И в вагоне, кого бы ни послушала Ольга, всех коснулась беда - плачут, охают, утешают друг дружку. Ирина вон тоже. У самой горя по горло, уткнуться бы лицом в руки и рыдать, рыдать… А она еще печется об Ольге: отвлекает ее разговорами от надсадных дум, пеленает Сашеньку. Удивительная женщина! Не сразу и догадаешься, что везет она с собой свою тяжкую печаль. Ждала несколько суток в Минске - не отроют ли под развалинами дома тех, кого они похоронили. Всю первую ночь просидела у этой необычной братской могилы. Старела, но не плакала. Видела - не у нее одной горе. Кинулась помогать людям тушить пожары, спасать пострадавших от новых бомбежек. И когда поняла, что нет уже сил смотреть на людские страдания и что ожидание увидеть и самой похоронить мужа и дочурку напрасно, села в поезд. Ставшая вдовой, одинокой, почерневшая, с впалыми щеками, седая, она казалась раза в два старше Ольги, хотя разница была всего в несколько лет. Ехала Ирина на Север, в родной колхоз, с которым рассталась давненько.
Отец ее там председателем. И вообще полно родни. Только бы добраться…
В Смоленске поезд нырнул на запасные пути - пропускали воинские эшелоны. Город был в огне, в дыму. Кругом - едкая гарь. Тоже бомбил! Ольга растерялась - как же она тут с ребенком? А может, ехать к Даше, на Урал?.. Не то получится: Вася-то считает - в Смоленске она, будет писать. Нет уж, надо к Васиной матери.
- Пойдешь? - спросила Ирина, разгадав ее сомнения.
- Пойду, - ответила Ольга.
- Шла бы одна, без ребенка. Я понянчусь.
- Что ты выдумала! - испугалась Ольга. - А вдруг поезд уйдет?
- Я же не уеду, если что.
- Нет, боязно. Пойду с Сашкой.
- Упрямая… Тогда уж вместе. Ольга обрадовалась:
- Спасибо, Ира! Тут совсем близко. Я ж бывала. И в Днепре здешнем купалась. С Васей…
Вспомнила - и на глаза навернулись слезы. Не без слез будет и встреча со свекровью. Наслушаешься причитаний, и сама наплачешься.
Пусть бы только это. Но Ольгу ожидало куда более трудное испытание.
Они дошли до того места, где когда-то стоял дом, в котором собиралась теперь Ольга жить, растить Сашу на радость бабушке и ждать писем от Васи. Дома не было: он спален и развеян. Посреди улицы, ножками кверху, лежал стол. Кругом валялись битый кирпич, штукатурка, обгорелые бревна, доски. На чудом уцелевшей низенькой зеленоватой ограде поскрипывала на одной петле калитка. За калиткой, на земле - пробитый осколком жестяной номер с цифрой "22".
Ольга в оцепенении глядела не мигая прямо перед собой. Ирина отошла с Сашей на руках в сторонку и не мешала ее горестному молчанию.
Неужели так вот и будут опережать несчастья? Думала, пристанет у родных, а тут - тоже война. Даже то, что напоминало о радости прошлого, хотя бы вот этот палисадник, калитка, деревянный тротуар над канавкой, даже все это навевало печаль. Она не думала о том, что могло что-то случиться с матерью Василия, гнала эту мысль прочь, и все же было страшно видеть вместо знакомого дома пепелище, и вопрос - где же она, жива ли? - готов был криком пройти через сердце.
Ирина была не веселей ее: видно, мрачная картина унесла ее снова в Минск, к другому дому-страдальцу. И все же Ирина первая нашлась: должно быть, есть кто-то там вон, на другой стороне улицы, в сарае, может, знают, где Ольгина родственница.
За сараем копошился старик - выбирал из-под обломков своего дома скарб. Долго всматривался в Ольгу, признал:
- Сноха Федяевой… Леонтьевны?
- Да… Ольга.
- А Леонтьевну не нашли - разметало… Вот, милая, к чему приехала… - Старик развел тяжелыми руками. - А мы со старухой тут родились, тут и помирать собираемся. Вы-то хоть поскорей уезжайте отсюдова. Опять ведь налетит, сатана!
Ирина тронула руку оцепеневшей Ольги - надо спешить на вокзал. Та послушно пошла. Лишь дорогой опомнилась, обреченным голосом вслух спросила себя:
- Куда же теперь?
- Поедешь со мной в деревню, - как эхо откликнулась Ирина.
* * *
Из Смоленска Ольга и Ирина ехали сначала на платформе, потом в товарном вагоне. Много было пересадок. Где-то в стороне осталась Москва. Часто попадались встречные эшелоны с войсками. Ольге странным казалось видеть шумных, веселых, неунывающих красноармейцев, слышать на остановках их песни, шутки, смех. "Как же это? - думала она. - Им ведь в бой скоро, а они - поют!.." Да, они еще не представляли свою завтрашнюю участь, то, что уготовано им испытать под вражеской бомбежкой в пути, в неравном тяжелом бою, в который они, может, кинутся прямо из эшелона или с марша. Они еще не ведали, что у многих из них скоро будут вдовами невесты, не ставшие женами, матери будут обливаться слезами над суровыми похоронными: "Ваш сын пал смертью храбрых…" Если б и захотели представить свое будущее, они и тогда не додумались бы, что кое-кто из них пройдет через плен, через лагеря смерти и редкие вернутся оттуда к родным, а те, кто вернутся, уж никогда не будут такими вот веселыми. Хорошо, что и Ольга ничего этого не знала и могла думать о другом, о том, что встречные войска едут на выручку нашим, тем, кто воюет где-то, отступив от границы, что им сразу будет легче и они сами погонят фашистов. Она всем сердцем чувствовала, как обрадуются подмоге ее Василий, Алексей - Дашин муж, капитан - начальник заставы, у которого есть расчудесная дочурка Наташа, боец Кученков и все знакомые и незнакомые люди с погранзаставы. Ей не нравилось только, почему эшелоны с войсками подолгу задерживаются на станциях: кто-то, видно, не понимает, что там, в бою, дорог каждый час, каждый миг.
А то вдруг забирала тоска, голову стягивали обручем тяжелые думы: жив ли уж Василий, не вдова ли она, не стал ли ее Сашенька сиротой?.. Унять эти думы было нелегко. Они уносили Ольгу на заставу, но не на ту, объятую тишиной, где она жила больше года, а на заставу тревожного военного утра - с грохотом, с пожаром. В эти минуты ей виделся Василий неласковым, отчужденным. Она же знала, что он не такой, и старалась представить его всегдашним - добрым и смешливым. Тоска от этого сильней сжимала сердце, и, не будь рядом Ирины, Ольга не раз нарыдалась бы. А у Ирины своя боль. Несравнимая. Мужество ее заставляло Ольгу сдерживать себя, не падать духом. Только о другом она не догадывалась: Ирина всеми силами берегла ее покой. Так они, не сговариваясь, не показывая виду, обе заботились друг о друге.
Уже было съедено содержимое узелка, приготовленного путевым обходчиком в дорогу Ольге, сменяны на продукты Васины часы, издержаны деньги - иногда удавалось кое-что купить из съестного. Был потерян счет дням. А дорога все не кончалась…
Их состав из разнобойного товарняка стоял на дальних путях станции Всполье. Занималось раннее утро. Солнце, чуть поднявшееся над горизонтом, еще не грело. Вдали виднелся Ярославль с заводскими дымящими трубами.
Сашка расхныкался. Ольга пыталась угомонить его, совала в рот грудь. Он жадно хватал ее и тотчас выталкивал язычком.
- Может, жар у него, - сказала Ирина. - Дай потрогаю головку.
- Голодный он, - ответила Ольга.
- Так почему грудь-то не берет?
- А что в ней толку? Ни капли молока.
- Попей воды, - кивнула Ирина на чайник.
- Все вода и вода… Тошнехонько!
- Верно. А мне тебя больше нечем попотчевать. Но я в долгу не останусь. Вот увидишь.
- Да разве я об этом? - стихла Ольга. - Променять бы шинель, что ли, и поесть досыта.
- Кому ж променяешь? Не будешь кричать: "Меняю шинель на то на се! Подходите! Налетайте!"
Из-под вагона показалась непокрытая сивая голова, подстриженная горшочком, вынырнул и ее обладатель - коренастый мужик с пухленькими румяными щечками, с палевой широкой бородой. Через плечо у него висела замусоленная кожаная сумка с латунным запором, за спиной на лямках - обыкновенный рядной мешок, и не пустой.
- Ась? Что меняете, молодайки? - заглянув в открытую дверь вагона, бойко, тоненьким бабьим голосом спросил мужик.
Ирина даже вздрогнула от неожиданности:
- Ой, кто это?!
- Русский человек. Проходящий, - ответил мужик. - Коновал я, - бесцеремонно признался он. - Ваш состав не в тую сторону едет? - кивнул вперед.
- А тебе куда надо?
- В Котельнич. Слыхали про такой град?
- Это в Котельниче три мельничи - паровича, воденича, ветренича?.. По пути. Садись! - поглядывая на мешок коновала, не без умысла пригласила Ирина. - У нас тут мягко - на сенной перине поедешь. И не тесно нынче. Залазь! Давай руку.
Саша на какие-то минуты было притих, а тут вдруг подал голос. Коновал, занесший ногу на проволочную лесенку, отпрянул.
- А-а, ребенок! Пискун! Не, не! Беспокойно. Не поспишь. Не та фатера…
Ирина хотела кинуть в ответ: "Сам ты пискун!" - да спохватилась: обозлишь мужика, а у него в мешке - уж точно! - провизия.
- Дак что меняете-то? - снова спросил он.
Ирина вынесла на свет шинель.
- Вот. Дорогая память, но приходится. Голодаем, человек добрый.
Он взял шинель в руки, на весу оглядел со всех сторон и сверху вниз, ощупал. Неопределенно оценил:
- Ничего…
- Новешенька!
- Какого роду войско-то?
- Видишь, зеленые петлицы. Пограничник, значит.
- Что ж, беру.
- Вот спасибо тебе.
- Ярушник без ряды.
- Что?! Да ты в своем уме?! - взъярилась Ирина.
- Что это такое - ярушник? - спросила у нее Ольга.
Ирина объяснила:
- Да такой кругленький хлебец из ячной муки. Килограмма полтора-два.
- Смеется он, жадюга?!
- Вертай шинель! - наклонившись, протянула руку Ирина. - И катись ко всем чертям, поганец! Еще говорит - "русский человек".
- Ну-ну, полегче ты, беженка! - оскалился коновал. - Может, еще краденая…
Ирина окончательно вышла из себя:
- Да ты знаешь, где сейчас этот лейтенант, чья шинель?! Кровь проливает в бою за твою поганую душонку! А его жена вон в пути родила… Голодная вместе с ребенком. Уматывай с глаз долой, паскуда!.. Русский он… Фашистом от тебя воняет!..
Мужик нырнул под состав. Поостыв немного, Ирина сказала:
- Да, это не твой Михалыч… Разные люди-то… Гад какой-то!
Другая в то утро встреча выручила их.
Через несколько путей от состава товарняка прогрохотал и остановился воинский эшелон.
Саша накричался и заснул. Ольга сидела у двери, глядела на высыпавших из теплушек бойцов. Не оборачиваясь, задумчиво сказала:
- Узнать бы, как там, на фронтах…
Ирина после сердитого разговора с коновалом завалилась в угол на сено.
- Одичали мы с тобой, ничего-то не знаем, - откликнулась она, вставая. - Там новый эшелон? Сейчас схожу к бойцам за новостями… А жра-ать хочется!..
Ирина спрыгнула на землю, ушла. Ольга прилегла на сено.
Минут через двадцать послышался голос Ирины:
- Оля! Выгляни!
Ольга увидела Ирину с ношей в руках. Ахнула:
- Как это ты?!
- Мы спасены! Смотри, что я принесла! - Она подавала, с тихой радостью приговаривая: - Вот тебе кулек вкусных-превкусных ржаных солдатских сухарей. Ты понюхай, понюхай! Тут - сахар. Сладкий сахар. Правда, маленько. Еще держи - говяжьи консервы. А это - пюре гороховое.
- Ой!.. Ты что, ради Христа напросила? - все еще не верила своим глазам Ольга.
- Подобрее Христа человека встретила! Стою, гляжу на красноармейцев - вдруг, слышу, кричат: "Ира!" Подбегает младший командир - улыбка во все лицо. "Славка!" И я - в слезы. Двоюродный брат. Самый младший из всех нас двоюродных и самый-самый боевой. Я ему про нашу беду, про голодовку… Он мигом раздобыл все это… Пойду еще туда. Ему-то нельзя отлучаться - вот-вот эшелон двинется. Они из… - наклонилась, шепнула: - из Архангельска. На фронт торопятся.
Ирина снова направилась к эшелону. Ольга видела, как навстречу ей кинулся боец. И только успел сунуть что-то в руки - раздалась команда: "По ваго-нам!" Он торопливо обнял Ирину и уже на ходу, подхваченный товарищами, заскочил в вагон-теплушку. Ирина стояла на путях и махала рукой, пока эшелон не скрылся.
- Уехал наш Славка, - вздохнула она, вернувшись. - Что-то так жалко его! Воевать ведь… А им хоть бы что. Веселые, будто на праздник собрались… Это подарок твоему шпингалету. - Она подала новые байковые портянки. - Сказал, только с уговором, чтоб считали его крестным. А мне карточку дал на память. Красавец он у нас, Славка. Глянь.
На снимке двоюродный брат Ирины был не в пилотке, как сейчас, а в фуражке, с сержантскими треугольниками на петлицах гимнастерки. Красавцем вроде бы нельзя назвать, но лицо приятное - выразительные губы, брови вразлет.
- Что ж, такого-то можно принять в крестные, - улыбнулась Ольга.
- Э, нам паровоз подают! - обрадовалась Ирина. - Дай-ка чайник, кипятку наберу, пока он прицепляется. Уж попьем мы сегодня по-довоенному!
Ольга подала чайник, и Ирина, брякая крышкой, побежала вдоль состава к паровозу.
* * *
Отправились не сразу. Еще с полчаса стоял состав неподвижно на стальных путях Всполья. За это время Ольга и Ирина увидели такое, чего лучше бы и не видеть.
Подошел санитарный поезд. К платформе примчались машины "скорой помощи" с красными крестами, крытые брезентом и открытые грузовики. Санитары в белых халатах торопливо принимали из вагонов на носилки и грузили в машины раненых. Их вид был удручающ: у одного вся голова в бинтах, у другого - грудь, у того - ноги… Стон, запахи лекарств доносились через пути до состава с товарняком.
Ольга порывалась бежать к санитарному поезду:
- Вдруг там из наших кто… из пограничников!.. Пойду я…
Ирина вразумляла:
- Не выдумывай! Там их сотни. Попробуй найди… Отстанешь еще.
Ольга, может, и не послушалась бы Ирины, да помешал свисток паровоза. Пришлось забираться в вагон. И только теперь они по-настоящему увидели, что и в соседних вагонах и в дальних - всюду были такие же неприкаянные пассажиры и тоже спешили занять свои "плацкартные" места.
Опять застучали колеса свою нудную нескончаемую песню. И хотя они уносили все дальше от фронта, от смертельного зарева, Ольга, насмотревшись на выгрузку раненых, снова впала в уныние. С каким-то тупым безразличием позже в пути она следом за Ириной пересядет с этого состава - у него другой маршрут - на новый, с того под ругань крикливого железнодорожника, любителя порядка, сойдет и усядется в пристанционном скверике на примятой зеленой мураве. Ирина будет чертыхаться, клясть Гитлера и войну. Ольга же, в каком-то дремотном состоянии, покачивая Сашку, не проронит ни слова. Потом они пройдут к пассажирскому поезду. Ирина из всех проводниц выберет одну постарше, посердобольней и уговорит ее пустить их к себе в вагон. Сколько-то прогонов они промчат с шиком, хотя и в душной тесноте. Еще сутки в маленьком вокзале - и снова товарняк, попахивающий навозом. День и ночь грохот колес. Бездумье. Сонь. Даже крик своего ребенка кажется далеким, чужим…
В себя Ольга пришла на песчаном берегу широкой реки, через которую их переправил в карбасе горбатый перевозчик. Она увидела воду с солнечными зайчиками, обрадовалась:
- Давай умоемся, Ира!
Ирина ответила шуткой:
- Мы с тобой вон какие - Двина замутится.
- Это - Двина?
- Да, Северная Двина. Моя родная речушка. На ней выросла.
- А нам далеко еще?
- С час езды.
- На чем же мы?
- На лошади. Скоро наши приедут. Я по телефону с почты заказала.
- Когда успела?!
- А покуда ты Сашку в вокзале кормила.
- У меня какой-то провал был. Ничего не видела.
- Давай умывайся. Я Сашеньку побаюкаю. Не спит? Ну-ка иди, иди к тете, маленький наш странничек. У-гу!.. Не разумеешь ты ничегошеньки. И тебя надо бы пополоскать вон тут, в теплой кулижке. Не заплакать ли собираешься? Теперь нам это ни к чему. Ты ж умница у нас.
Ольга ногой притронулась к воде, радостно вскрикнула:
- Ой, вода!.. Не могу, искупаюсь я, Ира. Никто не подойдет? Ты покарауль.
- Купайся, не съедят.
Ольга разделась, шагнула в прохладную воду, окунулась по плечи. Река струилась ровно, спокойно. Вдали, в низовье, на водной глади, будто плыли куда-то в зыбком от зноя воздухе зеленые островки.
Ирина, убаюкав Сашу, уложила его на песок и тоже залезла в реку. Прижалась к Ольге, шепнула:
- Красивая бабенка ты!
Забрела глубже, плюхнулась в воду. Поплыла легко, играючи. Ее сносило течением. А она, повернувшись лицом в сторону Ольги, звала:
- Плыви сюда! Хорошо как!
- Боюсь! - ответила Ольга и ладошкой ударила по воде. Перед нею в брызгах выросла радуга и тотчас погасла. - Не заплывай далеко! Течение-то быстрое!
- Ничего! Я не трусиха! - отфыркиваясь, кричала Ирина. Повернула обратно. Ее сильно снесло. Выбралась на мель, побежала к Ольге, высоко поднимая ноги, разбрызгивая воду. Голова была закинута назад, лицо - счастливое. Она уцепилась за Ольгу и потянула ее на глубину. Та визжала, вырывалась:
- Боюсь, Ирка! Отстань!
Ирина хохотала и еле утихомирилась.
- Хватит. Давай одеваться. - И первой пошла к берегу.
Когда оделись, Ирина заметила, что Ольга снова приуныла. Не тая улыбки, спросила:
- Что-то не повеселела ты, Ольга. Опять Вася на уме?
- Кто ж еще? - ответила тихо. - Мы вот… видишь, как… Ни выстрела, ни дымка тут. А он?
- И зачем эта панихида?
- Ничего ты, Ира, не понимаешь.
- Я не понимаю?! - Она перестала отжимать волосы на голове. - Постыдилась бы говорить! У тебя хоть где-то, да есть… И сын вон…
Ольга поняла, что сболтнула опрометчиво. Зарделась:
- Прости, Ира. Не хотела я.
А та увидела - Сашенька глазенки открыл, отмякла:
- Маму ищет…
Вскоре подкатила тележка на железном ходу. Возница - долговязый паренек - важно натянул вожжи:
- Тпр-ру-у, Вороной!
Лошадь остановилась. Мотая головой, отгоняла слепней. Позвякивали удила, с них слетала бледно-зеленая пена. Ветерок наносил на Ольгу запах конского пота.
Ирина, вглядевшись в парнишку, всплеснула руками:
- Это ты, Колюшка?!
Тот расплылся в улыбке:
- Я, теть Ира.
- Вытянулся-то, батюшки!
- Вроде подрос. Все говорят.
- Это двоюродного брата сынишка, - пояснила она Ольге. - Когда я последний раз приезжала, вот такусенький был, - показала рукой повыше колена. - Сопливый…
- А сегодня, тетя Ира, письмо от Славки пришло. В Ярославле, пишет, встретил.
- Меня?.. Верно, в Ярославле. На Всполье. Но как же успело письмо-то?
- Все описал про тебя. И что седая ты.
"А я забываю, что поседела она недавно", - мысленно упрекнула себя Ольга.
- Вот видишь… какая я стала, Колюшка, - сказала Ирина с протяжным вздохом. - Как они, наши-то? Все живы?
- Все. Ждут тебя. Плачут.
Она вроде не слышала последнего слова, шумно заторопилась:
- Так что ж, покатили?.. Усаживайся, Оль, поудобнее. Вот сюда, на сено. Кончается наше кругосветное путешествие.
Ольга подумала о Сашке: "На первом месяце своей жизни уже накатался, маленький, в товарных и пассажирских поездах и даже на дрезине. Через реку плыл. А сейчас на лошади… На радость ли родился, крошечный мой?"
Под колесами бежала мягкая луговая дорога.