- Разве можно дать человеку…
- Джонни! При мужчинах!
- Ладно, по уху.
- Ах, по уху! Нет, нельзя. Предложи ей денег.
- Где я их возьму?
- Не так уж много, фунта два в неделю…
- Ничего подобного. Пятьсот фунтов сразу.
- Сразу?
- Да.
- Странно… Казалось бы, небольшая пенсия…
- Предлагал.
- Она отказалась?
- Согласилась. Тогда я объяснился с Белочкой. Кстати, она хочет выйти за констебля.
- Белочка?!
- Няня.
- А, няня! За какого?
- За нашего, здешнего.
- Он подслеповат?
- Нет, навряд ли. А что?
- Трудно влюбиться в эту няню. Что ж, полисмены - смелый народ. Что было дальше?
- На чем я остановился?
- На том, что она согласилась. Казалось бы, все в порядке.
- Нет. Ее констебль выиграл пятьсот фунтов. Футбольное лото.
- Что же тут плохого? Наверное, она обрадовалась.
- Куда там, обиделась! Какая-то тетя Эмили вышла замуж бесприданницей, и муж оказался главным в семье. Захочет она новую шляпку, а он говорит: "Я что, Ротшильд? Пяти лет не прошло, как покупали.". В общем, няня на это не пойдет.
- Одумайся, что ты говоришь! Тетя Эмили - бесприданница, у няни - твердый доход. Что хочет, то и купит. Ты ей об этом не напомнил?
- Напомнил, а что толку? Разве ее проймешь? Пятьсот фунтов, или браку не бывать. Так и живем.
Джонни воткнул перо в последнюю реплику Джервиса и подытожил:
- Мне уж показалось, что выход есть. Рискованный, это да, но до благоразумия ли сейчас? Вы читали мою последнюю книгу "Инспектор Джервис в тупике"?
- Как-то не успел. То Пруст, то Кафка…
- Ничего, ничего. В Англии многие ее не читали. Но кое-кто и читал, во всяком случае - я заработал на ней сто одиннадцать фунтов шесть шиллингов три пенса.
- Недурно.
- Взял сотню и поставил на Балламера.
- Ну, что же это! Фото показало, что Второй его обогнал.
- Да, будь у него морда подлиннее, мои беды бы кончились.
- А больше неоткуда достать деньги?
- Вроде бы, неоткуда.
- Как насчет мебели?
- Я продал все, что мог. Остальное, как говорится, неотъемлемо от дома. Кроме этой горки, ее подарил двоюродный дед.
- Да уж, мерзкий предметец!
- Вот за нее меня не посадят. Скоро отдам на аукцион, фунтов пять выручу.
- Если найдется кто-нибудь подслеповатый.
- Хорошо, но где остальные четыреста девяносто пять? А, черт! Вы грабили банки, дядя Фред?
- Как-то не доводилось.
- Прямо хоть грабь. Но с моим везением окажется, что и в Английском банке денег нет. Одно утешение…
- Интересно, какое?
- Через век-другой это все будет неважно. А теперь, простите, мне пора вернуться к Джервису.
- Я и сам собирался идти. Джейн сказала, чтобы я непременно передал привет Бифштексу, а мне бы хотелось еще побеседовать с Пизмарчем. В общем, дел - завались. Через час я в твоем распоряжении.
- Да чем вы поможете!
- Не говори таких слов об Икенхемах. Мы - неисчерпаемы. Признаю, случай трудный, но я его обмозгую и что-нибудь придумаю. Создам проект.
- Ой, какие там проекты!
- Такие. Подожди, ничего больше не прошу.
И, мягко взмахнув рукой, немного сдвинув шляпу, лорд Икенхем пошел через парк к обиталищу Бифштекса.
9
Подходя к озеру, за которым располагался главный дом, лорд Икенхем был хмур и задумчив. На отмели топталась корова; в обычное время он швырнул бы в нее веточку, но сейчас не задержался даже для такой пустяковой любезности.
Он беспокоился о Джонни. Даже менее острый ум догадался бы, что крестнику плохо. Лорд Икенхем мало общался с няней Брюс, но понимал, что убеждать ее - незачем. Такие не сдаются. Если ей нужны пять сотен наличными, значит - или сотни, или отставка злосчастному полисмену. Сотен у Джонни нет, значит - нет и выхода. И мы не побоимся сказать, что, при всей своей удали, граф был достаточно растерян, звоня в звонок. Открыл ему Альберт Пизмарч.
Придирчивый критик сказал бы, что карие глаза дворецкого не блещут умом; но человек поприятнее заметил бы, что они сияют добротой и честностью. Друзья не просили его объяснить им теорию Эйнштейна, а вот положиться на него могли всегда. Правда, он скорее все портил, чем распутывал, но главное - намерения, главное - сердце.
Лицо его, привыкшее к профессиональной отрешенности, расплылось в улыбке, и он сказал:
- Добрый вечер, милорд.
- Привет. Хозяева дома?
- Сэр Раймонд у себя, но с ним какой-то джентльмен, мистер Карлайл.
- Я его знаю. Наверное, продает рубины. Что ж, если сам занят, мы с вами выпьем, очень уместно после такой прогулки. Пыль, жара… Портвейн не иссяк?
- О, нет, милорд. Вот сюда, вот сюда.
- Да, - сказал граф несколько позже, - животворящая жидкость. Видимо, именно ее имел в виду поэт, когда воспевал "небесный порт". Как же это? Вот! "Если нападут испанцы, я небесный порт покину, погоню их по Ламаншу, как в былые времена.". Сэр Генри Ньюболт, "Барабаны Дрейка". Вы знаете эти стихи? Ах, что это я! Конечно, знаете. Помню, мы их пели у костра.
- Я их очень любил, милорд.
- А как пели! Поистине, сибирский пес в погоне за сибирским волком. Я еще удивлялся, откуда берется такой зычный, глубокий голос. Видимо, закон природы. Компенсирует вашу кротость.
- Вполне возможно, милорд.
Лорд Икенхем опустил бокал и покачал головою.
- Вот что, Берт, - сказал он, - какой я вам "милорд"? Конечно, я лорд, но стоит ли это подчеркивать? В конце концов, кто они такие, лорды? В самом лучшем случае - анахронизм, паразиты на теле государства. Тонкой душе нелегко, если ей напоминают, что владетель ее - из неприкасаемых. Не могли бы вы придумать что-нибудь, щадящее чувства?
- Мне трудно называть вас "Икенхем".
- Я имел в виду "Фредди".
- Ну, что вы, милорд!
- А если "старик" или "дружище"?
- Что вы, что вы! Может быть, "мой друг"?
- Превосходно! Ну, Берт, как тут дела? Судя по вашим письмам, неважно. Бифштекс обижает сестру?
- Не мне судить сэра Раймонда…
- Говорите свободно, Берт, не играйте дворецкого. Мы - одни.
- Тогда я скажу, что он очень плохо обращается с madam.
- Рычит?
- Буквально каждый день.
- Да уж, адвокаты не сахар. Как в суде, так и дома. Помню, я слышал, как он допрашивает истинного Ящерку Билла. Тот что-то пискнул, а Бифштекс прожег его взглядом и загромыхал: "Следите за собой, сэр! Я не потерплю таких выражений!". Значит, то же самое он и здесь.
- Особенно теперь. Madam страдает из-за этой книги. Ей претит… ее тон, в нравственном смысле слова. Она много плачет.
- А он сердится?
- Ужасно. По-видимому, его раздражают слезы. Иногда мне кажется, что я не выдержу.
- Почему же вы не уходите?
- Я не могу оставить ее.
Лорд Икенхем зорко на него взглянул. Лицо, обычно похожее на безжизненную маску, странно кривилось, напоминая о той поре, когда дворецкий не был дворецким.
- Эй, - сказал граф, - что это с вами? Альберт Пизмарч какое-то время боролся с собой. Наконец, обретя речь, он произнес совсем не тем тоном,
каким пел про Дрейка:
- Я люблю ее, мой друг.
Другой подпрыгнул бы при этих словах, перевернув бокал вина, но граф Икенхемский только посмотрел сочувственным, понимающим взглядом. Личное мнение, подсказывающее, что любить Фиби не смог бы самый отчаянный Ромео, он скрыл. Значит, кто-то может.
- Бедный вы, бедный, - сказал он. - Облегчите душу. Когда это началось?
Карие глаза подернулись той дымкой, какой подергиваются они, когда их владелец намеренно вспоминает о прошлом.
- Свел нас ревматизм, - начат он, и голос его немного дрогнул.
Лорд Икенхем поднял бровь.
- Простите? - сказал он. - Ревматизм?
- Madam страдает ревматизмом, но у нее - левое плечо, у меня - правая нога. Каждое утро она спрашивала: "Как ваша нога, Пизмарч?", и я отвечал, а потом спрашивал: "Как ваше плечо, madam?", и она отвечала мне. Так и шло.
- Ага, понятно… Обмен новостями в доме скорби. Да, понятно. Когда говоришь женщине об особом, жгучем ощущении в твоей ноге, а она отвечает рассказом о таком же ощущении в плече, это связывает, связывает…
- И вот, прошлой зимой…
- Да?
Альберт Пизмарч почтительно понизил голос.
- … я подхватил грипп. Madam за мной ухаживала.
- Взбивала подушку? Подносила освежающий морс?
- И читала Агату Кристи. Тут со мной что-то случилось. Я понял, что люблю.
Лорд Икенхем помолчал, прихлебывая вино и все еще удивляясь, что Фиби может возжечь дивное пламя. Он знал, что она моложе его лет на десять, но воспринимал как старушку, так лет восьмидесяти. Судя по всему, Альберт Пизмарч видел ее иначе; да и вообще, когда ведешь дом Бифштекса, спасибо, если не выглядишь на девяносто девять.
- Предприняли что-нибудь? - спросил он.
- Что вы, милорд, то есть мой друг! Нельзя, неприлично.
- Какие приличия! - грубовато, хотя и добродушно вскричал граф. - Если думать о них, ничего не выйдет.
- Что же вы посоветуете?
- Так-то лучше! Слава Богу, вам попался специалист самого высокого класса. Если поставить плечом к плечу все пары, которые я соединил, они растянутся от Пиккадилли-сёркус далеко за Гайд-парк. Знаете Билла Окшота? Нет, конечно. Один из моих питомцев. Другой - племянник, Мартышка. Розовый тип из Митчинг-хилл, Полли Плум, Хорас Давенпорт, прекрасная Элзи, Джимми Скунмейкер - в общем, десятки. При моей поддержке можно победить самую гордую красавицу. Данный случай - необычен, действовать надо с вящей осторожностью Скажем, метод Икенхема немного резок.
- Метод Икенхема?
- Так я его называю. В общих чертах: подходишь, хватаешь, прижимаешь, осыпаешь поцелуями. Текста мало: "Моя судьба", варианты: "… жизнь" или "… радость". Хватать надо покрепче, это вам не чайная чашечка, и немного покачать. Успех гарантирован, но в вашем случае лучше действовать исподволь. Предположим, так: для начала - цветы, увлажненные утренней росой. Каждый день. Вручать не надо, это не пакет, кладем незаметно в комнату. Тайный дар от тайного поклонника. А? Она гадает и терзается, кто бы это мог быть. В свое время узнает, не раньше. Представляете эффект? Постойте! Вроде бы есть язык цветов? Что-то я такое читал… Скажем, настурции - "Ваш тайный и почтительный друг", лобелии какие-нибудь - "Вот и я!". Словом, в таком духе.
- Да, да, конечно. Есть специальные справочники.
- Ну вот, раздобудьте, пользуйтесь. - Лорд Икенхем подумал. - Что бы такое еще? Да, собака! Как она насчет собак?
- Madam обожает своего спаниеля.
- Пекитесь о нем, подлизывайтесь. Не пренебрегайте ничем. Чешите, гладьте, свиристите, давайте косточку. Путь к сердцу женщины лежит через собаку. И еще…
Граф замолчал, увидев за окном весьма авантажного мужчину.
- Ну, сам освободился, - сказал он, вставая. - Так не забудете? Дружба с собакой. Цветы.
- Не забуду.
- Каждое утро! Мало-помалу, тихой сапой… В свое время сработает, - закончил граф, выходя в коридор, чтобы направиться в кабинет, где сэр Раймонд Бастабл, по всей вероятности, разглядывал роковой рубин.
Хмурился он больше, чем тогда, когда глядел на корову. Проблем накопилось слишком много, чтобы с обычной легкостью распространять сладость и свет или, как сказали бы некоторые, лезть в чужие дела. Мало хлопот с Джонни, а тут еще Пизмарч и Бифштекс, терзающий несчастную Фиби. Словом, полная программа.
Однако он повторял: "Хвост трубой, Фредерик Алтамонт! И не то бывало.".
Сэр Раймонд действительно сидел в кабинете, но на рубины не смотрел. Вид у него был такой, словно на него наехала сзади машина. Когда-то в Оксфорде он играл в регби и его ударил в солнечное сплетение человек с головой из слоновой кости, если не из особенно твердого металла. Было это лет тридцать назад, но в памяти осталось, и до нынешнего вечера казалось ему самым тяжким ударом в жизни.
Но пять минут назад мистер Карлайл предъявил письмо племянника и вышел, чтобы он мог спокойно подумать.
10
Лорд Икенхем вошел в комнату, выражая заботу каждым волоском удивленно поднятых бровей. Многие сказали бы себе: "Ах ты, еще одна жаба попала под борону!" и поспешили скрыться, чтобы не слушать мучительных историй, которые обычно рассказывают такие жабы; многие - но не добросердечный граф. Когда он видел жабу не столько под бороной, сколько под машиной, изрыгающей губительные газы, он забывал о свидании, на которое и так опоздал, и делал все, чтобы облегчить ее муки.
- Бифштекс! - воскликнул он. - Что это с тобой? На тебе лица нет.
Сэру Раймонду понадобилось время, чтобы должным образом описать всю низость Карлайла, не забывая при этом и племянника. Зачарованный слушатель горестно щелкал языком, сокрушаясь, что человек может так пасть, и виня себя за непредусмотрительность.
- Надо было это предвидеть, - сказал он. - Надо было знать, что таким гадам доверяют только сумасшедшие. По сравнению с твоим Космо, пробочник прям, как шпага, а винтовая лестница - кратчайшее расстояние между точками. Взять хотя бы его усики. Нет, надо было искать другого. Мой покойный отец говаривал: "Ничего не пиши и не верь мужчинам с черными усиками.". А ты, дорогой Бифштекс, сделал и то, и другое.
- Это ты подсказал!
- Неужели? А ведь верно! Я сидел вон там, ты - вон там, сосали мартини, как пылесосы, я и говорю… Да, да, помню. Виноват.
- Что мне с того?
- Угрызения всегда полезны. Стимулируют мысль. Вот моя заработала, как механическая пила. Пожалуйста, план готов! Значит, этот типус гуляет? Ты не знаешь, часом, где?
- Откуда мне знать?!
- Видишь ли, я случайно выяснил, что его очень мучает шерстяная фуфайка. Жена заставила надеть. Возможно, он в саду, чешется. Тогда одежда висит на ветке или лежит на траве. Я могу подойти так, что сучок не скрипнет, и обшарить карманы. Но я сомневаюсь, что он расстанется с таким важным документом. Однако у меня есть и другой план. Ты уверен, что он вернется?
- Конечно, чтоб его черти драли!
- Значит, войдет в эту стеклянную дверь. Навряд ли он позвонит, чтобы о нем доложили. Что ж, Бифштекс, прими его приветливо, отвлеки беседой, пока я не приду.
- Куда ты?
- Неважно. Когда забелеют луга от ромашек, я непременно вернусь. - И пятый граф выскользнул из комнаты ровно за минуту до того, как Гордон Карлайл вошел в стеклянную дверь.
Мы не осмелимся сказать, что сэр Раймонд принял его приветливо, разве что назвать человека шантажистом - это знак привета. В остальном говорил гость, который был в прекрасном настроении, явственно ощущая, что все к лучшему в лучшем из миров. Письмо хрустело во внутреннем кармане, когда он поглаживал себя по груди, и похрустывание это звучало истинной музыкой. Особенно он разрезвился, перейдя к обсуждению цен.
Он только что назвал свой тариф, заметив при этом, что самое время вынуть перо и чековую книжку, когда усомнился в том, лучший ли это мир. Дверь открылась, вошел Пизмарч, объявляя:
- Инспектор Джервис.
Опознав в новоприбывшем своего недавнего попутчика, Карлайл испытал то самое, что испытываешь, проглотив целую ложку дохлых бабочек. Заметив же, что его взор уже не приветлив, а суров, губы твердо сжаты, он задрожал. Ему припомнилось, как хиромантка на Кони Айленд предсказала за пятьдесят центов, что ему перейдет дорогу злой человек, но даже мысль о том, что деньги окупились, его не утешила.
- Сэр Раймонд Бастабл? - сказал граф. - Добрый вечер, я - по важному делу.
Играл он много и очень гордился, что может сыграть кого угодно, кроме карлика и Джины Лолобриджиды. Однажды, в пригородном коттедже, он воплотил не только ветеринара, подстригающего попугаям когти, но и мистера Роддиса, владельца "Кедров", и мистера Булстрода, его соседа, горюя лишь о том, что ему не довелось сыграть попугая, которого он изобразил бы с неподражаемым блеском.
Карлайл огорчился. Он не любил полицейских, а уж особенно - когда они приходят в самый неудобный момент. Что же до инспектора, ему не понравились ни взгляд его, ни речи.
- Выверните карманы, - приказал лорд Икенхем.
- А? Что?
- Никаких "А"! Я заметил этого субъекта, - пояснил пятый граф сэру Раймонду, похожему в данный момент на удивленную улитку, - еще в Лондоне, на вокзале. Меня насторожила его повадка. "Карманник, - подумал я. - Мелкий вор, крадет бумажники направо и налево.".
Гордон Карлайл густо покраснел. Нив одном сообществе нет такой четкой иерархии, как у воров. Взломщик смотрит свысока на налетчика, налетчик - на похитителя молочных бидонов. Назовите мошенника карманником, и вы всколыхнете весь его снобизм.
- Когда же, выйдя из такси, я обнаружил, что нет портсигара, вечного пера и пастилок от кашля, опасения мои подтвердились. Что ж вы, любезный? Я сказал, вы-вер-ни-те карманы.
Карлайл тяжело дышал.
- Портсигар? - выговорил он. - Вечное перо? Вы сошли с ума. Я и не сумел бы их украсть!
- Чушь! Ничего нет проще. Запускаешь пальцы - и пожалуйста! Надеюсь, этот субъект не оставался здесь один?
Сэр Раймонд, поморгав немного, покачал головой.
- Так, так. Следовательно, у вас все цело. Правда, у него и места нет для ваших вещей, ха-ха! Посмотрим, что у него в карманах…
- Посмотрим, - согласился сэр Раймонд, чья мысль была быстрой лишь в суде.
Гордон Карлайл совершенно не знал, что делать. По-видимому, на выбор его повлияло то, что между ним и дверью находился хозяин дома. Бифштекс, отметивший недавно пятьдесят второй день рождения, уже не был тем атлетом, каким его видели тридцать лет назад, зато стал достаточно солидным, чтобы отпугнуть человека, привыкшего действовать словом. Тяжело вздохнув, Карлайл пожалел о том, что с ним нет предприимчивой Герти, и вывернул карманы.
Лорд Икенхем удивился.
- По-видимому, все припрятал, - сказал он. - Но что это? Письмо вам, сэр Раймонд.
- Быть не может!
- Без сомнений, присвоено.
- Вот как?
- Предъявите иск? Нет? Дело ваше. По-видимому, как и Шекспир, вы высокого мнения о милости. Что ж, мистер Карлайл, можете идти.
Именно в этот момент появилась Фиби, настолько похожая на кролика, что добрый человек предложил бы ей салату.
- Раймонд, - сказала она, - дорогой мой, ты не видел свинку?
- Свинку?