– Чье тело? – поползли вверх брови кардинала. – Ах да… Пре-о-Клерк, излюбленное место дуэлянтов, – только и смог сказать Мазарини. – Припоминаю, припоминаю. И весьма сожалею. Утверждают, что граф д’Атос был одним из лучших фехтовальщиков Франции. Вам, конечно, трудно будет признать это…
– Почему же? Лучший. Признавал это и при его жизни. Говорить о превосходстве Атоса имеют удовольствие все, кому посчастливилось не скрещивать свой клинок с его клинком. Те же, кто скрестил, возразить уже не смогут.
Мазарини устало посмотрел на д\'Артаньяна и направился к карете.
– В таком случае можете взять с собой любого из двух уцелевших во время ваших дуэлянтских игрищ друзей-мушкетеров.
– Это тоже невозможно, ваша светлость. Недавно шевалье д\'Эрбле Арамиц, если вы имеете в виду именно его; известный так же, как мушкетер роты серых мушкетеров Арамис, – осуществил мечту своей юности: вернулся в лоно церкви. Теперь он – боголюбивый аббат д\'Эрбле.
– Ну?! Страсти господни! Вот уже не подумал бы…
– А между тем прихожане находят его идеальным слугой Божьим.
– Ах, да-да, припоминаю, – остановился Мазарини, не дойдя нескольких шагов до кареты. – Аббат д\'Эрбле. Так, оказывается, это и есть тот самый Арамис?
– Другого Франция попросту не знает.
– Вот почему его посвящение в сан вызвало бурные протесты со стороны некоторых пастырей нашей церкви. Они выражали такое яростное неприятие его в качестве будущего слуги Господня, что появилось опасение, как бы наши служители культа не взбунтовались. Во всяком случае, была опасность, что некоторые из епископов обратятся с жалобой к самому папе и даже к коллегии кардиналов. Слишком уж этот человек казался им далеким от дел Христовых.
– Теперь они могут убедиться, как глубоко и не по-пастырски заблуждались.
Мазарини деликатно промолчал; у него на сей счет было другое мнение.
– Третий тоже пал жертвой церкви? – поинтересовался он, решив, что с Арамисом уже все ясно.
– Что же касается Портоса, то сейчас шевалье Исаак де Порто – таково настоящее имя этого бравого мушкетера – любуется видом цветочных клумб, выпестованных им в родовом имении, кажется, где-то неподалеку от Руана.
– Тот самый, неукротимый Портос? Любуется цветочками? Непостижимо!
– Поэтому, с вашего позволения, нелегкий путь до Варшавы со мной разделит мой юный друг виконт де Морель, – вежливо указал он шляпой на опешившего от такой всемилостивейшей доброты гасконца.
– Я? Вы избрали меня? – пробубнил виконт, совершенно забыв об элементарном приличии и сдержанности.
– Если в излюбленном месте варшавских повес вы желаете оставить тело именно этого юноши, – бросил Мазарини, даже не взглянув в сторону де Мореля, – то я не возражаю. Еще двоих спутников подберете без моего ведома. Сообщите о них секретарю. Он знает, как поступать в таких случаях.
– Но они уже перед вами. Этот гвардейский лейтенант и его солдат.
– Да? Лейтенант мушкетеров берет себе в спутники гвардейского офицера? Что-то неслыханное. Очевидно, Франция и ее королевский двор действительно приходят в упадок, как в этом пытаются убедить нас парижские газетчики. Однако вы не против, лейтенант гвардии?
– Лейтенант Морсмери, – поспешил представиться гвардеец. – Как прикажете, ваше высокопреосвященство, – вытянулся тот в струнку.
– Приказываю, – все так же устало махнул рукой Мазарини. – С этой минуты подчиняетесь лейтенанту первой роты мушкетеров господину д\'Артаньяну.
– Вы, как всегда, удивительно добры, монсеньер, – отвесил легкий реверанс своей широкополой шляпой д\'Артаньян.
Мазарини подошел к карете. Слуга открыл дверцу и помог ему сесть. Но прежде чем дверца закрылась, кардинал высунулся и присмотрелся к приблизившемуся де Морелю.
– Позвольте, так это вы и есть виконт де Морель?
– Так точно, ваше высокопреосвященство.
– Сын погибшего при осаде Ла-Рошели капитана де Мореля?
– Вы правы, ваша светлость. Капитан Жорж де Морель был моим отцом.
– Я хорошо знал его. Очень хорошо, – задумчиво произнес кардинал, вспоминая о чем-то своем, только ему ведомом. – Но, позвольте, насколько мне помнится, по настоянию вашего умирающего от ран отца вы, тогда еще совсем юным, были зачислены в его роту.
– В-вы правы, – почти пролепетал де Морель, стараясь не встречаться взглядом со своими спутниками.
– И зачислили вас тогда сержантом Пьемонтского пехотного полка. Ну, конечно же, сержантом Пьемонтского! Как оказалось…
Договорить Мазарини не успел. Он был потрясен смехом, которым вдруг разразились оба офицера и рядовой. Побагровев, он удивленно посмотрел сначала на лица лейтенантов, которые мгновенно сумели сдержать себя и приняли вид смиренной исполнительности, потом – на застывшего с поникшей головой виконта.
– Что происходит? Я что, неверно назвал полк?
– Как раз наоборот, – успокоил его д’Артаньян. – Очень правильно. И, словно на плацу, доложил: – Перед вами и есть тот самый сержант Пьемонтского пехотного полка виконт де Морель. Пардон, теперь уже бывший сержант.
– Так ничего и не поняв, кардинал прикрикнул:
– Если узнаю, что во время поездки вы затеяли хотя бы одну дуэль – все четверо окажетесь в казематах крепости! Все четверо! Вы поняли меня? Трогай, трогай! – раздраженно приказал он кучеру.
– И все же вы непомерно добры к нам, ваше высокопреосвященство! – успел крикнуть вслед уходящей карете д\'Артаньян.
– Как понять ваше намерение взять меня в спутники, граф? – сразу же поинтересовался де Морель. – Как примирение?
– Как заговор.
– Конкретнее?
– Да не огорчайтесь вы так, виконт. Даю слово: если после очередной дуэли меня разжалуют, я сам попрошусь в сержанты Пьемонтского пехотного полка. Исключительно из-за уважения к храбрости вашего отца, которого, к сожалению, не имел чести знать. И не стану скрывать при этом, что в свое время снизошел до лейтенанта мушкетеров.
54
– Прошу прощения, господин полковник, за то, что, пригласив сюда, в ставку, отнял у вас столь много времени. Я понимаю, вам куда приятнее было бы провести его в? Париже. Или в Кале. Отбываете вы, насколько мне известно, именно оттуда.
– Только понимание того, как сильно вы заняты армией и войной, не позволило мне самому просить вас об этой встрече. Думаю, сейчас, когда стол, за которым сидим, уже не является столом переговоров, мы сможем намного больше поведать друг другу. Кроме того, я со своими полковниками успел осмотреть некоторые позиции ваших войск, ознакомиться с артиллерией и новейшими скорострельными ружьями, которыми вооружены ныне испанцы.
– Они неплохо вооружены, вы это верно подметили. Но оружие – это еще не все.
– Важны дух и цели, – согласился Хмельницкий. – Была бы возможность, мы пошли бы в наступление вместе с вашими драгунами или мушкетерами. Если только вам будет угодно.
– Рисковать послами? Ни при каких обстоятельствах. Для нас важно, чтобы вы вернулись сюда с казаками.
Ставка главнокомандующего размещалась в небольшом, затаившемся посреди старинного парка особняке, в шестидесяти милях от Дюнкерка. Хмельницкий и его товарищи прибыли сюда утром, а завтра уже должны были двинуться по направлению к порту Кале.
Приехав сюда ради встречи с принцем и узнав, что главнокомандующего в ставке нет, чтобы не терять напрасно время, Хмельницкий отправился осматривать передовые позиции войск, готовившихся к боям с новыми десантами, под страхом высадки которых испанцы продолжали держать почти все северное побережье страны.
А позиции французов они просто-напросто обстреливали с корабельных орудий, что приводило командиров французских полков в ярость. Бомбардиры, расстреливавшие их с курсировавших вдоль побережья кораблей, оставались совершенно недосягаемыми. Да и сам этот способ ведения войны был неведом французам. Куда привычнее знать, что флот воюет с флотом. К тому же потрепав их передовые отряды, испанские десантники очень часто снова отходили к берегу и на лодках переправлялись на свои суда, что вообще казалось французам пределом нерыцарского ведения войны.
"А ведь своими десантами мы в таком же страхе можем держать побережье Крымского ханства, – извлекал для себя уроки Хмельницкий. – Поэтому очень важно изучить тактику испанцев, особенно тактику обстрела с моря и отход десантов на суда".
"Но у запорожских казаков нет таких больших судов, как у испанцев или французов, – возразил Сирко, с которым он поделился своими размышлениями. – У нас нет судов, которые могли бы нести на своих палубах и мощные орудия, и большие десанты, и даже лодки для них. Нет и быть не может, поскольку в наших руках нет ни одного морского порта".
"Согласен, пока что нет. Значит, будем высаживать десанты с чаек, при поддержке наших орудий-фальконетов. Ведь высаживали же мы их время от времени на турецких берегах, и даже в пригородах Стамбула".
"А со временем нужно очистить от турок и татар низовья Днепра, – поддержал его Сирко. – Тогда татары меньше думали бы о походах за "живым товаром", а больше заботились бы об охране своих берегов.
– Извините, что позволяю себе задавать такие вопросы, господин Хмельницкий, – вернул его к реальности принц де Конде. – Но обычно воины не видят ничего зазорного в том, чтобы похвастаться своим оружием. Это верно, что саблю, которую вы носите сейчас, подарил король Владислав IV?
Хмельницкий молча оголил клинок и, поднявшись, передал его де Конде.
Принц тоже поднялся, осмотрел украшенную золотым литьем саблю, взвесил ее в руке и лихо рубанул воздух.
– Дамасская сталь, – прислушался к свисту клинка, рубанув еще раз. – Чистая дамасская сталь. Золотые украшения рукояти – это для балов, для дам, а в бою ценится качество стали.
– Только качество стали и личная храбрость.
– Говорят, вам привез ее посланник короля, а точнее, секретарь королевы Марии Гонзаги, некий Иероним Радзиевский. Прямо в ваше очень далекое от Варшавы имение, где-то в центре Украины?
– Все было именно так.
– Чтобы демонстративно поддержать вас.
– Еще раз убеждаюсь, что посол де Брежи постарался собрать обо мне все сведения, какие только возможно, – улыбнулся Хмельницкий.
– А также о короле Владиславе, позаботившись при этом о вашей репутации.
– Чем это вызвано?
– Нам не хотелось, чтобы переговоры вел никому не известный полковник, о котором никогда не слышал даже его собственный король, – вернул де Конде саблю Хмельницкому. – И еще замечу, что вы переоцениваете осведомленность нашего посла. При такой массе всяческих подробностей, которые граф сумел сообщить нам, он все же умудрился упустить главное: наделил ли вас король или, в крайнем случае, королева, вместе с этим оружием и чинами, какими-либо особыми полномочиями?
– Речь идет о полномочиях в Украине?
– Здесь, во Франции, на время переговоров.
Хмельницкий настороженно посмотрел на принца де Конде: "Меня уже в чем-то подозревают? Неужели в желании вести секретные переговоры? Но с кем: с королевой-регентшей, с первым министром или с ним самим, как с принцем и главнокомандующим?"
Точнее всего будет ответить: "И да, и нет", – проговорил он вслух.
– Иногда это важнее, чем откровенное, ясное "да". Значит, кое-какие поручения вы все же имели?
– Я пытался говорить о них с кардиналом Мазарини. Но разговор получился как бы невзначай, вскользь. А не решился продолжить его только потому, что узнал о вашем приглашении.
– В таком случае его можно считать продолжением того самого "разговора вскользь", – поднял принц свой кубок с вином, – начало которому было заложено вашим общением с кардиналом.
55
?Несколько минут прошло в каком-то странном, непонятном Хмельницкому молчании. Принц де Конде то ли ушел в себя, в какие-то воспоминания, то ли просто разочаровался в собеседнике и в самой идее подобной встречи. В то время как украинскому полковнику этот воин нравился. В нем не было или почти не было ничего такого, что должно быть присуще принцу, наследнику престола, получившему отменное королевское воспитание.
Молодой, худощавый, жилистый, он держался совершенно непринужденно, с присущей каждому храброму воину лихостью и бесшабашностью. И в то же время обнаруживал достаточно гибкий ум и дипломатическую хитринку. Что было – то было. Как считал полковник, именно это сразу же выдавало в нем государственного мужа.
– Насколько мне известно, – наконец прервал молчание принц де Конде, – польский король замышляет что-то серьезное. – Вам что-нибудь известно по этому поводу?
– Уже ни для кого при варшавском дворе не секрет, что он замышляет большую войну с Турцией, а следовательно, и с Крымским ханством, – подтвердил Хмельницкий. – Владислав мечтает собрать в кулак все имеющиеся польские, литовские и казачьи войска, пригласить пару полков наемников, созвать ополчение и решительно отбросить турок и татар от границ Речи Посполитой. Отбросить с такой силой, чтобы впредь не Польша, а турки и татары жили под постоянной угрозой нападения, теперь уже со стороны польской армии и казаков. Чтобы не их, а польские крепости охраняли переправы на Днепре, Буге, Днестре, Дунае. Не османские, а польские и украинские корабли держали под контролем порты и устья рек в Северном Причерноморье.
– Ради таких планов действительно стоит начинать любую войну. Они достойны жертв Грюнвальда. Но вот вопрос: как относятся к этому при дворе?
– Король Владислав готовится к этой войне, невзирая на то, что многие видные шляхтичи, в том числе коронный гетман Николай Потоцкий, а также заместитель гетмана, сенаторы сейма, решительно выступают против войны с турками. И даже запретили королю объявлять эту войну.
– Вот почему Владислав IV с таким вниманием относится к полковнику Хмельницкому, – едва заметно улыбнулся де Конде. – Вот почему он так подчеркнуто поддерживает его авторитет среди реестровых казаков, запорожцев и польских генералов. Судя по всему, он уже видит в лице полковника будущего главнокомандующего казачьими войсками в войне против турок.
– Подобное предположение мне приходится слышать впервые.
– Даже само предложение возглавить войска вы услышите из уст короля Польши последним. Но у варшавского трона есть наши надежные люди. Я иногда лучше знаю о том, что происходит при дворе Владислава, чем о том, что творится при дворе Людовика. Конечно, назначить вас коронным гетманом или, как это у вас называется, всех объединенных войск, король Польши не решится только из страха кровно обидеть многих военачальников-шляхтичей, а то бы… Разве не так?
– Возможно, вы недалеки от истинного положения вещей.
– Если сейм и впредь будет выступать против войны, то ее может начать украинское казачество, поставив тем самым сейм перед самоубийственным выбором: как вести себя дальше?
– Король не делился со мной такими предположениями, – дипломатично воздержался от комментария Хмельницкий.
– Переговоры в Париже, а затем и сам поход во Францию, еще больше возвысят ваш авторитет, а значит, подтвердят правильность выбора короля. Так что поднимаю этот бокал за успех французского похода казаков.
Они выпили. В то же мгновение Хмельницкий заметил, что в двери стоит кто-то из французских офицеров, очевидно, адъютантов принца.
– Поступайте, как вам приказано, Жеранди, – оглянулся де Конде, по взгляду Хмельницкого поняв, что происходит.
– Слушаюсь, ваша светлость.
– Появление этого офицера означает, что наш разговор услышан?
– Вряд ли.
Но он слушал его, достаточно долго стоя у двери.
– Не волнуйтесь, господин полковник, это мой офицер. Абсолютно надежен. Считайте, что о разговоре знаем только мы. И хотелось бы, чтобы он был предельно откровенен. Мы остановились на том, что Владислав IV желает обезопасить рубежи Речи Посполитой от мусульман.
– Поэтому хотел бы заручиться поддержкой французской короны, – вновь взглянул на дверь Хмельницкий. У него вдруг зародилось какое-то гадкое предчувствие. – Причем надежной поддержкой. И не только дипломатической. Война с Испанией, не без помощи казаков, к тому времени, очевидно, успешно завершится. Воинские силы Франции будут свободны в выборе достойного противника. Но это потом. А пока что поддержку Франции король видит, прежде всего, в поддержке идеи войны против мусульман лично вами, господин главнокомандующий, и кардиналом Мазарини.
– Тем более что война с Турцией очень кстати пришлась бы и Венеции, – обронил де Конде.
И снова Хмельницкий, сидевший лицом к двери, заметил, как на пороге неслышно появился офицер. На этот раз – адъютант главнокомандующего. Полковник уже знал его.
– Господин главнокомандующий, – обратился он к де Конде. – Иностранный офицер – он представится сам – просит принять его. Иностранец прибыл сюда с посольской миссией.
– Передайте ему, что сегодня у главнокомандующего нет возможности принимать иностранных дипломатов. Помогите ему с ночлегом, пусть подождет до завтра или же письменно сообщит о своей просьбе. И впредь прошу не тревожить меня, – повысил голос де Конде.
– Слушаюсь, ваша светлость.
– Что это за иностранный офицер? – насторожился Хмельницкий. – Да еще и "прибывший с посольской миссией"?…
– Больше нас отвлекать не будут, – попытался успокоить его де Конде. Хотя это заверение вовсе не успокаивало Хмельницкого. Он почему-то подумал сейчас о Корецком, так неожиданно исчезнувшем из его поля зрения. Правда, после переговоров с Мазарини майор передал через Гяура, что остальные дни проведет в польской миссии в Париже. Это, дескать, позволит ему выполнить важное поручение. Но все же, все же… Не верилось Хмельницкому, что Корецкий, польское посольство, иезуитский орден могут оставить его без присмотра. Не верилось…
Но уже через несколько минут принц де Конде и полковник Хмельницкий вновь пили бургундское вино и молчали. Мимо ставки проходил конный полк. Стук копыт сливался в сплошной гул, смешивался с тысячью голосов и возносился к поднебесью стоном исстрадавшейся земли.
– Я тоже хотел бы оставаться предельно откровенным с вами, полковник, – нарушил молчание главнокомандующий, как только стон этот растворился в небесах. – Речь пойдет о нашем будущем сотрудничестве, поскольку надеюсь, что с завершением экспедиции казаков во Францию наше знакомство не закончится. Королевой Польши, с Божьей помощью, наконец-то стала фаворитка французского двора из рода князей де Неверов. Однако я, да и не только я, – с едва заметной улыбкой подчеркнул принц, – думаю, что Польша значительно выиграла бы, если бы и королем ее стал один из принцев династии Бурбонов.
– История знает множество подобных примеров, – откликнулся на его вопросительную паузу полковник.
– Польша, это огромное государство, объединяющее столько земель, буквально погрязла в дворянских распрях. Если так пойдет и дальше, королевская власть будет сведена там к чисто символической, а всем будут править иезуиты, которые неминуемо ввергнут эту страну во мрак средневековой инквизиции.
– Они сделают для этого все возможное, ни перед чем не останавливаясь.
Опять наступило неловкое молчание. Хмельницкий чувствовал, что беседа эта, в силу деликатности темы, дается принцу де Конде с большим трудом.