Я затрепетал как вспугнутый… как его… ну, неважно, кто бы там ни был. В ее голосе мое многоопытное ухо различило то особенное оживление, по которому я безошибочно догадался, что она опять что-то затевает. Я понял, что сейчас она предложит нам план, в результате которого не только содрогнется потрясенное человечество и луна окрасится в цвет крови, но и некий несчастный - я имел все основания подозревать, что этим несчастным буду я, - окажется ввергнутым в то, что Шекспир называл "целым морем бед", если это, конечно, Шекспир. Мне доводилось слышать это оживление в ее голосе и прежде, например в ту ночь, когда она, вложив в мою длань шило, объясняла, где находится грелка сэра Родерика Глоссопа. Многие придерживаются мнения, что Роберту, дочь покойного сэра Катберта и леди Уикем из Скелдинг-Холла, графство Хартфордшир, нельзя держать на воле. Я один из горячих приверженцев этого философского направления.
Папаша Глоссоп, малознакомый с данной представительницей прелестного пола и потому не знавший, что с детских лет ее девизом было "Где наша не пропадала!", был весь внимание и любезность.
- У вас есть конкретный план, мисс Уикем?
- Разумеется. Все ясно, как дважды два. Вы знаете, в какой комнате живет Уилберт?
Он ответил, что знает.
- А вы согласны, что человек, который гостит в загородном доме и стащил что-то из хозяйского добра, может спрятать это что-то только в своей комнате?
Он сказал, что, несомненно, так оно и есть.
- Ну вот и прекрасно.
Он взглянул на нее "в немом оцепенении", как выразился бы Дживс.
- Вы хотите сказать… Не предлагаете же вы, чтобы…
- Чтобы кто-то пробрался в его комнату и там пошарил? Именно это я и предлагаю. И совершенно ясно, кому выпадет сей почетный жребий. Глас народа требует, чтобы это сделал Берти.
Я нисколько не удивился. Я ведь с самого начала чувствовал, что к этому идет. Не знаю, почему, но всякий раз, когда возникает необходимость выполнить какую-то грязную работу, мои друзья и близкие в один голос восклицают: "Это должен сделать Вустер". Беспроигрышная лотерея. Хоть я и не питал особых надежд на то, что мои робкие протесты способны изменить приговор судьбы, я все же решил воспользоваться правом на последнее слово.
- А почему я?
- Тут нужен человек молодой.
Чувствуя, что сражение проиграно, я продолжал упираться.
- А я так не считаю, - сказал я. - По-моему, зрелый и опытный человек справится с этим гораздо успешнее, чем неоперившийся новичок, вроде меня, ведь я и в детстве не отличался в игре "найди туфлю". Это же очевидно.
- Не упрямься, Берти. Ты же обожаешь приключения, - сказала она, хотя откуда она это взяла - ума не приложу. - Представь, что ты сотрудник контрразведки, который разыскивает документ государственной важности, похищенный женщиной под черной вуалью, распространяющей вокруг себя аромат экзотических духов. Когда еще представится такой случай! Что ты сказал?
- Я сказал "Ха!" А вдруг кто-то войдет?
- Глупости. Миссис Артроуз работает над книгой. Фил-лис у себя в комнате, печатает речь Апджона. Уилберт на прогулке. Апджон уехал. Войти может разве лишь бринкли-кортское привидение. Если оно тебе явится, можешь презрительно рассмеяться и пройти сквозь него. Это отучит его шляться, где не следует, ха-ха-ха.
- Ха-ха-ха! - залился в ответ папаша Глоссоп.
Веселье их показалось мне неуместным, а шутки - сомнительными, и я дал им это понять всем своим видом, когда выходил из комнаты. Потому что, разумеется, я тотчас вышел из комнаты. Столкновения характеров с представительницами противоположного пола всегда заканчиваются тем, что Бертрам Вустер покоряется неизбежному. Впрочем, на душе у меня было довольно тускло, и когда Бобби, проходя мимо, назвала меня своим маленьким героем и сказала, что никогда не сомневалась в том, что на меня можно положиться, я пропустил ее слова мимо ушей с холодностью, которую она не могла не почувствовать.
День стоял великолепный, полный голубого неба, сияющего солнца и жужжания насекомых, день, в который сам Бог велел находиться на воздухе, наслаждаясь теплым ласковым ветерком со стаканом чего-нибудь холодного в руке; а я вынужден тащиться по душному коридору, обыскивать комнату фактически незнакомого мне человека, ползать по полу и заглядывать под кровати, глотая пыль и покрываясь перинным пухом, и все потому, что такая блажь взбрела в голову Бобби Уикем. Мне сделалось очень горько, хотелось плюнуть на всю эту затею и сбежать, я с трудом удержался. Просто удивительно, как по прихоти женщины я позволил вовлечь себя в подобную заваруху. Нас, Вустеров, всегда губит рыцарский дух, черт бы его побрал.
Когда я подошел к двери комнаты Уилберта и остановился, "натягивая смелость на колки", мне пришло в голову, что все это что-то очень напоминает, и я вдруг понял, что именно. То же самое чувство я испытывал много лет назад, в пору учебы в Малверн-Хаусе, когда в глухую ночную пору крался в кабинет Обри Апджона за печеньем, которое он хранил в жестянке на письменном столе: однажды, проскользнув на цыпочках по коридору, я в ночной рубашке вошел в святилище и оказался лицом к лицу с Апджоном, который сидел в кресле и сам уминал печенье за обе щеки. Весьма щекотливая ситуация. Мучительный допрос и неизбежная расплата на следующее утро - полдюжины горячих по казенному месту - навсегда останутся высеченными, в буквальном смысле этого слова, на скрижалях моей памяти.
Кроме стука пишущей машинки в конце коридора, свидетельствовавшего о том, что мамаша Артроуз трудится, не жалея сил, чтобы заморозить кровь в жилах читающей публики, все было тихо. Я помедлил перед дверью, поджидая, пока "хочется" пересилит "колется" - Дживс говорил, что именно так всегда поступала какая-то кошка из пословицы, - и осторожно повернул ручку двери, а потом - тоже очень осторожно - отворил дверь и оказался лицом к лицу с девушкой в платье горничной, которая всплеснула руками, как актриса на сцене, и подпрыгнула на несколько дюймов в воздух.
- Ух ты! - воскликнула она, снова почувствовав под ногами твердую почву. - Как вы меня напугали, сэр!
- Ужасно сожалею, - приветливо отвечал я. - По правде говоря, вы меня тоже напугали, так что мы теперь в одинаковом положении. Я ищу мистера Артроуза.
- А я ищу мышь.
Это заявление навело меня на одну любопытную мысль.
- А вы полагаете, здесь водятся мыши?
- Я видела мышь, когда убирала утром комнату. Поэтому я и принесла Огастуса, - сказала она и указала на большого черного кота, которого я только сейчас заметил. Это оказался мой старый знакомец, с которым мы нередко завтракали вместе: я уминал свою яичницу, а он лакал молоко из блюдца.
- Огастус задаст им жару! - сказала она.
Как вы наверняка догадались, с самой первой минуты нашей встречи с горничной я напряженно размышлял, как бы мне от нее избавиться, потому что ее пребывание в комнате делало мою задачу невыполнимой. Невозможно обыскивать комнату, когда прислуга стоит вдоль боковой линии, а с другой стороны, нельзя, претендуя на звание preux chevalier, просто схватить ее за шиворот и выкинуть из комнаты. Поначалу я, признаться, почувствовал, что зашел в тупик, но потом ее слова о том, что Огастус задаст мышам жару, подсказали мне, как быть.
- Сомневаюсь, - сказал я. - Вы ведь здесь недавно, верно? Она подтвердила, что служит здесь всего вторую неделю.
- Я так и подумал, потому что иначе вы бы знали, что в смысле ловли мышей на него надежда плохая. Я с ним уже много лет знаком и досконально изучил его психологию. Он от роду не удосужился поймать ни одной мыши. Если он не ест, он дрыхнет. Так сказать, летаргический кот. Посмотрите, он и сейчас спит.
- Ух ты! И точно, спит.
- Это своего рода болезнь. У нее даже есть научное название. Травма… что-то там. Травматическая симплегия, вот как. У этого кота - травматическая симплегия. Иначе говоря, переводя на нормальный язык, это означает, что, если другим котам достаточно восьми часов сна в день, Огастусу требуются все двадцать четыре. Так что на вашем месте я бы оставил это неблагодарное поприще и забрал кота обратно на кухню. Вы просто зря теряете время.
Мое красноречие возымело действие. Она снова сказала "Ух ты!", взяла на руки кота, который что-то сонно пробормотал - я не разобрал, что именно, - и вышла из комнаты, оставив меня, наконец, одного.
Глава VIII
Получив возможность спокойно осмотреться, я первым делом заметил, что верховная главнокомандующая, решившая, как вы знаете, не щадить сил и средств, чтобы ублажить семейство Артроузов, неплохо позаботилась об Уилберте при выборе спального помещения. По прибытии в "Бринкли-Корт" ему досталась так называемая голубая комната - неслыханная честь для холостяка, все равно что для актера - фамилия, набранная на афише крупным шрифтом, потому что в "Бринкли", как и в большинстве загородных домов, считается, что для размещения холостого контингента годится любой закуток или даже чуланчик. К примеру, моя спальня похожа на келью отшельника, размеры которой сравнимы даже не с собачьей будкой, а с кошачьим домиком, и то, пожалуй, тесноватым для такого кота, как Огастус. Короче говоря, когда я навещаю тетушку Далию, я не слишком рассчитываю на то, что она встретит меня словами "Добро пожаловать в усадьбу "Райские кущи", мой мальчик. Я приготовила для тебя голубую комнату. Надеюсь, тебе там будет удобно". Я как-то раз попросил ее меня там поселить, но она лишь спросила: "Кого? Тебя?", и разговор перешел на другие темы.
Голубая комната была обставлена в тяжеловесном викторианском стиле, когда-то ее занимал покойный отец дяди Тома, который любил все основательное и надежное. Там стояли кровать с пологом на четырех столбиках, коренастый туалетный столик, массивный письменный стол, разномастные кресла, на стенах картины, на которых красавцы в треуголках склонялись над кудряво-кисейными девами, а в дальнем конце комнаты находился шкаф, в котором можно было без труда разместить дюжину скелетов. Короче говоря, комната была такая большая, и в ней было так много укромных уголков, где можно спрятать украденную вещь, что всякий, кому предложили бы найти там серебряный сливочник в виде коровы, сказал бы: "Ну нет, увольте!" - и вывесил бы белый флаг.
Но у меня есть одно важное преимущество перед "всяким" - я много читаю. Это началось в раннем детстве, и я прочел больше детективных романов, еще до того как их стали называть "остросюжетными", чем съел за свою жизнь яиц всмятку, и они - я имею в виду книги, а не яйца - меня кое-чему научили, а именно: если кто-то хочет спрятать что-то в спальне, он неизменно кладет это что-то сверху на шкаф. Именно так поступали герои книг "Убийство в замке Мистлей", "Трупы по вторникам", "Выстрел из ниоткуда", "Свидетель не нужен", а также десятка других, не столь знаменитых, романов, и у меня не было причин полагать, что Уилберт Артроуз отступит от канона. Поэтому первое, что я сделал, это придвинул кресло и взобрался на него посмотреть, не лежит ли сливочник на шкафу, когда Бобби, бесшумно подобравшись ко мне сзади почти вплотную, спросила:
- Ну, как дела?
Честное слово, эти современные барышни просто приводят меня в отчаяние. Казалось бы, эта Уикем должна с младых ногтей усвоить, что нет ничего хуже для человека, тайно обыскивающего чужую комнату и находящегося в состоянии крайнего нервного напряжения, чем голос из ниоткуда, вдруг спрашивающий прямо в ухо шепотом, как дела. Вряд ли есть необходимость говорить вам, что я тут же рухнул вниз, как куль с мукой. Сердце мое бешено колотилось, давление подскочило, голубая комната кружилась у меня перед глазами в плавном адажио.
Когда я снова обрел способность соображать, выяснилось, что после моего оглушительного падения Бобби почла за благо исчезнуть из комнаты, а я намертво застрял в кресле в позе, похожей на позу Селедки в Швейцарии, когда его ноги оказались обернутыми вокруг шеи. И, похоже, у меня не было никаких шансов вырваться из кресельного плена без применения мощных технических средств.
Тем не менее путем сложных манипуляций я мало-помалу высвобождал застрявшие члены, и наконец, умудрившись все-таки отделить себя от кресла, уже собирался встать, когда опять услышал над собой голос.
- Боже милосердный! - произнес голос, и, подняв глаза, я обнаружил, что это не бринкли-кортское привидение, как я было подумал, а миссис Хомер Артроуз. Она смотрела на меня так же, как сэр Родерик Глоссоп недавно смотрел на Бобби - "в немом оцепенении", весь ее вид свидетельствовал о том, что она совершенно сбита с толку. Я заметил, что на этот раз чернильное пятно у нее на подбородке.
- Мистер Вустер! - взвизгнула она.
Когда к вам обращаются со словами "Мистер Вустер", ничего другого не остается, как сказать в ответ "Здравствуйте", что я и сделал.
- Понимаю, что вы удивлены, - продолжал я, когда она, обретя дар речи, спросила: а) что я делаю в комнате ее сына, и б) что, черт побери, все это значит. "Ради всего святого", добавила она для пущей убедительности.
Про Бертрама Вустера нередко говорят, что он за словом в карман не полезет, и сейчас мне это очень пригодилось, потому что не так-то легко лезть в карман за чем бы то ни было, стоя на четвереньках. Впрочем, на этот раз мне не составило труда придумать отговорку; благодаря нечаянной встрече со служанкой и котом Огастусом у меня было то, что французы называют point d'appui. Сняв с себя очередной обломок кресла, я сказал с искренностью, которая, по-моему, была мне очень к лицу:
- Дело в том, что я искал мышь.
Если бы она сказала в ответ: "А, ну да. Понимаю. Разумеется, мышь. Теперь ясно", - все бы прошло, как по маслу, но она так не сказала.
- Мышь? - спросила она. - Что значит - мышь? Если бы она и вправду не знала, что такое мышь, мне предстояла бы утомительная и сложная работа, и я просто не знал бы, с чего начать. Но, к моему облегчению, последующие ее слова показали, что фраза "Что значит - мышь?" не содержит вопроса о значении этого слова, а представляет собой то, что называется крик души.
- С чего вы взяли, что в комнате мыши?
- У меня есть основания так полагать.
- Вы их что, видели?
- Вообще-то нет. Но я видел следы - то, что французы называют perdu.
- Но почему вы решили искать здесь мышей?
- Так - дай, думаю, взгляну.
- А для чего вы залезли на кресло?
- Хотел оглядеть комнату, так сказать, с высоты птичьего полета.
- И часто вы ловите мышей в чужих спальнях?
- Я бы не сказал, что часто. Так, знаете ли, под настроение.
- Понятно. Ну, что ж…
Когда вам говорят таким тоном "Ну, что ж", обычно это означает, что вы злоупотребляете гостеприимством, пора бы и честь знать. Видно было, что, по ее мнению, Вустерам больше нечего делать в спальных апартаментах ее сына, и, мысленно признав, что в чем-то она права, я поднялся, стряхнул пыль с коленей и, сказав несколько любезных фраз в том смысле, что, я надеюсь, работа над ее новым морозпокожным романом продвигается успешно, избавил ее от моего присутствия. Дойдя до двери, я оглянулся и, поймав ее взгляд, понял, что состояние "немого оцепенения", пожалуй, еще больше усугубилось. Ясно было, что мое поведение кажется ей странным, и не могу не признать, что таковым оно и было на самом деле. Всякий, кто свяжется с Робертой Уикем, неизбежно начинает совершать странные поступки.
В данный момент мне больше всего хотелось поговорить по душам с этой famme fatale, и после непродолжительных поисков я обнаружил ее на лужайке в моем шезлонге с книжкой мамаши Артроуз в руках - с той самой, которую я читал, когда она заварила всю эту кашу. Бобби встретила меня лучезарной улыбкой.
- Что, уже? - сказала она. - Нашел?
Страшным усилием воли я обуздал эмоции и заставил себя отвечать сурово, но в рамках приличий.
- Нет, - сказал я. - Не нашел.
- Видно, плохо искал.
И снова я вынужден был сделать паузу и напомнить себе, что английский джентльмен не может треснуть по шее сидящую рыжеволосую фурию, как бы сильно она на это ни напрашивалась.
- Я просто не успел. Помешала одна полоумная, она подкралась сзади и спросила, как дела.
- Я просто поинтересовалась. - Она хихикнула. - Ну и загремел же ты! "Как упал ты с неба, денница, сын зари", сказала я себе. Какой ты нервный, Берти. Пора научиться владеть собой. Попробуй попринимать какое-нибудь успокоительное. Я уверена, сэр Родерик может тебе прописать, если ты к нему обратишься. Ну, что теперь?
- Что значит "что теперь"?
- Что ты собираешься предпринять?
- Вытряхну тебя из шезлонга, сяду в него сам, возьму книгу, первые главы которой показались мне увлекательными, продолжу чтение и постараюсь забыть весь этот бред.
- Ты хочешь сказать, что не собираешься сделать еще один заход?
- Нет. Бертрам выбывает из игры. Можешь считать это моим официальным заявлением для прессы.
- А как же коровий сливочник? Представь себе печаль и муки дяди Тома, когда он узнает о постигшей его утрате.
- Чихать я хотел на дядю Тома.
- Берти! Я тебя не узнаю!
- Ты бы и маму родную не узнала, если бы тебе пришлось, как мне, стоять на карачках в спальне Уилберта, с креслом, обмотанным вокруг шеи, а туда вошла мамаша Артроуз.
- Да что ты!
- Собственной персоной.
- И что ты ей сказал?
- Сказал, что ищу мышь.
- Неужели не мог придумать что-нибудь получше?
- Нет.
- Ну и чем все кончилось?