– Гетманы. То есть главнокомандующие, полководцы. Запорожские казаки избирают их из наиболее достойных воинов. Извините за столь пространное объяснение. Но коль уж судьбе было угодно, чтобы казачьи полки сражались вместе с вашими войсками против врагов Франции, то для нас важно, чтобы при дворе его величества лучше представляли себе, кто мы, какой народ стоит за нами и каковы наши отношения с польской короной. Это тем более важно, что, как нам известно, королева Польши принадлежит к королевскому роду Франции.
– Истинно так, – чинно поддакнул Сирко, нисколько не заботясь о том, доводит ли переводчик его мнение до слуха королевы, – истинно…
Анна Австрийская хотела то ли возразить, то ли о чем-то спросить, но неожиданно запнулась и, слегка наклонившись, чтобы получше видеть лицо Мазарини и де Конде, выжидающе посмотрела в их сторону.
"Я решительно ничего не понимаю", – говорил ее взгляд. Она готовилась к приему подданных польского короля Владислава IV и королевы Марии Гонзаги. Но оказалось, что перед ней предстали враги короны или просто заговорщики. Хотя, как докладывал ей принц де Конде, Хмельницкий является одним из лучших казачьих полководцев Польши, проявлял себя в боях и всячески обласкан королем.
Немало порассказал ей и кардинал Мазарини. Однако после всего, что королева услышала из уст польского генерала, а ныне командующего казачьим корпусом во Франции, получалось, будто бы она совершенно не готова к беседе с ним. Хотя и стремилась подготовиться. Во всяком случае, успела немало наслышаться об этих степных воинах, уже названных при дворе "степными рыцарями кардинала".
– Господин Хмельницкий всего лишь объясняет общую ситуацию в Украине, – пришел ей на помощь Мазарини. – Казаки, не находящиеся на службе у польского короля, действительно считают себя независимыми и часто выступают против польских войск с не меньшим рвением, чем против войск Порты или крымского хана. – Кардинал встретился взглядом с Хмельницким, как бы предупреждая его: "Если понадобится – поддержи", и добавил: – К тому же многие польские аристократы, имеющие большие владения в Украине, пытаются править так, как им заблагорассудится. Не согласуя свою волю ни с законами, ни с волей польского короля.
– Совсем как у нас во Франции, – резко бросил де Конде, подбоченясь и глядя в сторону рыцарского стола. – И с этим пора кончать.
– Принц, – укоризненно молвила Анна Австрийская, возвращая его к условностям аудиенции.
– Согласен, главное для нас – получить испытанных в боях, не изнеженных казармами и домашними перинами воинов, – неохотно подчинился главнокомандующий. – Все остальное пока оставим политикам.
– Вы правы, господа, – уже более уверенно подтвердила Анна Австрийская. – Не будем выяснять все сложности политической жизни столь дружественного нам государства, как Речь Посполитая. – Не время.
46
Объяснения Мазарини пришлись королеве по душе. Они освобождали ее от сомнений в том, кто же перед ней на самом деле. Стало ясно, что она имеет дело с командующим казачьими войсками, нанятыми в Речи Посполитой. Ни Мария-Людовика Гонзага, ни ее супруг не смогут обвинить ее в том, что она не отреагировала должным образом на речи клятвоотступников короны. Об остальном пусть заботятся главнокомандующий и первый министр.
Да, объяснения Мазарини пришлись ей по душе, как и реплика принца. Что случается крайне редко. Обычно его реплики прямолинейны, громогласны и по-варварски безжалостны, словно приказы на поле брани. Но он прав: стоит ли удивляться неповиновению казаков-украинцев, если свои, французские, герцоги и графы в любую минуту готовы выставить против Парижа целую армию?
– А вы, князь Одар, как нам сказали, не украинец и не поляк. Однако тоже стали полковником казачьего войска.
– Очевидно, стану им, – вежливо уточнил Гяур. – Мои предки с Украины-Руси. В моих жилах течет кровь князей из племени уличей. Одного из тех племен, из которых формировался украинский народ и которые стали частью этого народа, как во времена древней Франции галлы стали частью французского народа.
– Племя сие – уличи – нам неведомо, – вновь простодушно и холодно призналась Анна Австрийская, почувствовав, что ее опять пытаются втянуть в какие-то исторические экскурсы. – Однако же замечу, что вы прекрасно владеете французским.
Стоявший рядом с переводчиком секретарь ее величества приблизился к королеве и что-то прошептал.
– Вот как? – все с тем же простодушием удивилась Анна Австрийская. – Вы получали образование во Франции?
– Считаю эту землю второй своей родиной.
– Мы рады слышать это. Быть может, она действительно станет для вас второй родиной, а, господа? – улыбнувшись, посмотрела она на кардинала и принца.
– У князя будет возможность подумать над своим будущим, воюя во Франции, – заверил королеву кардинал.
– Кстати, полковник холост, а посему его решение может зависеть от настойчивости французских дам, – с присущей ему грубоватой прямотой вставил принц де Конде.
И сам же рассмеялся своей шутке. Хотя в данном случае она прозвучала довольно двусмысленно.
– "Теперь я понимаю, что именно графиня де Ляфер называет "походно-бивуачным воспитанием", – мстительно взглянул на него Гяур. Но тотчас же спохватился: Господи, да ведь, заведя разговор о второй родине и дамах, королева и главнокомандующий предоставили ему тот самый, возможно, единственный шанс!..
– То, о чем вы соизволили сказать, ваше величество, очень близко и моему желанию. Я готов добывать себе славу на полях Франции. Позволю себе заметить, что и невеста моя – француженка.
– Ну, что я говорил? А все решили, что я неправ! – снова хохотнул де Конде.
– Хотя она и вынуждена пребывать сейчас за пределами Франции, – продолжал Гяур, делая вид, что ничего не слышал. – Позвольте, воспользовавшись вашей милостью, передать прошение о вашем королевском снисхождении к ней. А если это возможно, то и о покровительстве.
Хмельницкий, который до сих пор терпеливо выслушивал весь этот разговор, оглянулся и удивленно уставился на Гяура. Он даже предположить не мог, что князь способен обратиться к королеве с подобной просьбой, и теперь растерялся, не зная, как ему реагировать.
– К тому же он не мог понять, с какой стати князь скрывал, что у него есть невеста. И что она француженка, вынужденная искать убежища где-то за пределами Франции. Ведь всю эту историю можно было бы предварительно обсудить с Мазарини и принцем. Только так и следовало поступать. А уж они…
"Да он и поехал-то сюда только ради этого прошения королеве! – вдруг открыл для себя Хмельницкий и, прозрев, сразу же почувствовал себя грубо обманутым. – Интересно, кого я должен благодарить за этого жениха-полковника: Сирко, де Брежи? Нет? Неужели королеву Польши? Тогда это меняет дело. Но все равно, князь всех нас поставил в глупейшее положение. Всех!"
Сирко, стоявший все это время с совершенно невозмутимым, почти каменным лицом, так и не понял до конца, о чем это вдруг разговорился Гяур.
Но даже его абсолютного незнания французского хватило для того, чтобы сообразить: происходит нечто невероятное. Он уловил это уже хотя бы по поведению королевы, не говоря уже о поведении Мазарини и де Конде. Те просто-напросто опешили.
Однако Гяур ни на кого из них не обращал внимания. Он приблизился к королеве, преклонил колено и подал ей свиток.
Секретарь попытался перехватить его, но Гяур успел ткнуть письмо прямо в руку тоже слегка растерявшейся королевы. Правда, Анна Австрийская не стала читать прошение, а сразу же передала его секретарю, однако Гяур покорно смирился с этим. Для него важен был сам факт: письмо вручено лично королеве. И тому есть свидетели.
Князь поднялся с колена и отступил на свое место чуть позади Хмельницкого.
– И кто же эта пылкая француженка, покорившая сердце столь доблестного юного князя? – это спрашивала уже не королева, а женщина. Спрашивала с чисто женским любопытством, которое даже не считала нужным скрывать. – Но самое главное: что заставило ее покинуть Францию? – почти осуждающе посмотрела она на Мазарини.
– Уж он-то, по ее разумению, должен был знать о невесте князя и, конечно же, предупредить. А еще лучше – не доводить дело до прошения на имя королевы, а разрешить возникшее у князя-посланника затруднение, исходя из полномочий, которые даны ему как первому министру Франции.
– Не томите нас, полковник, – вполголоса посоветовал Мазарини, давая понять, что, в принципе, он союзник.
– Речь идет об известной вам графине де Ляфер. Диане де Ляфер.
Глаза королевы округлились. Она уставилась на Гяура с полураскрытым ртом. Точно так же, как только что уставился Мазарини. Она хотела что-то сказать, или, возможно, воскликнуть. Но, схватив ртом воздух, запнулась на полуслове.
"И вы, вы, князь, назвали эту… своей невестой?!" – так и кричали ее глаза. – Да к тому же посмели?…"
И только вспомнив, что она не просто обычная женщина, а королева, Анна Австрийская неимоверным усилием воли сумела погасить в себе весь тот костер чувств, то пламя ненависти, что внезапно охватили ее.
– Мне неведомо, почему графиня впала в немилость королевского двора Франции, – поспешил объяснить Гяур, понимая, что имя графини вызвало у королевы совершенно иную реакцию, нежели та, на которую он смел рассчитывать.
– Однако позволю себе заметить, – продолжал Гяур, – что у нее уже появились известные заслуги перед Францией. Находясь в Польше, при дворе короля Владислава IV, она многое сделала для того, чтобы канцлер, да и сам король согласились послать нас сюда и разрешили наем казаков для участия в войне с иезуитской венской коалицией, с католическим союзом.
– Вот как? – сузились глаза королевы. – Она и в Варшаве оказалась "у дел"? Мы не успеваем следить за ее перемещением от одного королевского двора к другому.
– Замечу, что хлопоты графини де Ляфер, ее настойчивость, были встречены могущественным орденом иезуитов в Польше, католической церковью и всеми, кто эту церковь ревностно поддерживает, весьма неодобрительно.
– Что правда, то правда, ваше величество, – решил воспользоваться замешательством королевы и кардинал Мазарини. – Наш посол в Польше граф де Брежи подтверждает: участие графини де Ляфер в этом важном государственном событии – самое непосредственное. Несмотря на то, что по известным причинам она вынуждена была скрываться…
– Мне хорошо известны причины, побудившие эту особу покинуть пределы нашего королевства, – сухо, почти резко прервала его Анна Австрийская. – Независимо от того, что вам сообщает досточтимый граф де Брежи. Жаль, что ситуация такова, что… Словом, надеюсь, что у вас, господин Мазарини, как у первого министра, достаточно полномочий для того, чтобы графиня могла вернуться во Францию, не побаиваясь за свою безопасность, но и не создавая своим возвращением каких-либо дипломатических осложнений?
– Вполне достаточно, ваше величество.
– Хотя, – иронично улыбнулась королева, – у меня создалось впечатление, что графиня уже давным-давно находится в пределах не только Франции, но и Парижа. И для этого ей не понадобилось наше позволение.
Замечание было прямо адресовано Гяуру. Королева даже выжидающе посмотрела в его сторону, очевидно, рассчитывая, что полковник подтвердит или опровергнет ее предположение. И была удивлена, что Гяур сделал вид, будто бы не понял сути сказанного.
– Но это уже наши внутренние проблемы, не так ли, ваше высокопреосвященство? – обратилась Анна Австрийская к кардиналу.
– Только наши, – поспешно подтвердил тот.
Королева несколько мгновений стояла, почти запрокинув голову и закрыв глаза. Гяур мог поклясться, что сейчас она молит Господа дать ей силы и мужество не сорваться, не унизиться до постыдного гнева, до банальной женской истерики. И какое бы решение она ни приняла, оно будет стоить ей нервов.
– Можете считать, князь Одар, что ваша просьба удовлетворена, – сухо, с ненавистью, чеканя каждое слово, произнесла Анна Австрийская. – Не смею вас больше задерживать, господин Хмельницкий. С нетерпением буду ждать сообщений о подвигах ваших воинов на полях Франции. – И, поднявшись, не прощаясь, вышла из зала.
47
Решительный уход королевы вызвал замешательство у всех, кроме принца де Конде. Пока все остальные с чувством неловкости переглядывались, пытаясь понять, что здесь только что произошло, он небрежной походкой подошел к сидящему за отдельным столиком секретарю и заглянул в толстую пергаментную книгу. Его просто распирало от любопытства, от желания узнать, как летописец преподнесет потомкам весь этот "королевский конфуз".
Кардинал давно заметил, что де Конде всегда интересовало, в каком виде то или иное событие предстает перед будущими поколениями. Таким образом, он пытался как бы подсмотреть будущее через щелочку, прорубленную летописцем.
"Интересно, какими все мы предстаем в его личных записках? – подумал Мазарини. – Ведь ведет же принц какой-то дневник. Этот не может не вести".
– Не ко времени ты, князь, со своей невестой. Явно не ко времени, – проворчал Хмельницкий. – Ну да что уж тут? Что сказано, то сказано, – и, поклонившись то ли кардиналу и принцу, то ли опустевшему троноподобному креслу, прошел между Гяуром и Сирко к выходу.
– Но другого такого случая не представилось бы, – твердо ответил Гяур, давая понять, что не собирается оправдываться перед ним и всеми остальными.
– Как рыцарь я не мог отказать в этом Диане де Ляфер, – добавил он уже вполголоса, исключительно для Хмельницкого, ступая вслед за ним.
– По отношению к графине это, может, и по-рыцарски. А как по отношению к королеве? Надо же еще выяснить, что заставило эту твою графиню бежать из Польши.
– Об этом с Анной Австрийской лучше не говорить, – объяснил Гяур.
– Сам-то ты хоть знаешь?
– Так, по намекам, догадываюсь.
– А следовало бы знать, – отрубил Хмельницкий. Он привык чтить ритуалы переговоров и приемов. Поведение князя его откровенно раздражало.
– Я всего лишь вступился за даму, – наконец не выдержал полковник. – На моем месте вы поступили бы точно так же.
– Но как бы он ни объяснял сейчас своим спутникам, никакие слова его не могли развеять того чувства неловкости и растерянности, которое воцарилось только что в зале. С этим чувством участники аудиенции и покидали его. Исключение составлял разве что Сирко. Поняв наконец, что здесь происходит, он единственный, не задумываясь, одобрил рьщарско-дипломатический демарш Гяура. Правда, получилось у него это несколько своеобразно.
– А что… Я видел эту греховодницу, – известил он всех по-украински, обращаясь при этом главным образом к де Конде и Мазарини. – Гарна дивка, гарна [41] .
Абсолютно ничего не поняв из того, что он сказал, первый министр и главнокомандующий тем не менее вежливо и со всей возможной в этой ситуации мужской солидарностью улыбнулись ему.
– Графиня де Ляфер – невеста! – вновь по-солдафонски хохотнул де Конде, как только казаки вышли из салона. – Уму непостижимо!
– Тем не менее принц, – предостерег его Мазарини, – Вы слышали решение королевы, которое, конечно же, будет подтверждено соответствующим вердиктом, и с которым я вполне согласен. Кто казнен – тот казнен. Но кто избежал этой участи, должен быть помилован. Во избежание новых заговоров.
– Нет, вы только представьте себе, кардинал: графиня де Ляфер – невеста этого непорочного юноши! Ум-му непостижимо!
– Ах, ваша светлость, – недовольно поморщился Мазарини. – Зачем все так усложнять? Врагов у Франции и так в избытке. Не обязательно множить их еще и в рядах собственной знати.
– Разве после вашего прощения де Ляфер станет союзницей трона? Хоть когда-нибудь станет лояльной ему?
– Графиня должна беспрепятственно вернуться во Францию, не опасаясь за свою жизнь – только-то и всего. К чему все эти мудрствования?
– Знать бы раньше, что она в Польше, – бросил де Конде, с силой вырвав и вновь загнав шпагу в ножны. – Она и ее сообщники-предатели. Ум-му непостижимо!
"А если бы ты еще знал, что она уже давно в Париже и находится за три мили отсюда…" – заметил про себя Мазарини, ухмыляясь вслед ему.
48
Лужайку у ограды старинного парка они избрали местом дуэли только потому, что искать более удобного уголка здесь, почти в центре Парижа, было бессмысленно. Тем более что в этой части парка, на его задворках, ограда делала изгиб, обходя небольшой садовый пруд, оказавшийся между двумя усадьбами.
– Прелестное место для могилки, не правда ли, виконт?
– Не надейтесь, что вас похоронят именно здесь, граф. Земля в Париже ценится слишком дорого.
Экипажи в этом городском закоулке не проносились, зеваки не собирались, трава была недавно скошенной и изумрудно свежей. Любой из дуэлянтов с удовольствием полежал бы на ней, прежде чем его проткнет клинок противника. Однако долг чести требовал, чтобы сначала была выполнена эта пустяковая формальность.
– Не поскользнитесь, виконт. Я мушкетер, а не костоправ.
– Я сомневаюсь даже в том, что вы мушкетер, граф.
– И все же… Это не лужайка, а какой-то божественно-райский ковер посреди Парижа, восхищался д’Артаньян. Знать бы о ней раньше.
– Почему в прошлый раз вы не признались, виконт, что впервые в жизни деретесь на дуэли? Я бы хоть немного подучил вас.
– Через несколько минут я пожалею, что оставил Париж без такого учителя, – огрызнулся виконт.
Совсем юный мушкетер виконт де Морель сражался упрямо, напористо, ожесточенно, отлично понимая, что слава храбреца и дуэлянта может прийти к нему именно сегодня, здесь. Один-единственный удачный выпад. Всего один-единственный – во имя "храбреца и дуэлянта"!
Вызвать на поединок самого д\'Артаньяна, известного в Париже яростного гасконца, первого дуэлянта Парижа, и выйти из него победителем! Такую славу не смогут бросить к его ногам никакие сражения, никакие крепости. А ведь где-то там, на задворках происшествия, будет просматриваться еще и задетая честь дворянина, аристократа.
– Вы не устали, виконт? По-моему, вам пора переложить рапиру в левую руку. С правой у вас явно не ладится.
– Я сразу понял, что вы левша, граф. Это заметно.
Думать о том, что точно такой же, единственный выпад д\'Артаньяна может навсегда уложить его на эту прелестную лужайку, виконту почему-то не хотелось. Самое грустное, что он позволил себе загадать в связи с таким финалом дуэли, чтобы его телу дали как можно дольше полежать на траве. Лужайка казалась ему куда предпочтительнее могилы. Вот только предупредить об этом д\'Артаньяна постеснялся.
Чувства, обуревавшие сейчас виконта, были очень хорошо знакомы и д’Артаньяну. В конце концов, в свое время его, никому неведомого юношу из Гаскони, привела в Париж именно жажда быстрой и громкой славы. И как мало он пока что по-настоящему сражался за короля и отечество, зато через какое бесконечное множество ссор и дуэлей, интриг и похождений пришлось пройти ему, добывая печальную, но скандально-громкую славу… дуэлянта.
– Если вы запаслись посмертным письмом, виконт, лучше вручите его мне сейчас. Потом это будет неудобно, – продолжил он словесную дуэль со своим соперником.
– Вы свое можете продиктовать, я старательно запомню его, граф, – попытался де Морель оставаться достойным противником и в этой части дуэли. – Только поторапливайтесь, у меня слишком мало времени.