- А свое поражение они совсем не допускают?
- Есть и такие, но их немного, ваше превосходительство, - ответил Минчев, - Турки, они ведь фанатики, да и муллы стараются изо всех сил. Убить поганого гяура, как они считают, величайшее благодеяние, и кто его совершит, того непременно ждет рай со всеми азиатскими прелестями.
- Мы постараемся послать их в ад, - медленно проговорил Скобелев, - А что можно сказать про турок на Дунае? Много их? В каких пунктах их больше и в каких меньше?
- Я прошел вдоль Дуная от Черного моря до Систова, - оживился Минчев. - Войска по правому берегу реки распределены неравномерно. Очень много войск в Рущукевообще это очень сильная крепость. Встречал я тут главным образом низам, но есть и другие, даже албанцы - одеждой они очень похожи на павлинов. Около Рущука, по слухам, сосредоточено не менее ста пятидесяти тысяч хорошего турецкого войска.
- Почему так много? - спросил Скобелев.
- Турки уверены, что главный удар русская армия нанесет именно в этом месте; мол, русские очень любят штурмовать сильные крепости.
- И кто же там командует? Кто у них там главный?
- Пашей там много, ваше превосходительство, - ухмыльнулся Минчев. - Топал-паша, Измир-паша, Вали-паша, Мурад-паша, Салджазан-паша, Халил-паша, Нури-паша, Пехлеван-паша, Садык-паша, Али-паша и еще с полдюжины. На днях должен Приехать главнокомандующий Абдул Керим-паша. Пашей много, а дисциплины в войсках нет, ваше превосходительство. Появились там башибузуки и черкесы: эти начали с грабежей и насилий, христианские девушки не могут появиться на улицах Рущука не только вечером, но и днем.
- Ну, а Систово? Какова там численность турецкого войска?
- Невелика, ваше превосходительство! Я имел удачу повстречаться вчера с хвастливым турецким офицером. Он убежден, что русские в Систово не полезут, он так и сказал, что, мол, этот городишко не представляет для врага большого интереса. В Систове, насколько мне известно, находится один батальон редифа численностью шестьсот - семьсот человек и одна батарея, состоящая из шести пушек. Хоть турки и уверены, что русские не нападут на Систово, укрепления они воздвигают как на окраине города, так и по всему берегу. Работают и турки, и насильно пригнанные болгары. Но, ваше превосходительство, Систово после Рущука и других городов на Дунае показалось мне чуть ли не мирным уголком!
Данные были свежи и интересны, и генерал Скобелев занес их в видавшую виды тетрадь. Он уже с уважением смотрел на своего собеседника и не скрывал этого.
- То, что вы с таким трудом и мужеством собрали, заслуживает самой высокой похвалы, - сказал он. - Полковнику Артамонову будет весьма полезно вас увидеть, и я направлю вас к нему сегодня же. Продолжайте и дальше служить Болгарии и России - это никогда не будет забыто, господин Минчев. Меня интересует какой-то небольшой участок, полковника Артамонова беспокоит вся Болгария. Русскую армию будет интересовать многое: крепости и их гарнизоны, Балканы и проходы в них, количество турецких войск и их обученность, оружие и артиллерия, одежда и питание, настроения солдат и офицеров по мере активизации войны. Точные задания вам даст полковник Артамонов. Как давно вы обедали?
- Вчера, ваше превосходительство.
Скобелев расхохотался - громко, раскатисто И весело, усы его дрогнули и энергично задвигались вместе с бакенбардами, в глазах появился юношеский задор.
- Ну, голубчик, хорош же прием мы вам оказали! - сказал он, теребя бакенбарды, - Работали на Россию, а русский генерал не догадался даже предложить обед! Ничего, ошибку сейчас мы выправим, обед у вас будет генеральский! И рюмочка будет. Я слышал, что болгары совсем не пьют. Или это не так?
- Пьют, но очень мало, ваше превосходительство, - ответил Минчев, которому после предложения генерала так захотелось есть, что у него даже закружилась голова.
- Пить будем по-русски, - сказал Скобелев.
- Благодарю, ваше превосходительство, по-русски так по-русски! - охотно согласился Йордан Минчев.
III
Йордан, или Данчо, как ласково называли его дома, в раннем возрасте выказал такие математические способности, что отец не без гордости решил: быть ему хорошим купцом. И стал возить его по всей Болгарии, понимая, что это и есть лучший способ научить сына умению вести торговлю. Но сыну нравилась не сама торговля, когда приходилось нахваливать людям явно плохой товар или стараться заполучить с них лишнее, а возможность путешествовать по стране, видеть разные города и всяких людей. Отец обещал ему большее: показать другие страны, и это радовало его. Вскоре отец определил его на ученье в Константинополь, и Данчо за короткий срок постиг турецкий язык. Когда отец наведался в турецкую столицу, он поразился, до чего же свободно говорил сын с турками, словно новый язык стал для него родным.
Но турецкий язык не стал и не мог стать родным для мыслящего и впечатлительного паренька Данчо. Он и раньше часто задумывался над тем, что в мире все устроено в высшей степени несправедливо. Бог создал людей по своему образу и подобию - тогда почему одни стали извергами, а другие послушными рабами? Правда, он знал, что послушных мало, что болгары ненавидят своих угнетателей, но выражать недовольство можно еще полтысячи лет, и от этого ничто не изменится. Что может изменить судьбу народа? На этот счет Данчо строил всевозможные предположения. Главным из них было то, что он слышал от своей столетней прабабки, дедушки и бабушки, от родителей и соседей: придет, обязательно придет из-за Дуная дядо Иван!
В Константинополе он еще больше понял, какая неодолимая пропасть разделяет турок и болгар. С утра и до вечера и с вечера до утра ему давали понять, что он осел и его место - в стойле с этими животными. В полночь его могли поднять пинком с пола и послать по делу, которое могло потерпеть до утра. На него натравливали собак, давили лошадьми, били по лицу, когда он не так быстро уступал туркам дорогу, и стегали плеткой, если он не становился перед ними на колени в жидкую и липкую грязь.
Из Константинополя он вернулся убежденным врагом угнетателей - турок.
Однажды он с отцом возвращался из поездки по Сербии и Франции. Мать заметила их вдалеке и выбежала навстречу. За месяц она неузнаваемо постарела: волосы ее стали седыми, глаза запали, голова тряслась. Рыдая, она поведала грустную историю. После их отъезда она заболела и по делам отправила в соседнее село дочь Марийку, считавшуюся в округе первой красавицей. Словно предчувствуя что-то недоброе, Марийка стала возражать, но мать настояла на своем. Домой она не вернулась ни в тот, ни на другой день. Кто-то видел, как несколько турецких кавалеристов волокли ее в дальний лес. Там ее и нашли: обесчещенную, исполосованную нагайками, порубленную ятаганами. Хоронили Марийку соседи: они боялись, что мать не выдержит такого тяжкого испытания.
Йордан, вооружившись ятаганом, тайком ушел из дома. - У него не было теперь иной цели, иного желания, как зарезать турка: налететь на него внезапно и рубануть ятаганом так, чтобы тот распрощался с белым светом. Намеревался Йордан сначала помучить захваченного врасплох врага, но потом решил, что он не турок, а православный болгарин и с него хватит того, что он просто прирежет одного из мучителей.
Охотился он за турками две ночи, а на третью встретился в глухом овраге с отцом. Тот укоризненно покачал головой и сказал: "Не дело ты задумал, Данчо! Ты убьешь турка, тут хитрости большой нет, смелости и ума тоже не надо, а что дальше? Завтра к нам ворвутся турки и перережут половину села. Ты можешь уцелеть, а невинные погибнут". "Марийка тоже была невинной, а что с ней сделали турки!" - попытался возразить Данчо. "Ты не турок, а болгарин!" - строго сказал отец и увел его домой. Он не сопротивлялся, понимая, что отец прав и что своей дерзкой выходкой он пользы не принесет.
Заниматься торговыми делами ему уже не хотелось. Напрасно убеждал его отец, что будущее сына навсегда обеспечено, что торговля позволит Данчо жить без нужды. "А другие? - спросил он у отца, - Пусть мучаются, терпят нужду, пусть их истязают и убивают, не так ли?" Отец не мог разубедить сына и вынужден был согласиться с тем, что из него никогда не получится настоящий торговец. Он не возражал, когда сын попросил отпустить его на учебу в Николаев; все четыре года старший Минчев не скупился на содержание и встретил Данчо с радостными слезами на глазах.
Йордан стал учителем в небольшом природопском городке Перуштица. Днем он учил грамоте детей, а вечерами собирал взрослых, рассказывал им про Россию, про русских, желающих помочь своим братьям болгарам. Он всегда говорил, что и сами болгары должны смело бороться с турками, что, когда вспыхнет всеобщее народное восстание, жители Перуштицы тоже обязаны к нему подготовиться. Иногда он уводил молодых парней в горы и учил их стрельбе - сам он обучился этому в Николаевском пансионе.
И все-таки ему казалось, что он делает очень мало, что в его силах и возможностях сделать куда больше. Он упросил отца взять его летом, когда нет занятий, в Константинополь; там, в русском посольстве, он встретил полковника Артамонова и предложил свои услуги добывать нужные сведения про Турцию и ее армию. Не знал Йордан, что в России еще надеялись на мирный исход дела и верили, что Порта может и без войны освободить Болгарию от тяжкого ига. Тот человек, к которому обратился Йордан Минчев, не верил в мирное разрешение пятивекового конфликта, но он не имел права на активную разведку в Турции. Впрочем, в случае конфликта любые сведения будут нужны, может пригодиться и этот болгарин, решил полковник Артамонов и занес Минчева в свои особые списки.
Побывать в роли соглядатая Йордану не пришлось: началось Апрельское восстание. На правах рядового бойца он сражался с турками, был ранен, но не опасно, в числе немногих спасся бегством из полыхающей Перуштицы, долго скрывался в Родопах, а потом перебрался в Систово. Там у отца была небольшая торговля, и Данчо по его поручению объездил многие города и селения, особенно по правобережью Дуная. Он торговал и вел беседы с покупателями; вечерами он сидел в корчме и слушал разговоры; мог начать их и сам, если появлялась такая возможность. Постепенно он составил себе довольно точную картину турецких сооружений по Дунаю.
Если генерал Скобелев ограничился общей картиной, то начальник разведки русской армии полковник Артамонов расспрашивал его чуть ли не двенадцать часов. Его интересовало все: количество и состояние войск на правом берегу Дуная, оборона турок в глубине, защищены ли проходы на Балканах и кто из пашей является главным в том или ином городе, есть ли у турок иностранные советники и как одеты турецкие войска, подвозят ли турки зимнюю амуницию и как много у них больных. На все вопросы Минчев ответить не мог, да и не рассчитывал на это полковник Артамонов, понимая, что имеет дело со старательным, мужественным, но все же непрофессиональным разведчиком. Что ж, эти вопросы пригодятся Минчеву, потому он их и запоминал.
Чтобы подбодрить разведчика, полковник заметил, что его глазами на турок будет смотреть вся русская армия. И в этом была доля истины: с тем, что первым увидит соглядатай, рано или поздно столкнется и вся русская армия. И от того, насколько будут точными его, Минчева, сведения, в какой-то мере будет зависеть успех большого или малого сражения…
А мимо Йордана проходили войска, которым он отныне будет служить верой и правдой, пока они не одолеют неприятеля. Они должны его одолеть!
Настроение у Минчева было самым приподнятым. Его радовали и новые задания, и бодрые солдаты, двигавшиеся к Дунаю, и майское солнце, светившее щедро и во всю силу, и птичий, заполонившие сады большого румынского села и певшие задорно, весело и голосисто.
"Дня три отдохну, как советовал полковник, и тоже подамся к Дунаю, - думал Минчев, - Переберусь на ту сторону и - к Балканам. Разве не подтвердят люди, что я купец? Про то знают не только болгары: сколько раз побывал я в городах и турецких селениях! Надо торопиться, Данчо, - сказал он себе, - дома тебя ждут большие дела!"
Тут он вспомнил про болгарское ополчение, о котором так хорошо отзывался Артамонов. Завтра у болгар большой день: одной из дружин будут вручать знамя, изготовленное в волжском городе Самара.
"А если и мне поехать в Плоешти?! - загорелся Йордан. - Такое можно увидеть один раз в жизни! А до Плоешти так близко! Если я пешком пойду - и то буду там через четыре часа".
Спустя часа два Минчев уже бодро шагал в этот небольшой румынский городок.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
I
Давно не испытывал такой душевной отрады Тодор Христов, как в это утро восьмого мая тысяча восемьсот семьдесят седьмого года. Да и были ли у него дни, похожие на этот? Престольные праздники или маленькие семейные торжества? Но этого так мало для души! Подготовка к восстанию и само восстание прошлого года? Тогда действительно пела душа, но в сердце нет-нет да и заползала тревога: все ли будет так, как того хотелось? Не случится ли что-то непредвиденное, которое приведет к провалу задуманного и к кровавой трагедии? Смутные предчувствия не рождались сами собой, на то были основательные причины. Конечно, лучше иметь самодельную пушку, чем не иметь никакой. Но будет ли от нее прок, когда ей придется противостоять новым крупповским орудиям? Кремневые ружья хлопают звонко и оглушительно, а у турок винтовки новейших образцов, и бьют они прицельным огнем с далекой дистанции. У врага неисчислимое количество пороха, снарядов, патронов и гранат, а у повстанцев все это на строжайшем учете, и болгарин может послать пулю в ответ на сто или двести пуль, выпущенных турками. Водичиболгарские имеют пламенные сердца, они готовы в любую минуту сложить свои головы за освобождение родины, но достаточно ли будет этого, когда им придется вести отряды против сильного и хорошо обученного военному делу противника? Такие думы Тодор Христов, конечно, отгонял от себя, но они не давали ему покоя. Они не помешали ему хорошо сражаться в дни Апрельского восстания, но что-то помешало великому делу, и залили турки кровью болгарскую землю от Черного моря до Карпат, от Дуная до высоких Родопских гор.
Иное дело весна этого года. Винтовка Шаспо это не кремневое первобытное ружье, и стальные орудия не чета черешневой пушке. А ружья все подвозят и подвозят, много накоплено снарядов, патронов, гранат. Не придется ныне отсчитывать все это на штуки и выдавать с условием, что всякая пуля должна найти цель. Понятно, кто будет спорить, что лучше стрелять метко, чем, как шутят русские, пускать пули за молоком.
Стрелять в бою болгары наверняка будут метко. Приходят ополченцы не совсем уверенные в себе, неуклюжие, с точки зрения кадрового военного, винтовку берут с такой осторожностью, будто имеют дело с хрупким хрустальным предметом. А спустя пять дней или неделю подтянувшийся бывший крестьянин сажает все пули в центр мишени и бывает до крайности огорчен, когда пуля просверлит мишень в дюйме от черного яблочка. Во время стрельб Тодор лопатками чувствует взгляд и сопение пятнадцатилетнего Иванчо. В ополчение он пришел вместе с отцом, угрюмым и угловатым Ангелом. Ангела приняли сразу, а парню отказали по причине малолетства. За сына вступился отец и так убеждал командира дружины подполковника Кали-тина, что тот взял винтовку, передал ее Иванчо и велел следовать за собой. "Стреляй!" - приказал Калитин. "Не умею", - робко и растерянно ответил Иванчо. Тогда Калитин стал терпеливо показывать, как надо брать винтовку, приставлять приклад к плечу, ловить цель на мушку, нажимать на спусковой крючок. Первые пули Иванчо тоже послал за молоком, зато три последние направил точно в яблочко и был так доволен, что подпрыгнул от радости. Строгий Калитин не удержался от улыбки. "Из тебя будет хороший солдат, Иванчо!" - похвалил он.
С первого взгляда Павел Петрович Калитин производит не совсем выгодное для себя впечатление. Сухощавый, тщедушный, вечно взъерошенный. У него небольшие жидкие усики, такие же жидкие бакенбарды и бороденка. Глаза въедливые, будто он насквозь видит чужие мысли и тут же определяет, хорош этот человек или плох. Улыбается редко, на слова тоже скуп, но замечания его всегда резонны и справедливы, и это нравится людям. Но с первого взгляда он не нравится. А может, это и хорошо? Не всегда с первого взгляда можно верно определить человека.
Ополченцы полюбили своего командира не с первого взгляда, зато, как думает Тодор Христов, надолго, быть может, на всю жизнь. Все уже давно поняли, что суровость командира вовсе не означает бездушие. Как же внимательно может слушать Калитин своих подчиненных, обиженных турками!
Мало спят болгары в своем плоештском лагере, а командир спит еще меньше. Горнист сыграет побудку, солдаты выбегают на улицу из своих белых палаток, а Калитин уже прогуливается по зеленому ковру поля и внимательно наблюдает, как идет построение. Ополченцы ложатся спать, а подполковник все еще ходит от палатки к палатке и за что-то ругает фельдфебелей и унтер-офицеров. В поле он тоже идет вместе с ними; нужно - может уложить все пули в черное яблочко, потребуется - покажет, как орудовать саперной лопатой, как совершать перебежки и начинать штыковой бой.
Калитина еще никто не видел с наградами, но его ординарец Христов знает, за что получен тот или иной орден или медаль: и святая Анна четвертой степени с надписью "За храбрость", и святой Владимир четвертой степени с мечами и бантом, и святой Станислав третьей степени с мечами и бантом, и святой Станислав второй степени с мечами, и святой Станислав второй степени с короной и мечами, и золотая сабля с надписью "За храбрость", и еще ордена, и еще медали. Русские офицеры и унтера говорят, что Калитин - это рыцарь без страха и упрека, что нелюдимым он только кажется, а на самом деле у него доброе и отзывчивое сердце.
Не может пожаловаться Тодор Христов и на многих других командиров, отделенных, взводных и ротных, которых прислал в их третью дружину генерал Столетов. "Полюбите военное дело, а мы полюбим вас!" - шутили они, знакомясь с подчиненными. И впрямь они жили этим делом и ничего не хотели знать больше. Того же они требовали и от подчиненных. Все командиры были обстреляны в боях, знали, что такое война, и искренне желали, чтобы ополченцы не встретили в бою какой-либо неожиданности.