни мысли их здесь не нужны.
- Разве?
- Как иначе, друже? Я сам в представлении потемкинском, что для императрицы на пути в Тавриду князь разыграл, участие разом со многими другими принимал. Все фокусы как делались собственными глазами лицезрел. На то и Киевский предводитель дворянства - куда денешься, служба такая.
- И учеников академических, что декорации бесчисленные писали, видел?
- Да оставь, друже, в декорациях ли дело! Ты бы на скот дохлый поглядел, на людей до смерти заморенных. Ведь каждому своя корова дорога, второго вола тоже не купишь - полжизни работать придется. А скот-то по-над Доном подряд у всех отбирали да к Днепру гнали, чтобы благополучие пейзанское наглядно представить. Как возвращать да сохранить, никто не думал. Бабы десятки верст за кормилицами своими с ведрами бежали, слезами умывались. Иных буренок молоком вместо воды поили: подоят - тут же и напоят. Воды-то неоткуда взять. Хлебом всю степь ковыльную пахали да засевали, а зерно как у крестьян для того отбирали, подумал? А ты - писанные декорации, академисты-художники!
- Так это Потемкин - его дела.
- Потемкин? А у государыни ни советчиков, ни соглядатаев, ни собственных глаз? В степи голой богатство такое, поди, не захочешь, да подумаешь: откуда бы ему взяться. Парки из срубленных дубов на обратном пути государыни уже попривяли, так их свежесрубленными березками заменили - авось, в нужный день постоят, ехце не увянут. И того тоже не заметила? Как обо всем этом Фернейскому патриарху рассказать? Какими словами мудреца старого заговорить?
- И никто государыне слова не сказал? Глаз не открыл?
- Меня что ли, друже, в виду имеешь? Так меня и близко к государыне никто бы не подпустил. Все больше в толпе, вместе со всеми, поклоны отбивал, аж в глазах темнело.
- Николай Александрович, сам сказывал, удостоился чести в поезду царицыном быть.
- Львов - другое дело. У Николая Александровича свой интерес. Сам подумай, государыня ему собственноручно передала записку свою о соборе в Могилеве - в память встречи с австрийским императором. Между прочим, лучше будет, коли от меня узнаешь: все работы живописные Львов не тебе, местному художнику заказал - Боровиковскому. Сюда пригласил поселиться в своем доме.
- Знаю. Образа пишет. Портреты тоже.
- А насчет правды Александр Андреевич Безбородко вот расхрабрился - объяснять начал, для чего Потемкину художников больше, чем строителей запонадобилось.
- Он ведь и раньше о "Случае" светлейшего словами Михайлы Васильевича Ломоносова говаривал: "Места священные облег дракон ужасный".
- Говаривал, да что толку.
- Доказать-то он государыне смог?
- Наверно, коли в немилость попал.
- Безбородко? В немилость? Быть того не может!
- Почему же? На деле государыня и мысли не допускала, чтоб спектакль потемкинский не состоялся. Вон Бецкой болтать по привычке много стал, что к светлейшему художников посылал, тут же лишился обязанностей опекуна графа Бобринского. Бобринский ведь из всех царицыных побочных, не при посторонних будь сказано, детей его одного и любит.
- Знаю, граф из корпуса к господину президенту как в собственный дом ездил.
- Туда и государыня заезжала с сынком повидаться. А теперь вместо Бецкого президентом Академии Художеств Завадовский назначен.
- И Потемкин не заступился!
- Да ему молчание президента еще важнее, чем государыне. Терпел Бецкого, покуда в деле нужен был, а теперь чем дальше от Академии окажется, тем лучше.
- Да какой со старика спрос: девятый десяток давно разменял - как еще на ногах стоит!
- Под руки водят. А отставку мою сразу подмахнул, не ошибся.
- Жаль мне тебя, Дмитрий Григорьевич, душевно жаль, сердцем ты к своим питомцам прирос. Сколько тебе за заслуги твои неоцененные, прости мое любопытство, пенсии назначили?
- По сей день не решаюсь супруге моей Настасье Яковлевне сказать: двести рублев годовых. Господин президент добавил, что для портретного и то хорошо - невелико дело персоны малевать.
- Так-то, друже. Спасибо, еще портреты по заказам писать будешь - к тебе дорога никогда не зарастет. А чтоб не так горько вам с Настасьей Яковлевной было, о себе скажу, чем за путешествие ее императорского величества в Тавриду поплатился.
- И ты, Василий Васильевич?
- И я, друже. Сам знаешь, поезд-то царицын в Киеве надолго против задуманного задержался. Терпению моему конец приходить стал. Я Александре Алексеевне в Обуховку про то в письмах и писать начал.
- В письмах? Да как же можно! Экая неосмотрительность!
- Знал, что нельзя, больно по дому соскучился. Сашенька тоже жаловалась - всю зиму одна, дел по хозяйству невпроворот, а тут еще детки. Мне уж покои наши обуховские что ни ночь снились. Сам посуди, двор-то царский в Киеве ни много ни мало с 29 января до 22 апреля пробыл. Кто выдержит!
- И не думал, что так долго.