* * *
Чудные белые ночи на Севере. Часами можно любоваться небом, сменой на нем красок.
Солнце только что лениво, нехотя опустилось за близкий горизонт, еще золотой широкий след горит и играет, а чуть повыше невидимая кисть уже румянит небосвод. И не на западе, нет. Все эти красоты совершаются в северной части. Погодя появятся лиловатые оттенки, и салатовые, и зеленые. Не успеет заметить глаз, как где-то правее родится утренняя зорька, сначала несмелая, бледно-розовая, потом запламенеет, заполыхает, не дав еще потухнуть заре вечерней. И все это рядом, не споря меж собой, мирно и величаво. Когда вы, не отрывая взгляда, вдоволь налюбуетесь сменой одной зари другой, выглянет солнце - покажет будто литую из неведомых, сказочных сплавов дольку огненно-золотого диска. На него можно смотреть. И вы смотрите и не верите, что это солнце, всегдашнее солнышко. Не верите и тогда, когда оно выкатится все - огромное и ясное. Таким нигде вы не увидите его - только на Севере!..
Да, хороши здесь белые ночи!
А если еще перед вами река - не речушка какая-нибудь, а северная красавица Двина. И луг за рекой. Вся игра красок в небе вызовет, непременно заставит откликнуться - тоже сменой красок - реку и луг.
А еще если рядом друг, любимый вами человек! Тогда берегите сердце - слишком много радости свалится на него.
Ольга в такую необычную ночь как раз была не одна - около нее стоял, опершись на перила набережной, Виктор. Перед ними катились в беломорскую даль воды Северной Двины, темнел и светлел луг за рекой, постепенно замирала пассажирская пристань с электрическими фонарями, хотя и скупо, но ненужно горевшими.
С ними была белая ночь. А что может быть лучше, милее ее для влюбленных!
Но были ли влюблены они друг в друга? Виктор - да. Он знал это, знала и Ольга. Она же то ли пугалась признаться себе, что любит Виктора, то ли не разобралась в своих чувствах, все еще не сказала ему, что любит, хотя он давно уже был дорог ей.
Перед тем как выйти к реке, они гуляли по затихающим улицам города. Ольга рассказала Виктору про Сашину похвальную грамоту. Успех этот обрадовал и его.
Теперь они стояли рядом. Иногда смотрели в глаза друг другу и тихо улыбались. А то обменивались короткими фразами, для них значительными и важными, и опять умолкали. Им было хорошо оттого, что вокруг разлилась удивительная ночь, не похожая на все другие, минувшие, и, наверное, отличная от тех, что будут. Они жили этими минутами и часами, ничего не загадывая наперед, потому что о своем грядущем много говорили раньше. Из тех разговоров поняли одно: они нужны друг другу, очень нужны. Остальное казалось туманным и для Ольги и для Виктора, так как она все еще не решилась стать его законной женой. "Разве плохо тебе со мной вот так?" - отводила Ольга его назойливые просьбы пойти наконец в загс, устроить свадьбу.
Но сегодня она, пожалуй, сказала бы слова более определенные, если б снова зашел разговор об этом. Ночь ли белая виновата, день ли счастливый тому причиной, только теперь Ольга в душе была нежней к Виктору и - сговорчивей. А может, потому она была такой, что знала - он сегодня ни о чем подобном не заикнется, чтобы не спугнуть ее хорошее настроение.
Между тем белая ночь таяла. Занималось утро нового дня.
Скоро Виктор проводит Ольгу домой, и, прощаясь с ним, будет она опять, как всегда, серьезной в разговоре и сдержанной в чувствах.
Он же такую ее и любил.
* * *
Изредка навещала Ольгу Ирина. Она никогда не приходила с пустыми руками - приносила молока, овощей, свежей стряпни Ульяны Павлиновны. Ольге и неловко было без конца принимать эти подарки, и отказаться было неудобно - обидишь. Она же в колхоз все хотела заглянуть, да так и прособиралась. Появилась лишь во время своего - не первого - очередного отпуска.
А как встретили! Колхозницы зазывали к себе в избы, угощали всем, что было за душой, откровенничали… Доярки утащили на молочную ферму, хвалились удоями своих холмогорских пеструх - Веток, Милок, Зорек.
Ульяна Павлиновна напекла шанег, Евдоким Никитич достал из шкафа припасенную на случай бутылку портвейна, Ирина хлопотала, накрывая стол…
- Ну расскажи, как ты там обжилась? - спросил Евдоким Никитич, улучив после второй рюмки подходящий момент.
Ольга рассказала.
- А я ведь знал, что не приживешься ты у нас, сбежишь, - заключил он.
На это Ирина заметила:
- Смешной ты, отец! Да разве она собиралась на пожизненно в деревню селиться?
Вспоминали военные годы, крутили пластинки с морскими песнями… Потом остались вдвоем с Ириной. Что ж, можно было бы растревожить сердце и память прошлым и всплакнуть - у них судьбы равные. Но зачем? Не лучше ли потешить себя обычными бабьими пересудами - кто да что. Нет, пожалуй, самое подходящее время поведать друг дружке свои сердечные дела - и хмель, растекшийся по жилам, зовет к этому.
- Все равно уйдет Ванька от этой селедки ко мне! - смехом брызнули глаза Ирины. - А у тебя-то как? Неужели никто не нравится? Или по-прежнему все желания назаперти, Оль?
Нет, не назаперти, Иринушка! Но не услышишь ты про эти желания, про того, кто правится. Не скажет тебе Ольга ничего. Так и вернется в город.
- Выйдем в луг, Ира, - предложила она.
Изумрудная шелковистая отава искрилась под нежарким солнцем бабьего лета. А если идти навстречу солнцу - увидишь расчудесное плетение нежной паутины. Кажется, нет ни единой былинки, которая не была бы соединена с другими этим серебристым кружевом.
Ольга помнит этот луг иным - цветистым, ароматным, дурманящим. И не в те дни, когда она жила в "Авроре" и видела его каждый день во всякое время и всякую погоду. Нет. Тем нарядным лугом она шла минувшей весной. Шла не одна, а с ним, с Виктором. Пускай не здесь точно, но лугом этим, двинским.
Может, рассказать сейчас Ирине - кто этот Виктор, каким счастьем горели глаза у него и у нее, о чем они говорили и о чем молчали, рассказать все-все?.. А надо ли? Не расколется ли, не рассыплется ли это видение на кусочки, которые потом уж не соберешь вместе? Ирина вдруг не утерпит, ляпнет кому-нибудь на деревне, тому же Ивану, и пойдет гулять оно языкастой сплетней от двора к двору, не похожее на то, каким живет в Ольгином сердце. Над лугом висела переливчатая песня жаворонка, и все кругом пело, и в душе - тоже. В звуках весны было что-то очень знакомое, похожее на мелодию вальса, породнившего в октябрьский вечер два сердца.
Почему же сейчас не звенит, не льется та музыка? Ах да, Ира рядом, не Виктор!..
- Значит, все одна?
Ответить правду на этот вопрос Иры? Сказать, что есть друг, хороший друг - и все? А музыка? Ею полнится сердце… Нет, музыку словами не расскажешь.
И Ольга ответила:
- Да, одна, Ира…
Когда Ольга была на Урале у Егоровых и Алексей рассказывал о гибели Василия, ей все казалось, что он, муж ее, ее Вася, не погиб, не перестал думать о ней, что он гонит прочь мысль о своей смерти, не дает отстояться этой мысли в сердце Ольги, поверить в нее.
И потом, позже, она временами мысленно беседовала с живым Василием: рассказывала о Саше, ворошила прошлое, говорила что-то в свое оправдание… После этого становилось вроде бы легче на душе.
Но Ольга не знала, не могла знать, что через многие годы придется ей вынести все это не в думах и не во сне, а наяву.
Только что начались у Саши летние каникулы - отлично окончил седьмой класс. В первое свое свободное утро он по привычке поднялся рано. Мать посмотрела на него, рослого, статного, и гордостью наполнилось ее сердце: не зря жила и живет она - такого сына вырастила!
Саша убежал с друзьями к реке. А она все думала о своем большом материнском счастье - трудно и горько досталось оно ей. И не вспомнила ни Василия, ни Виктора. Была, как и все эти нелегкие годы, наедине со своим многое испытавшим сердцем.
На несколько минут заходил Виктор. Прикатил новенький велосипед - подарок отличнику. Поставил у крыльца, на виду.
Вернулся Саша. Удивился:
- Ух ты! Велосипед! Чей это, мама?
- От дяди Вити тебе.
- Спасибо… А я только сейчас утром по-настоящему понял, что в восьмом уже я!
Откуда-то издалека доносился "Школьный вальс". Саша прислушался, закружился, подхватил мать, и она повеселела.
Саша увидел почтальона тетю Пашу.
- Пенсия, мама. - И скрылся в коридоре.
Ольга обернулась.
- Что-то раньше срока нынче, тетя Паша?
- Пенсия еще через три дня, - сказала тетя Паша, подойдя к Ольге. - А это заказное. Из военкомата. Распишись-ка, Оленька.
- Из военкомата? - переспросила она. - Справку, наверно, какую требуют.
Ольга с неясной тревогой приняла письмо. Расписывалась - дрожала рука. Продолговатый конверт, внизу - штамп и номер. Подумала: "А вдруг о Василии что?"
- Побегу, - заторопилась тетя Паша. - Сумка-то располнешенька. Что это музыка-то невеселая?
- Только что вальс играли. "Школьный".
- Вальс тот я тоже слышала, когда была на той стороне улицы. До свидания, Оля.
- До свидания, тетя Паша. Спасибо.
Ольга медленно поднялась на крыльцо. До ее слуха не доходил тоскующий голос певца, задумчиво выводивший слова фронтовой "Землянки":
… О тебе мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой.
Вошла в кухню, разорвала конверт, торопливо вынула из него полулисток. Из строчек, напечатанных на машинке, взгляд тотчас выхватил слово, в которое трудно было поверить. Вскрикнула:
- Жив!..
Сердце зашлось болью, будто в нем оборвалось что-то, перед глазами все куда-то поплыло в странной карусели. Ольга тяжело опустилась на табуретку.
Вбежал Саша, испугался:
- Мама!..
Она пришла в себя. Смеясь и плача, выдохнула:
- Жив!.. Папка жив!
- Наш?! Живой?! - вскрикнул Саша. Взял из рук матери листок, впился взглядом. - Он в Минске, мама!.. А пенсию нам больше не будут высылать.
- Конечно, раз жив, - согласилась она. - Чи-тай!..
- "Ввиду того, что муж ваш, Федяев Василий Миронович, жив, впредь с первого июня тысяча девятьсот пятьдесят пятого года прекращается выплата вам пенсии на сына. Ваш муж, Федяев В. М., в настоящее время проживает в городе Минске. Его адрес…"
- Сашенька! Родной! Как же это?.. - Ольга встала, прижалась к Саше, усталая и растерянная.
- А папа ведь найдет нас, мама?
- Найдет. Мы же напишем.
- Сегодня? Да?
- Ясно, сегодня.
- Можно, я прокачусь?
Она поняла, что Саше не терпелось появиться среди ребят гордым, равным - он уже не безотцовщина! Ответила:
- Прокатись…
Ольга перечитала извещение военкомата, расплакалась. И скорее, не от радости, а от обиды на свою трудную судьбу. Слишком долгая и мучительная была разлука, чтобы сразу могла эта весть затопить душу одной лишь радостью, вытеснив все другие чувства, какими были заполнены эти четырнадцать нелегких вдовьих лет. Для этого тоже требовалось время. А сейчас в памяти снова поднялось все, что с годами отстоялось, утихло. Было время, когда она не раз и не два на дню вспоминала - сначала в тревожном ожидании, а позже, смирившись с вдовьей Долей, в тихой печали - имя родного ей человека. С годами видела облик Василия, его черты, привычки, характер в подрастающем сыне. И вот он жив, ее Вася… Награда за все ее муки. Только не слишком ли поздняя?
Ольга устыдилась этой мысли и уже твердила одно: "Только бы не ошибка! Только бы правда!" Да, было бы бесчеловечно - обрадовать и тут же отнять радость. Разве она не выстрадала эту награду? Разве не стойкой была ее вера в то, что он жив? А не потому ли она отказывала всем, кто навязчиво предлагал ей стать женой? Она и Виктору не дала быстрого согласия: они ведь так и не поженились еще… Что же будет с ним, с Виктором? Она теперь же скажет ему, что у нее нашелся муж и что с этого дня между нею и им все должно быть кончено. Да он и сам поймет. Только зачем она вспомнила Виктора? Не стыдно перед живым мужем думать о ком-то?.. Как "о ком-то"? Разве он не друг ей? Ведь его судьба - почему же не поймет она! - связана с ее судьбой, и теперь что бы ни изменилось в ее жизни, все непременно скажется на жизни Виктора… Нет, ей надо разобраться во всем сразу, нынче же…
Доказывая все это себе, Ольга вдруг представила встречу с Василием. Какими же глазами будет она смотреть в его глаза?! И вспомнила, как тетя Паша когда-то словно о ней, об Ольге, рассказывала невеселую историю о женщине с двумя мужьями. "Значит, и мне придется выбирать одного из двух?" - обожгла она себя догадкой.
Дверь в комнату распахнулась, и Ольга увидела взволнованную Ирину.
- Саша говорит… Это правда, Оля? Не напутал? Жив?
Ольга кинулась к ней, обняла, зарыдала - точно до этой минуты она ничего не знала о своем счастье и тревоге своей, будто только сейчас вот сообщила все ей Ирина.
- Жив?
- Жив, Ира! В Минске… в твоем…
Ирина не показала виду, что упоминание Минска отдалось в ее сердце. Обняла Ольгу одной рукой, другая была занята - в ней держала, не догадываясь поставить, берестяной туес, - чмокнула в щеку.
- Дай сяду… - Справившись со своими чувствами, шумно вздохнула она. - В городе-то по делу… Захватила тебе варенцу. Побалуетесь с Сашкой. - Ирина ровно забыла, что у Ольги муж нашелся. Перескочила на пустой разговор о молоке. - Странно, почему же не нашел он тебя? - задумчиво спросила Ирина. - Почему не откликнулся, когда ты по всему свету искала его? А? Ей-богу, не чисто что-то…
Ольга сначала растерялась от этих вопросов Ирины, но, собравшись с мыслями, возразила:
- Мы же с тобой ничего не знаем про него. Живой… А где он был эти годы? Какой он? Может…
- Сколько прохвостов мужиков-то! - оборвала ее Ирина. - Я не говорю про твоего… Они все могут. Ты с ребенком, босая, голая, еле живая. Великомученица! Почему не он, а ты его отыскала?
- Может, он показываться не хотел - калека калекой. С руками, с ногами что-нибудь… А то - слепой…
- Всяко могло, твоя правда… Только почему он в Минске очутился? - не отступала Ирина. - Куда он тебя с заставы отправил? В Смоленск или в Минск? То-то, глупая. Города спутал. Нашел приманку.
- Все скоро узнаем.
- Да что там узнавать! У него - не спорь! - завелась вторая семья. Помянешь меня, погоди.
- Вот приедет…
- С чего это он к тебе поедет? Собирайся-ко сама к нему. Нагрянь, погляди… Да быстренько собирайся-то - нечего тянуть… Несчастная, опять тебе маята! - по-бабьи, с надрывом в голосе пожалела Ирина.
- Вася не такой.
- Все они не такие. Сколько случаев-то!.. Снюхался на фронте - и не вспомнил тебя.
- Ой, Ира, Ира! Я же вон куда забралась - не просто же это…
- Захотел - нашел бы. Ты с ним покруче там. Не мямли.
- Не надо так, Ира! - взмолилась Ольга. - Я думала, ты вместе со мной порадуешься…
- Могу замолчать. Мое дело десятое, - вдруг поостыла Ирина. - А ты съезди, съезди.
- Подумаю.
- Пойду обратно - заверну за туеском. Далеко ли тут до нас, забежала бы когда, а то и Сашку турнула бы. Молока, творожку, яичек или еще что… У нас же все есть. Свои же мы.
- Я и так в неоплатном долгу перед тобой, Ира, перед всем колхозом. Спасибо.
- Хватит тебе считаться…
О Василии они больше не обмолвились ни словом.
* * *
Ольга так и решила - лучше ей съездить в Минск.
Пришел Виктор - словно услышал, что она недавно думала о нем.
Он уже знал, что у нее нашелся муж, и был задумчив. От поездки не отговаривал. Даже советовал захватить с собой Сашу - пускай отец знает, что его сыну уже четырнадцать лет. И во всех словах - никакой корысти, только забота о ней, о ее покое. Просил известить из Минска обо всем телеграммой или хотя бы открыткой, чтобы ему не волноваться за нее. Она поняла, какого содержания станет ждать весточку Виктор: с ним ли она будет или с мужем? Хотя он старался казаться спокойным, но по тому, как глядел безотрывно и грустно в глаза ей, словно пытаясь разгадать ее решение, Ольга понимала: он очень страдает, будто прощается с нею.
А ночью, когда Саша уснул, она все снова передумала одна. Вся ее жизнь - и довоенная и позже - прошла перед нею, словно в большом-большом кинофильме: и беззаботная юность, и Вася, и страшное июньское утро на погранзаставе, и муки в лесу в бомбежку, и будка путевого обходчика, и весь путь к приютившим ее родным Ирины, и слезы по Васе, бесконечные, безнадежные розыски. Только не могла она представить в думах ничего ясного про нынешнего Василия. Даже с лица он был для нее тем, прежним. Ольга не смогла думать о нем плохо, сердито. Она верила, что, если бы Василий знал, где она, непременно приехал бы к ней. И он, думала она, может, теперь тоже узнал про нее, может, и ему сообщили ее адрес, и он тоже собирается ехать… А вдруг они разминутся? Значит, им с Сашей надо спешить.
Эта мысль вытеснила все другие.
Ольга лишь под утро ненадолго забылась неспокойным сном.