- Ну вот! - сказала Розмэри. С чувством огромного торжества она просунула руку в бархатный поручень. Она оглядывала маленькую пленницу, попавшую к ней в сети, и ей хотелось крикнуть: "Уж теперь-то тебе от меня не уйти!" Но намерения у нее, разумеется, были добрые. Самые что ни на есть добрые. Она сейчас докажет этой девушке, что в жизни чудеса возможны, что добрые волшебницы действительно существуют, что богатые люди не бессердечны и что все женщины сестры. Поддавшись порыву, она повернулась к девушке со словами:
- Не бойтесь. В конце концов, почему бы вам и не пойти ко мне? Мы обе женщины. А если моя жизнь сложилась удачнее, чем ваша, вы все-таки можете надеяться…
В этот момент машина остановилась - к счастью для Розмэри, не знавшей, как закончить начатую фразу. Зазвенел звонок, отворилась дверь, и, сделав очаровательный покровительственный жест, Розмэри ввела свою спутницу в холл. Она следила, какое впечатление произведут на девушку тепло, свет, уют, нежный аромат - все то, к чему сама она так привыкла, что принимала как должное. Какое это было волнующее ощущение! Розмэри напоминала богатую девочку, которой предстоит открыть в детской все шкафы, распаковать все коробки с подарками.
- Пойдемте наверх! - сказала Розмэри, сгорая от желания поскорей проявить свое великодушие. - Пойдемте в мою спальню. - К тому же ей хотелось избавить бедняжку от любопытных взглядов прислуги. Поднимаясь по лестнице, она даже решила, что не будет вызывать звонком Жанну и снимет пальто без ее помощи. Главное - быть естественной.
- Ну вот! - снова воскликнула Розмэри, когда они вошли в огромную великолепную спальню, где шторы были уже спущены, а в камине пылал огонь, бросая отблески на изумительную лакированную мебель, золотистые подушки, первоцветы и синие ковры.
Девушка остановилась на пороге. Казалось, она была потрясена. Впрочем, против этого Розмэри не возражала.
- Входите и садитесь сюда, в это уютное кресло. - Она придвинула к камину большое кресло. - Идите же согрейтесь. Вы совсем продрогли.
- Я не смею, сударыня, - сказала девушка и попятилась.
- Ну, пожалуйста! - Розмэри подбежала к ней. - Не надо бояться, право же, не надо. Сядьте, а я сейчас скину пальто, и мы перейдем в другую комнату, и будем пить чай, и все будет очень мило. Чего вы боитесь! - Она ласково толкнула свою худенькую пленницу в мягкие объятия кресла.
Но ответа не последовало. Девушка села так, как ее посадила Розмэри; руки у нее были опущены, рот слегка приоткрыт. Говоря по совести, вид у нее был глуповатый. Но Розмэри не желала этого замечать. Она наклонилась к ней со словами:
- Почему вы не снимите шляпу? Ваши чудесные волосы совсем мокрые. И ведь без шляпы гораздо удобнее.
Раздался невнятный шепот, что-то вроде: "Хорошо сударыня!" - и измятая шляпка была снята.
- Позвольте, я помогу вам снять пальто, - сказала Розмэри.
Девушка встала. Одной рукой она держалась за кресло, предоставив Розмэри стаскивать пальто. Это было совсем не просто. Девушка пошатывалась, как ребенок, еще нетвердый на ногах, и Розмэри невольно подумала, что, если люди хотят, чтобы им помогали, то должны и сами проявлять активность, ну хоть самую маленькую, иначе все становится страшно сложным. И что ей теперь делать с пальто? Она положила его вместе со шляпой на пол. Она потянулась было к каминной полке, чтобы взять сигарету, как вдруг девушка быстро, но очень тихо и странно проговорила:
- Простите, сударыня, но я сейчас упаду в обморок. Если я не выпью чего-нибудь горячего, мне станет дурно.
- Боже милосердный, какая я глупая! - Розмэри бросилась к звонку. - Чаю. Поскорей чаю. И немедленно бренди.
Горничная ушла.
- Нет, я не хочу бренди! Я никогда не пью бренди! - почти крикнула девушка. - Сударыня, я хочу только чашку чаю! - И она расплакалась.
Это было и страшно и вместе с тем увлекательно. Розмэри опустилась на колени перед креслом.
- Не плачьте, бедняжка моя, - сказала она. - Не надо плакать. - И дала ей свой кружевной платочек. Все это действительно потрясло ее. Она обняла худенькие, птичьи плечи гостьи.
Девушка забыла наконец свой страх, забыла все на свете, кроме того, что они обе - женщины, и, всхлипывая, выговорила:
- Я больше не могу так! Я не вынесу! Я не вынесу! Я что-нибудь сделаю с собой. Я не вынесу этого!
- Успокойтесь. Я позабочусь о вас. Ну, не плачьте! Подумайте, как хорошо, что вы встретили меня! Пока мы будем пить чай, вы мне все расскажете. И я что-нибудь обязательно придумаю, обещаю вам. Перестаньте же плакать! Вы совсем ослабеете. Пожалуйста!
Девушка перестала плакать как раз вовремя: не успела Розмэри встать с колен, как горничная внесла поднос. Розмэри поставила маленький столик между собой и гостьей. Она подсовывала бедняжке все, что было на столе - все сэндвичи, все бутерброды, - и непрерывно подливала ей горячий чай с молоком и сахаром. Говорят, что сахар очень питателен. Сама она ничего не ела, только курила, тактично глядя в сторону, чтобы не смущать гостью.
И в самом деле, этот легкий ужин оказался поистине чудодейственным. Когда столик был отодвинут, на спинку глубокого кресла откинулось совсем преобразившееся существо - стройная хрупкая девушка с копной растрепанных волос, темно-красным ртом и блестящими глазами; в блаженной истоме она смотрела на пламя камина. Розмэри закурила новую сигарету. Теперь можно приступить.
- Когда вы в последний раз ели? - мягко спросила она.
Но в этот момент дверная ручка повернулась.
- Розмэри, можно? - это был Филипп.
- Конечно.
Он вошел.
- Ох, простите! - Он остановился и уставился на девушку.
- Ничего, ничего! - улыбнувшись, сказала Розмэри. - Это моя приятельница, мисс…
- Смит, сударыня, - подсказала девушка. Странно: она не изменила томной позы, не испугалась.
- Смит, - повторила Розмэри. - Мы собираемся немного поболтать.
- Понятно, - сказал Филипп. - Вполне. - Его взгляд скользнул по шляпке и пальто, которые валялись на полу. Он подошел к камину и стал спиной к огню. - Отвратительная погода, - произнес он, с любопытством глядя на неподвижную фигурку девушки, на ее руки и туфли, а потом снова на Розмэри.
- Да, - с необыкновенным воодушевлением подхватила Розмэри. - Просто мерзкая.
Филипп улыбнулся своей обаятельной улыбкой.
- Собственно говоря, мне нужно, чтобы ты на минутку зашла в библиотеку. Это возможно? Мисс Смит простит нас?
Большие глаза посмотрели на него, но ответила Розмэри:
- Конечно, простит! - И они вместе вышли из комнаты.
- Розмэри, - сказал Филипп, когда никто не мог их услышать, - что все это значит? Кто она такая? Объясни.
Смеясь, Розмэри прислонилась к дверному косяку.
- Я подобрала ее на Керзон-Стрит. Честное слово. Настоящая находка. Она попросила у меня денег на чашку чаю, и я привезла ее сюда.
- А что, собственно, ты собираешься с ней делать? - воскликнул Филипп.
- Быть к ней внимательной, - быстро ответила Розмэри. - Очень, очень внимательной. Помочь ей. Не знаю только, как. Она мне еще ничего не рассказала о себе. Но показать ей… проявить к ней… пусть она почувствует…
- Детка, ты просто сошла с ума. Это же совершенно немыслимо.
- Я так и знала, что ты это скажешь, - возразила Розмэри. - А почему немыслимо? Мне хочется. Разве этого недостаточно? И потом, о таких вещах все время пишут в книжках. Я решила…
- Но, - сказал Филипп и, помедлив, срезал кончик сигары, - она же потрясающе хорошенькая.
- Хорошенькая? - Розмэри была так ошеломлена, что даже покраснела. - Ты находишь? Я… я как-то не думала об этом.
- Господи! - Филипп чиркнул спичкой. - Она совершенно прелестна. Ты подумай об этом, детка. Я был просто поражен, когда вошел в комнату. Во всяком случае… Мне кажется, ты делаешь страшную ошибку. Прости меня, дорогая, за то, что я так прямо говорю тебе об этом и все такое. Но если ты решишь пригласить мисс Смит к обеду, предупреди меня заранее, чтобы я успел как следует просмотреть "Журнал для модисток".
- Ты у меня глупый, - сказала Розмэри, выходя из библиотеки. Но в спальню она не вернулась. Она вошла в свой кабинет и села за письменный стол. Хорошенькая! Совершенно прелестная! Поражен! Ее сердце билось в груди, как тяжелый колокол. Хорошенькая! Прелестная! Розмэри придвинула к себе чековую книжку. Нет, чек тут, конечно, не годится. Она открыла ящик, вынула пять бумажек, по фунту стерлингов каждая, посмотрела на них, две сунула назад в ящик, три сжала в руке и отправилась в спальню.
Когда Розмэри через полчаса заглянула в библиотеку, Филипп все еще сидел там.
- Я только хотела сказать тебе, что мисс Смит не будет сегодня обедать с нами. - Розмэри опять прислонилась к дверному косяку и смотрела на мужа своими необычайно блестящими глазами.
Филипп отложил газету.
- Почему? Уже приглашена в другое место?
Розмэри подошла и села к нему на колени.
- Она ни за что не хотела оставаться, поэтому я просто дала бедняжке денег. Не могла же я удержать ее насильно, - тихо сказала она.
Розмэри успела уже причесаться, чуть-чуть подвести глаза и надеть жемчуг. Она провела ладонями по щекам Филиппа.
- Я тебе нравлюсь? - спросила она, и ее нежный глуховатый голос взволновал его.
- Ужасно нравишься, - ответил он, крепче прижимая ее к себе. - Поцелуй меня.
Последовало молчание.
Потом Розмэри мечтательно сказала:
- Я видела сегодня восхитительный ларчик. Он стоит двадцать восемь гиней. Можно, я куплю его?
Филипп стал покачивать ее на коленях.
- Можно, маленькая мотовка.
Но ей хотелось спросить его не об этом.
- Филипп, - прошептала она, прижимая голову мужа к своей груди, - а я хорошенькая?
Муха
перевод Л. Володарской
А вы здесь уютно устроились, - пропыхтел старый мистер Вудифилд, утопая в зеленом кожаном кресле, которое стояло возле рабочего стола шефа здешней конторы и его друга, и выглядывая из него, подобно младенцу из коляски. Разговор был закончен, настало время уходить, но как этого ему не хотелось. С тех пор, как он вышел в отставку, с того… удара жена и девочки выпускают его из дому только по вторникам. В эти дни его одевают, чистят и разрешают на весь день ехать в Сити, хотя ни жена, ни девочки не представляют, что он там делает. Верно, думают, что он надоедает старым друзьям… Пусть так. Свои последние удовольствия мы любим так же нежно, как дерево - последние осенние листочки. Вот почему старый Вудифилд курил сигару и чуть не с жадностью вглядывался в старого приятеля, который крутился в своем служебном кресле, толстый, цветущий, несмотря на пять лет разницы не в его пользу, все еще полный жизни, все еще не выпускающий руля из рук. Смотреть на него и то приятно.
- Честное слово, у вас стало очень уютно, - проговорил старик и грустно и восхищенно одновременно.
- Да, уютно, - согласился шеф и щелкнул ножом для разрезания бумаг по "Файнэншл таймс". Вне всяких сомнений, он гордился кабинетом, и ему нравились похвалы, особенно если они исходили от старого Вудифилда. Глубокое, ни с чем не сравнимое удовлетворение ощущал он, сидя посередине комнаты напротив дряхлого старика в кашне.
- Я только недавно окончательно привел его в порядок, - привычно пояснил он, как делал это уже… сколько же?.. много недель. - Ковер совсем новый. - Он показал на ярко-красный ковер с большими белыми кругами. - Мебель тоже новая. - И он кивнул на массивный книжный шкаф и стол, ножки которого напоминали застывшую патоку. - Электрическое отопление! - При этих словах он почти торжественно помахал в сторону пяти прозрачных, отливающих жемчужным блеском колбасок в опрокинутой медной кастрюле, от которых шло нежное сияние.
Однако он не показал старому Вудифилду фотографию серьезного юноши в военной форме на фоне искусственных деревьев и искусственных туч, которая стояла у него на столе, правда, в ней не было ничего нового для Вудифилда, впервые увидевшего ее шесть лет назад.
- Мне что-то нужно было вам рассказать, - с потемневшими от напряжения глазами растерянно произнес старик. - А что, не помню. Утром помнил, когда собирался к вам сюда. - У него задрожали руки и лицо пошло красными пятнами.
"Бедняга, его песенка спета", - подумал шеф, и в нем шевельнулось доброе чувство к старику. Он подмигнул ему и игриво проговорил:
- А знаете, тут у меня есть капелька кое-чего. Вам необходимо взбодриться перед уходом. Прекрасная штука. Не повредит даже ребенку. - Специальным ключиком, прикрепленным к цепочке от часов, он отпер дверцу шкафа и достал толстую темную бутылку. - Вот наше лекарство, - сказал он. - Меня уверяли, что эта бутылка из самого Виндзорского дворца.
Старый Вудифилд так и застыл с открытым ртом. Наверное, он бы меньше удивился, появись из шкафа кролик.
- Неужели виски? - еле слышно пропыхтел он.
Шеф так и этак вертел бутылку, с гордостью демонстрируя этикетку. Виски.
- Представляете, - благодарно сказал Вудифилд, выглядывая из кресла, - дома мне не разрешили бы даже попробовать. - Казалось, еще секунда - и он расплачется.
- Ну-ну, в этом-то мы понимаем больше, чем женщины, - бодрым голосом произнес шеф, после чего взял стаканы, стоявшие возле графина с водой, и налил в них по доброй порции виски. - Пейте, хуже не будет. Только не портите его водой. Когда попадается такое виски, вода уже святотатство. Ну же! - Одним глотком он осушил свой стакан, торопливо вытер усы и уставился на старого Вудифилда, который, похоже, не очень спешил.
Наконец он тоже выпил и, помолчав немного, промолвил:
- Чудесно!
Виски, поначалу согрев его старое тело, проникло в застывший мозг - и он вспомнил.
- Вспомнил, - Вудифилд даже вылез из кресла. - Вам это будет интересно. Мои девочки на прошлой неделе ездили в Бельгию на могилу нашего бедного Реджи, и они были на могиле вашего мальчика. Кажется, они лежат там совсем близко.
Старый Вудифилд замолчал, но шеф не издал ни звука. Ничего не изменилось в его лице, лишь подрагивавшие веки выдавали его чувства.
- Девочкам там понравилось, везде чисто и порядок, - вновь запыхтел старик. - Образцовый порядок. Как дома, даже лучше. Вы не были там?
- Нет! Нет! - Он не хотел обсуждать причины своего поведения.
- Целые мили одних могил, - с дрожью в голосе продолжал Вудифилд. - И цветы, как в саду. Много цветов. А между могилами широкие аккуратные дорожки. - По тому, как он это сказал, стало ясно, что самое большое впечатление произвели на него именно дорожки.
Старик, несмотря на наступившую паузу, уже не казался таким безжизненным.
- Вы не представляете, - запыхтел он, - сколько отель потребовал у девочек за баночку джема. Десять франков! Это же просто грабеж! К тому же Гертруда говорит, что баночка была совсем маленькой, на полкроны, не больше, да и взяли они всего ложечку, а им десять франков. Зато Гертруда что сделала, как вы думаете? Взяла и забрала всю банку. Правильно. Пусть не играют на наших чувствах. Думают, раз мы приехали, значит, у нас денег куры не клюют. Так-то вот! - С этими словами старик двинулся к двери.
- Совершенно верно, совершенно верно! - восклицал, провожая гостя, шеф, хотя он не слышал ни одного слова. Он поднялся из-за стола, обогнул его. А так как Вудифилд еле волочил ноги, то шеф легко догнал его, проводил до двери кабинета, потом до выхода из конторы. Наконец Вудифилд ушел.
Шеф, не двигаясь с места, долго глядел в пустоту, не замечая седовласого курьера, который наблюдал за ним, то выглядывая из своей конуры, то прячась в нее обратно, и был похож на терпеливо ожидавшую прогулки собаку.
- Полчаса никого не принимать, - сказал шеф. - Поняли? Никого.
- Слушаю, сэр.
За закрытой дверью тяжелые шаги пересекли красный ковер, затем толстое тело заполнило собой мягкое кресло - шеф, ссутулившись над столом, приготовился плакать…
Страшно даже представить, какой удар нанес ему Вудифилд, заговорив о могиле мальчика. Словно земля разверзлась, и он увидал, как тот лежит, а сверху на него смотрят дочери Вудифилда. Странно. Больше шести лет прошло, а шеф все еще представлял мальчика таким, как в тот день, когда он навсегда уснул в своей могиле.
- Мой сын! - простонал шеф.
А слезы все не шли к нему. В первые месяцы и даже годы после смерти мальчика стоило ему произнести эти слова, как его охватывала тоска, от которой освобождали лишь самые ужасные рыдания. Тогда он уверял всех и каждого, что время ничего не может изменить. Другие, вероятно, оправляются от своего горя, забывают о потере, но только не он. Нет, это невозможно. Его малыш, его единственный сын. С того самого дня, как он родился, шеф работал, не зная усталости, он расширял, укреплял свое дело - и все ради него, единственно ради него, иначе какой в этом был смысл? Даже его жизнь не имела смысла без сына. Разве стал бы он так рабски трудиться, отказывая себе во всем, упорно двигаясь к намеченной цели? Он жил одной мечтой, никогда не оставлявшей его, что сын займет его место и продолжит его дело.
И он почти достиг своей мечты. Целый год до войны мальчик тщательно изучал все дела. Каждое утро они вместе выходили из дома и вместе возвращались одним поездом. Все его поздравляли! Еще бы! Его сын работал, как никто. К тому же его все любили и все хвалили, даже старый Мэси. Он был такой чистый, совсем неиспорченный мальчик. Добрый по своей природе. Каждому он умудрялся сказать что-нибудь хорошее. И взгляд у него был еще мальчишеский, и привычка то и дело повторять: "Вот здорово!"
Теперь его нет и не будет никогда, как будто не было… С того самого дня, когда ему принесли телеграмму. Он еще подумал, что потолок обрушился ему на голову. "С прискорбием сообщаем…" Из конторы он ушел конченым человеком.
Шесть лет, целых шесть лет… Время летит быстро. А кажется, это было только вчера. Шеф, удивленный, поднял голову. Что-то не то. Он не чувствовал того, что хотел чувствовать, и решил поглядеть на фотографию сына, которую не очень любил за неестественное выражение лица и холодный, суровый взгляд. Он никогда так не смотрел.
Тут шеф заметил в чернильнице муху, которая делала безуспешные попытки выбраться "На помощь! На помощь!" - кричали ее лапки. Но стенки чернильницы были мокрые и скользкие, муха падала с них и вновь начинала карабкаться вверх. Шеф взял ручку, подцепил ею муху и стряхнул на промокашку. Секунду она лежала неподвижно в центре расползавшегося черного пятна. Потом шевельнула передними лапками, изо всех силенок напрягла маленькое тельце и перевернулась, после чего немедленно принялась чистить крылышки. Она водила лапкой по крылышку, как оселком по косе: вверх-вниз, вверх-вниз. Немного отдохнув, муха, словно став на цыпочки, попыталась расправить сначала одно крыло, потом другое. Ей это удалось; тогда она уселась на промокашке, как крошечная кошечка, и принялась умываться. Легко и радостно терла она передние лапки. Опасность миновала, и она готова жить дальше.
Однако шефу пришла в голову идея. Он обмакнул перо в чернила и, упершись толстым запястьем в промокашку, едва муха решила взлететь, стряхнул на нее тяжелую каплю. Что она сделает теперь? В самом деле, что? Бедняжка была явно ошеломлена и не смела шевельнуться из боязни того, что ждало ее впереди. Немного погодя она все-таки дотащилась до сухого местечка. Опять дернулись передние лапки, напряглось тельце, и все повторилось сначала, только гораздо медленнее.