Шпербер сообразил, что нужно сориентироваться и действовать немедленно: свободными оставались лишь две двухъярусные кровати. Одна из них стояла справа, около входной двери, другая - параллельно, отделенная от первой проходом. Шпербер занял верхнее место на кровати около двери. Он выбрал ее, потому что ему приглянулся парень, который занял нижнее место. Он показался ему более симпатичным, чем тот потный, прыщавый, с вытянутым подбородком парень, который уже устроился на другой двухъярусной кровати и апатично уставился в пол и на саквояже которого Шпербер прочел: "Михаэль Шек".
- Тебя, кажется, зовут Мюллер, - обратился Шнербер к тому, кто отныне будет спать под ним. Тот ответил невнятно, потому что в этот момент обгрызал ноготь. Шпербер не решился переспросить. Но тот сказал:
- Меня зовут Эдди. Этого достаточно.
Шпербер бросил свой чемодан на кровать.
- Ездишь на мотороллере? - спросил он у Эдда, с ног до головы облаченного в черную кожаную одежду.
- Не, я на багажнике, - ответил Эдди.
Темноволосого парня на двухъярусной кровати по другую сторону прохода звали, наверное, Бартельс. Его кровать была на одном уровне с кроватью Шпербера. Мешанина запахов - пота, мяты, табака, - ощущаемая Шпербером, исходила, по-видимому, от Бартельса. А может, и не от него.
Верзила у окна вытащил последние свои вещи из саквояжа и раскладывал их на подоконнике: транзистор, кассетный магнитофон, часы, будильник и мини-телевизор, объединенные в комбайн. Электрокипятильник. Фарфоровая чашка. Серебряный несессер. На столике у правого окна лежали ключи от БМВ. Здесь же стояла цветная фотография черноволосой завитой дамы с крупными ярко-красными губами и зелеными глазами, вставленная в рамку из толстого плексигласа. Каким нищим почувствовал себя Шпербер со своим наполовину пустым саквояжем! У него не было даже какого-нибудь талисмана, скажем тэддибера - плюшевого медвежонка. Вот разве что молоточек, который он сам отшлифовал когда-то в мастерской. Его номер МБ 3074 он выбил на молоточке зубилом. Рукоятку долго обрабатывал рашпилем и шлифовал, пока она не оказалась как раз по его правой руке. Но с этим двухсотпятидесятиграммовым молотком тут можно заработать лишь насмешки.
Теперь верзила у окна выкладывал съестное: шоколад-пралине, консервы "гуляш венгерский", крабовые консервы для супа. И наконец - бутылку горькой. Пустой чемодан он толкнул на середину спальни. Парень явно претендовал на территорию значительно большую, чем ему отводилась в казарме. Он, очевидно, рассчитывал здесь на отдельную комнату.
В дверях появился унтер-офицер Кубик:
- Канонир Хайман, эти вещи убрать!
- Интересно, почему же? Ведь подоконник - одна территория с кроватью…
Кубик:
- Пять минут на то, чтобы все убрать в шкаф. А вы, любитель природы, - показал Кубик на Шека, прикрепившего над своей кроватью открытку с изображением старого дерева, - тоже уберите свое барахло. Личные картинки разрешается, вешать только на шкаф - на дверцу изнутри и на стенку его извне. Причем картинки должны быть приличными и отражать достойные нравы.
Эдди во время этой сцены причесывался и наблюдал за происходящим в зеркало шкафа.
- Располагайтесь как следует, - продолжил Кубик и пояснил: - Все, что лежит кое-как, могут украсть. Кто разбрасывает по комнате вещи или не запирает шкаф, уходя из спальни, тот способствует воровству. От этого вы тут не застрахованы.
Хайман и Шек собрали свои пожитки и спрятали их в шкафы. Глаза Шпербера скользили по стенам, шкафам, матрацам, потолку. Взгляд его остановился на лимонно-желтых занавесках, которые колыхал поток воздуха, врывавшийся в окна. Стены и потолок известково-белые: очевидно, недавно была побелка. Шкафы голубые с белой рамкой, покрытые изнутри и снаружи синтетическим материалом.
На дверное каждого шкафа - гектографированное пояснение, что и в каком порядке раскладывать.
На каждой кровати металлическая сетка, натянутая на стальные трубки серого цвета, на ней - матрац с беловато-серыми полосами. Шкаф, наверное, можно все-таки хоть немного заполнить на вкус каждого. Там стояли еще три книги - на полке для письменных принадлежностей. С лиловым, коричневым и красным корешками: крохотная отрада для глаз.
Этот Шек с соседней кровати был единственный, кто еще раскладывал вещи. В паузах он посматривал на других: кто куда положил рубашки или кальсоны. Закончив, он постоял в раздумье, держа саквояж перед животом, потом, снова оглядевшись, закинул его на шкаф. Затем осмотрел результаты своей работы и вытер розовым носовым платком прыщавый лоб. Вообще-то Шек не выглядел неряхой или грязнулей. Во всяком случае, вещи, которые он носил - бежевый джемпер с треугольным вырезом на груди, вельветовые светло-серые брюки, - были достаточно чистыми. В шкаф он уложил только светлые носильные вещи. Интересно, почему он спросил именно у Шпербера, как тут заправляют постель. Какой-то его приятель из Людвигсхафена слыхал что-то о лямках, которые-де надо привязывать к стойкам.
Тут Шпербер должен был бы воспользоваться случаем и включиться в беседу: а-а, ты, мол, из Людвигсхафена? Но он лишь сказал: "Лучше подождать - покажут…" Пронзительный свисток раздался у входа.
- Двери настежь! Батарея, строиться перед блоком на обед!
Это унтер Кубик. Он стоял между одиннадцатой и двенадцатой спальнями, подгоняя свое четвертое отделение:
- Господа! Или мои глаза изменили мне: я вижу, кто-то идет шагом! А-а, любитель природы! А ну-ка, бегом марш! Раз-два! Раз-два! Бегом марш!
Шек перешел на бег.
- А, камрад в костюме водолаза, - Кубик имел в виду Эдди Мюллера, - я надеюсь, вы ускорите свои изящные шажки, хоть вы и носите костюм оливкового цвета. А вы там, толстяк, или как вас кличут, может, вы решили, что я дал команду на тихий час? Бегом, Хайман! Не раскисать! Бартельс, живей!
Кубик уже хорошо запомнил имена своих подопечных.
Солдаты на раздаче пищи и вообще на кухне были одеты в белое. И только высокие ботинки со шнуровкой свидетельствовали об их принадлежности к здешнему милитаристскому миру. Двое парней из раздаточной работали на пару. Шпербер взял с прилавка глубокую тарелку, подставил ее тому, что раскладывал макароны, и тот с помощью деревянного зажима положил ему спагетти. Стоявший рядом другой парень раздавал гуляш. Он поднял свой черпак и опрокинул его так, что жидкий гуляш выплеснулся точно в тарелку. Ребята за стойкой работали в темпе, согласованно, подгоняли получавших и отправляли в конец очереди тех, кто не успевал подойти и нарушал ритм. Особый раздатчик распределял добавку спагетти и выдавал аппетитный на вид яблочный компот. Но компот оказался жидковатым и, как почуял нос Шпербера, был сварен без корицы, ванили и рома, к чему Йохен привык дома.
За длинными столами расположились три или четыре сотни парней, не старше Шпербера и не моложе семнадцати лет. Многие уже в форме, которая была подогнана по мерке. Они сидели прямо, будто аршин проглотили. Их новенькая форма еще не обмялась по фигуре. Похоже было, что отдел комплектования и начальство приложили максимум усилий, чтобы создать выгодную картину за счет добросовестной подгонки обмундирования. Эти парни представляли все слои населения и все районы страны. За своим столом Шпербер слышал по меньшей мере три разных диалекта.
Казалось, что новобранцы еще не привыкли друг к другу, они приглядывались к сидевшим за другими столами, чтобы уяснить, что тут вообще происходит и кто тут собрался. Новобранцы из спальни номер одиннадцать сидели за одним столом. Кубик ушел в другое помещение, вход в которое разрешался только унтер-офицерам.
Два или три раза к Шперберу обращались ищущие глаза Шека, который явно хотел поговорить. Но Шпербер опускал взгляд в тарелку с макаронами. И все-таки вопрос был задан:
- Знает кто-нибудь, где здесь клозет?
Шпербер счел себя обязанным как-нибудь отреагировать. Он вопросительно взглянул на спрашивающего и пожал плечами.
- Еще что-нибудь? - спросил Хайман.
- Должен же быть где-нибудь, - сказал Шек полуоскорбленно, полуизвиняясь.
Шперберу показалось, что Бартельс, сидящий на другой стороне стола, чем-то напоминает крысу. Каждый раз, когда он засовывал кусок в маленькое отверстие своего рта, вся верхняя часть его туловища подавалась вперед и его крутой, с горбинкой нос склонялся почти к самой тарелке. При этом светлая кожа головы просвечивала через жирноватые черные волосы. При вопросе о клозете рука Бартельса с вилкой застыла на уровне рта, а вся верхняя часть туловища подалась в сторону, откуда прозвучал вопрос, и нос его, казалось, готов был воткнуться в плечо Шека. Затем его узкие губы сложились в гримасу, чтобы вновь открыться перед вилкой, которая застыла у рта. Когда он засовывал кусок в рот, глаза его сузились как щелки, и Шпербер уже не мог понять, видит его Бартельс в эту минуту или нет. Интересно, что Бартельс думает о нем, Шпербере.
В этой ситуации, когда все так отмахнулись от Шека, Шпербер должен был бы, как ему подумалось, немного дружелюбнее отнестись к Шеку, но он не смог преодолеть своей стеснительности. Беднарц сидел, выпрямившись и манерно жуя, на другой стороне стола, напротив Бартельса, всем своим видом показывая, что ему ни до кого нет дела. В тот момент, когда кто-нибудь за их столом высказывался, Беднарц обращал свой взор на соседний стол или поднимал к потолку. Потом он нервически взглянул на часы и встал, но в этот момент Эдди, сидевший рядом со Шпербером, задал ему вопрос:
- А кто ты, собственно, есть?
- Что? - Беднарц заставил себя сесть. - Меня зовут Беднарц.
- Тебя зовут фон Беднарц, это я уже знаю.
- А что еще ты хочешь узнать обо мне?
Эдди молча продолжал есть. И Беднарц, покачав головой, ушел. Через несколько мгновений Эдди обратился к Шперберу:
- Он что, интеллигент?
Хайман на другой стороне стола подхватил:
- Глупый вопрос. Оставь его в покое.
- Тебя спрашивали? - поинтересовался Шпербер, не глядя на Хаймана.
Но Хайман встал и тоже ушел. Бартельс вытер нос платком, потом провел им по губам. Вдруг он зажал уголок платка между большим и указательным пальцами, повертел его в воздухе, и платок в его руках превратился в подобие шарика для пинг-понга. Бартельс осклабился. Шек в удивлении откинулся назад. Эдди громко расхохотался.
- Здорово! - сказал он.
Все четверо отнесли свои тарелки к окошечку, в которое сдавали грязную посуду. Перед ним стояла маленькая тележка с 500-литровым алюминиевым баком, куда сбрасывали и сливали остатки еды. Он уже был наполнен почти до краев мешаниной бело-коричнево-оливкового цвета.
- Для откорма свинок бундесвера, - сказал кто-то.
Над выходом из столовой красовался плакат: "Три четверти человечества голодает. Ты каждый день сыт. Не забудь об этом!"
* * *
После обеда получали постельные принадлежности. Оказалось, что простыни имели завязки.
- Они необходимы для того, - сказал Кубик, демонстрировавший на койке Беднарца ее заправку, - чтобы простыни не сползали и не скручивались.
Тем не менее это не освобождало новобранцев от ежеутренней расправки простыней и от регулярной проверки заправки коек. За два часа все освоили основы заправки по единому образцу и выполнили ее успешно: на постелях не было ни единой складки. Основательность, с которой унтер Кубик объяснял эту процедуру, охотно и спокойно помогая тому или иному парню безукоризненно постелить простыню и покрывало, навела на мысль, что заправке коек придается немалое значение. А в общем-то белые покрывала придали спальне привлекательный, в какой-то степени даже уютный вид.
Когда около десяти часов все наконец-то улеглись в постели, они уже знали, что дежурный унтер имеет на плече голубой аксельбант, наблюдает за порядком, чистотой и точным исполнением распорядка дня, что каждый канонир раз в сутки обязан взглянуть на черную доску, на которой вывешиваются приказы, что каждая спальня отвечает за чистоту определенного помещения, что дежурный по спальне может заставить любого из них лишний раз умыться и явиться в столовую с чистыми ногтями, что каждый должен соблюдать порядок за столом и к десяти вечера быть в кровати. Она уже знали, что после команды "Смирно" нельзя поправлять волосы, обмундирование или воротничок. Старший по спальне отвечает за казарменное имущество. Он назначается командиром батареи и им может быть сменен. Спальню полагается приводить в порядок утром и вечером, а при необходимости и в другое время. Содержание в чистоте своего тела способствует хорошему самочувствию коллег. Солдатское товарищество укрепляет нравственную атмосферу, боевой дух солдат и тем самым, крепит мощь войсковой части. Старший по спальне обязан следить, чтобы не возникали конфликты между солдатами. Начальники и вольнонаемные также являются для солдат товарищами. Каждый солдат может быть направлен на выполнение любого служебного задания. Каждый солдат должен чувствовать ответственность за общее дело. Наконец, каждый солдат должен быть здоров.
2
На следующее утро лейтенант Вольф, временно исполнявший обязанности заместителя командира батареи, ожидал перед казармой, когда построится батарея. Он имел метр семьдесят пять сантиметров роста, но казался выше, пожалуй под метр восемьдесят. Вольф стоял, похлопывая замшевыми перчатками по ладони, лаковый козырек его фуражки был элегантно надвинут на брови, так что видной оставалась лишь нижняя часть глаз. Он благожелательно оглядывал новичков, одного за другим, уделяя каждому не более десяти секунд. Кто-то во втором ряду тихонько посвистывал. Этого не терпел ни один командир взвода. Вольф подравнял своих подопечных по первому в шеренге, заложил большой палец руки за портупею и стоял, покачиваясь с пяток на носки. "Этот даст вам сегодня жизни, - сказал проходивший мимо ефрейтор-писарь. - Он будет гонять вас как настоящих солдат".
С точки зрения Шпербера, внешне этот Вольф смахивал на преступника: водянисто-голубые, почти светло-серые глаза, узкий овал лица, тонкогубый рот, скошенный затылок, похожий на кулак подбородок, короткая шея на туловище атлета. Первое впечатление - противный скользкий тип. Возможно, лейтенант Вольф стремился произвести устрашающее впечатление, сразу же дать почувствовать: со мной держать ухо востро. И вот он перед строем.
- Ваше имя?
- Хорст Хайман.
- Надо отвечать: "Канонир Хайман". Фамилия и звание неразрывны.
- Канонир Хайман.
- Хорошо. Подойдите ко мне.
Хайман вышел из строя.
- Я полагаю, - сказал Вольф довольно громко, чтобы слышали все, - что вы обладаете большей зрелостью, нежели воспитанники школы дефективных детей? Так?
Хайман кивнул.
- Имеете аттестат зрелости?
Хайман еще раз кивнул.
- Ну а теперь, Хайман, взгляните-ка на них. - Вольф показал на рекрутов.
Хайман осклабился.
- Веселенькое дельце, а? - И Вольф обратился к стоявшим: - Стоите вы, камрады, как цирковая труппа. Хайман, как они, по-вашему, смотрятся?
- Как цирковая труппа.
- Чепуха! Это же обитатели зоопарка. Отделение редких птиц. Ну-ка, Хайман, назовите мне пару редких птиц, или, может, вы специалист в социологии?
Хайман засмеялся:
- Нет, господин лейтенант.
- Прекрасно. И все-таки назовите несколько редких птиц.
- Ворон, аист, колибри, орел, коршун, попугай…
- Пока достаточно, кое-что вы соображаете. Ну а теперь речь пойдет о метаморфозе. Объясните, Хайман, что означает это слово.
- Метаморфоза - это значит превращение.
- Верно. Станьте обратно в строй. Так вот, господа хорошие, сегодня с вами происходит метаморфоза - вы превращаетесь из цыганского табора в организованную группу жителей Средней Европы: первая шеренга топает на вещевой склад на предмет получения формы. Закончить процедуру в восемь тридцать. Остальные шеренги отправляются туда же с интервалом в час, одна за другой. После обеда - демонстрация ваших мод.
Шпербер осмотрелся. Картина была действительно пестрая: все одеты кто во что горазд. Какими разными они были! Ранняя лысина одного соседствовала с африканской шевелюрой другого, бакенбарды до самого подбородка - с прической "ежик", как у метателя молота. Морские тужурки и французские куртки. Среди габардиновых брюк выделялись черные кожаные штаны. Шпербер представил, как бы все это выглядело, если бы эти ковбойские сапоги шли в ногу с разношенными монашескими ботинками, и в этот момент лейтенант Вольф сделал ему знак подойти:
- Завтра рано утром вы явитесь к командиру батареи.
* * *
Сладкой жизнью то время, конечно, не назовешь. Но, честно говоря, то были лучшие годы отца. Нынешним мальчикам об этом рассказывать вряд ли стоит, а вот люди старшего поколения все это помнят. Нельзя сказать, чтобы его отец был приверженцем Гитлера, но военную выправку он приобрел в те времена. Армия - это все-таки лучшая школа. Не для интеллекта, разумеется, а для жизни вообще, Похлопывая себя ладонью по груди, отец говорил: "Самообладание прежде всего. И главное: товарищество, товарищество до последнего дыхания. - Он шлепнул Йохена по плечу. - А существует оно сегодня?"
Мать была иного мнения. Отец не должен сбивать с толку своего сына. Не исключено, что Йохену придется стать профессиональным военным. Йохен этого не хотел, но они не слушали его и продолжали высказывать свои мысли. Кто знает, может, их сын через пятнадцать месяцев вновь обретет себя на гражданке. Правда, времена теперь не такие, чтобы каждый мог стать инженером. Такого вообще в мире нет. И потом, Йохен сам говорил, что каждые три года нужно пополнять свое образование - ведь техника так быстро развивается. "А что может мальчик тут сделать?" - спросил отец. Мать покачала головой: ему же ничего иного не остается, как идти в армию. Она посмотрела на сына. Он сказал: "Кое-кто отказывался служить в армии". Отец замахал руками: "Нет, нет и нет! Свобода - она портит человека. Военная служба не может повредить". В его мастерскую только что вернулись три парня, отслужившие в армии. Там они отлично овладели вождением грузового автомобиля. Да и по характеру стали спокойнее, разумнее. Себя соблюдают. "Иди в армию, Йохен", - посоветовал отец. "Да я в общем-то не возражаю. Хотя и не очень горю желанием", - заметил Йохен. Отец успокоился: "Ну, аппетит приходит во время еды".
Йохена всегда привлекали какие-то перемены в жизни. Уехать в другую страну он так и так не мог. Тем более теперь, когда его "сцапали". Если он попытается это сделать, то его достанут через "Интерпол". Кроме того, если он будет служить в армии, то сможет заняться спортом. Да и технический уровень в армии очень высок. Может, он попадет в ракетные войска или куда-нибудь в этом роде. Во всяком случае это лучше, чем богадельни или больница. На гражданке в общем-то тоже не сладко…