XXVI
Как-то утром Хартвигсен стремительно входит в лавку, заходит за прилавок, идёт в контору. Он остаётся там всего несколько минут. В лавке его, как всегда, кто-то ждёт, желая о чём-то спросить, но Хартвигсен только рукой машет и говорит:
- Мне сегодня некогда, у меня дома супруга больная лежит!
Сердце у меня так и покатилось, у меня вырвалось:
- Уф!
- Да-да, - сказал Хартвигсен и расплылся в улыбке, - ей уж лучше, ну дак...
- Так это случилось ночью?
И Хартвигсен ответил:
- Что уж тут греха таить. Мальчик.
У Хартвигсена после бессонной ночи был гордый, счастливый вид. Он велел Стену-Приказчику отпустить двум нуждающимся женщинам товару, сколько попросят, и выскочил так же стремительно, как и явился. Он приходил, значит, только затем, чтобы оповестить Мака. Можно было не доверять Маку, можно на него злиться, но он настоящий барин!
Весть быстро облетела Сирилунн. Девочки просились к Розе, поглядеть на чудо, Мак распорядился поднять флаги и в усадьбе и на пристани. В Сирилунне, разумеется, частенько рождались дети, но ведь странно было бы, если бы Мак всякий раз поднимал по такому случаю флаг. Теперь-то дело особое! И этот знак внимания растрогал Хартвигсена. "Пусть что хотят толкуют про моего компаньона, - говорил он, - но насчёт обхождения он человек обстоятельный!".
И баронесса, оказывается, не об одной себе могла думать. Она всякий день ходила проведать старую подругу и окружила её нежной заботой. Она даже как-то и девочек с собой привела.
Роза уже вставала с постели, она выходила, я слышал, что молодая мать оправилась, повеселела, да, она не нарадуется на ребёночка. Я не хотел ей навязываться с моими поздравлениями и положил дождаться случайной встречи.
И случилось так, что встреча наша произошла при обстоятельствах чрезвычайных.
Настало весеннее равноденствие, время бурь, море лежало чёрное, и тёмные были ночи. Как-то ночью я слышу, как свистит у нашего берега почтовый пароход, и думаю: "Сохрани, Господи, всех, кто путешествует по водам, выведи их невредимо на сушу!".
Утром прояснело, я оделся потеплей и отправился к пристани. И тут я нагнал Розу, я издали её узнал по песцовому жакету.
Я не успеваю ещё подойти, поздороваться, как она кричит:
- Видели вы Бенони?
- Нет.
Она чем-то ужасно встревожена, у неё дрожат губы. Она говорит:
- Опять он ко мне приходил... лопарь Гилберт. Он сказал... и я боюсь теперь дома быть, я оставила ребёнка на няню. И вот - хожу, ищу Бенони.
- Полноте, успокойтесь. Что такое вам сказал этот Гилберт?
- Сказал, что тот вернулся. Да, нынче ночью. На почтовом пароходе. Николай вернулся. Не умер. Он у кузнеца. Не пойти ли вам вперёд, посмотреть Бенони на пристани?
Я бегом бросился на пристань. Хартвигсена там не было. Некто вызвался мне помочь в моих поисках, я его не знал, но он разговаривал с бондарем, как со знакомым, меня же он только спросил, кого я ищу. Одет он был очень прилично, он поклонился мне, как человек хорошего общества, и я ответил, что ищу я Хартвигсена, жена его ищет, она там, на дороге стоит. И тотчас он рьяно взялся мне помочь в моих поисках.
- Я вам помогу его разыскать, я его знаю.
И мы побежали взапуски к Розе.
Едва она нас завидела, ещё издали, она будто задрожала вся и всплеснула руками. А я-то, я ничего не понимал, я ничего не соображал, я ни о чём не догадывался. Она повернулась, чтобы уйти, а я подумал: она увидела, что я не нашёл Хартвигсена, и снова перепугалась! Но к чему так отчаиваться, Хартвигсен ведь, верно, на мельнице, его можно найти за какие-нибудь четверть часа. Роза шла от нас прочь, в расстоянии нескольких шагов, и на неё было жалко смотреть, словно зверёк какой, в этом песцовом меху, убегала она от нас не оглядываясь. Скоро мы услышали сдавленный стон - тоже как будто выл зверёк. И вот вдруг она метнулась с дороги в сторону, прямо в глубокий снег, и потом к догола обметённому ветром камню.
Когда мы к ней подбежали, я увидел, как изменилась она в лице, она стала серая вся. Она дрожала и задыхалась.
- Не бойся, Роза, - вдруг сказал ей этот человек. - Мы ищем Бенони. Разумеется, он на мельнице.
И вот тут до меня доходит, что этот человек - сам Николай Арентсен, несчастный, которого Господь нынче ночью невредимо вывел на сушу. А я-то, глупец, привёл его прямо к Розе!
Я стоял как громом поражённый, я не знал, что мне делать. Он тоже ничего не предпринимал, он только снял меховую шляпу и сказал при этом несколько слов. Он был совершенно лыс.
- Уверяю тебя, Бенони на мельнице, - сказал он. - Поверь, он тут, совсем рядышком.
Роза вглядывается в него и неверным голосом спрашивает:
- Что тебе нужно?
- Уф, и жарко же было бежать, однако! - отвечает он и снова надевает шляпу. - Чего мне нужно? Так, кой-какие дела. Да и здесь у меня мать-старуха к тому же.
Я подхожу к Розе, беру её под руку и хочу увести.
- Нельзя вам сидеть на мёрзлом камне, - говорю я. Она не встаёт, она отвечает как в забытьи:
- А-а, не всё ли равно...
- Да-с, я прибыл ночью, почтовым пароходом, - продолжает он. - Погодка гнусная, богомерзкая погодка. Я нашёл приют у кузнеца. Мы до утра дулись с ним в дурачки - невиннейшее времяпрепровождение.
С меня было довольно, и раз она не желала уйти со мной, я решил оставить её и дальше искать Хартвигсена.
- Не уходите! - сказала она.
Тот тоже на меня посмотрел и сказал, как бы стараясь ей услужить:
- Да-да, не уходите. Всё в наших руках, мы непременно разыщем Хартвигсена!
В ту минуту у меня разом мелькнули две мысли: Роза называла меня ребёнком, и почему бы ребёнку не присутствовать при разговоре двух взрослых? Неужто опять она с этим своим презрением?
- Нет, я пойду, зачем же... - сказал я.
- А затем, затем... Останьтесь! - сказала она. Вторая же моя мысль была: ей спокойней, когда я под боком. Она не могла избегнуть этой встречи, а теперь она хочет с ним поскорее разделаться. И я остался.
- Это Николай, - говорит она мне.
- Николай Арентсен, - говорит он. - Бывший адвокат. В своё время я тут был, можно сказать, царь и Бог Николай Арентсен - закон. Ну, а теперь я - евангелие;
Поскольку вся эта тирада обращена ко мне, я считаю нужным справиться:
- И какое же евангелие вы нам пришли провозвестить?
- А знаешь ли, что я должен сказать тебе, Роза, - говорит он, вдруг совершенно забыв обо мне, - мне кажется, нам с тобой лучше обоим разом, да в воду.
- Да, оно, верно, и лучше! - говорит она. Пауза.
Я посмотрел на него: за тридцать, довольно заурядная внешность, с брюшком, короткая шея, красивый рот.
- Нет, отчего же лучше? - вдруг говорит он. - У тебя муж, ребёнок, долгая жизнь впереди. Нет уж, Роза.
На это она ответила:
- Ты, я вижу, всё тот же.
Я подумал: "Господи, и зачем она тут сидит и поддерживает эту беседу? Неужто нельзя встать и уйти?". И тут он ей выкладывает:
- Вот-вот, Роза, а я что говорил? Ведь говорил же я, что тебе следует выйти за почтаря Бенони, а вовсе не за меня? Это младенцу понятно.
- Но я снова вышла замуж, что же ты про это молчишь?
- Нет. Тут всё в порядке.
- В порядке? - переспрашивает она, впервые, кажется, с живым интересом. - Мне сказали, ты умер, вот я и вышла.
- Нет-нет, тут всё в порядке, то есть какое, к чёрту, в порядке, но я и приехал навести порядок. Умер? Разумеется, я умер. За то мне и вознаграждение было обещано. Но я его не получил сполна, добрые господа меня надули. Вот я и выплыл, и ожил.
Она, конечно, привыкла к его безудержному цинизму, но всё же её передёрнуло, и он это заметил.
- Ну как же! Как же! - запричитал он. - Ты в совершеннейшем ужасе, и прочая, и прочая! Но я отнюдь не собираюсь жить по получении вознаграждения, я тотчас снова умру! Благодари своих жуликов за то, что я здесь, пред тобою. Я их дважды остерегал, неужто они не могли тебя от этого уберечь? Я дважды оповещал мою мать о том, что я жив, но жулики меня не добили.
Роза вдруг успокоилась, она сложила руки и сказала:
- О, как это всё мерзко!
- Да, я мерзок, мерзок, я всё тот же. Но господа-то, господа, а? Впрочем, пойми меня правильно: я не столько твоего мужа подозреваю, сколько его поверенного.
- Да кто это? Ничего не пойму...
- Это Мак.
Что-то мелькнуло в нём даже привлекательное, однако грубая откровенность его была достойна лучшего применения. Мне хотелось выручить Розу, и я сказал:
- Простите, но отчего вы его не спросите, зачем он вас посвящает во все подробности своей сделки?
- А это я тебе сейчас объясню, - отвечал он, обращаясь к Розе. - Твой брак с Бенони - законнейший брак, и тут я ни на что решительно не посягаю. Заслуженнейшее презрение твоё я испытывал долгие годы, и чтобы вынести память обо мне, тебе пришлось бы воротиться к временам нашей юности, ко мне прежнему, давнему. И довольно. Но дело-то в том, что я хочу получить обещанное вознаграждение, у меня на него кой-какие виды. Вот я и подумал: а вдруг мне Роза поможет?
- О временах нашей юности - это ты верно сказал, - проговорила Роза, отвечая каким-то собственным мыслям. Она, кажется, ещё что-то хотела сказать, но он перебил:
- О, как же. Ты сама это мне говорила, я знаю, всё знаю. И если тебе угодно носиться с этими воспоминаниями - так и на доброе здоровье! Но ведь ты бы хотела, чтобы я и сейчас тебя растрогал и чтобы можно было меня пожалеть. И я бы пролил слезу о том, что в тебе потерял, и разве ты бы не наслаждалась, если бы, идя навстречу тонким твоим сантиментам, я на коленках бы ползал перед тобою и целовал твои башмаки?
Никогда не забуду: невозможный, совершенный цинизм этого негодяя вызывал во мне уважение! Он помог ей подняться, она вскочила и мучительно, обиженно наморщила брови.
- Мне больше не о чем с тобой говорить! - сказала она.
- Ну, а если я вспомяну твою жаркую, раскалённую улыбку? - спросил он невозмутимо.
- Нет, - только и ответила она, и тотчас снова села, и она всё била, била по снегу носком башмачка. Никогда ещё я не видел её такой оскорблённой.
- Иди к своему ребёнку! - сказал Николай Арентсен вдруг серьёзно и веско. - Мы покончили наши счёты.
- Да, - сказала она. - Видит Бог!
- Только я вот вознаграждения не получил.
- Ты его непременно получишь. Я переговорю с Бенони.
- Благодарствую.
- Это, конечно, какая-то ошибка. Бенони не виноват, я уверена.
- Справедливо. Но зачем же ты сидишь в снегу? Моя миссия окончена.
Пауза.
- Сама не знаю, - ответила она. - Верно, я хочу посмотреть, не сделается ли тебе стыдно.
- И напрасно, Роза!
- Стало быть, тебе за меня недоплатили?
- Гм. Так тебе ещё мало? - спросил он и распрямился. - Мы покончили наши счёты. А засим - прощанье навеки, не правда ли?
Роза качает головой и говорит:
- Но мне кажется, ты хватил через край!
- И так далее, и тому подобное. Нет, мой друг, ничуть не бывало. Просто ты не утолила своего сердца, вот в чём беда. И теперь как же тебе хочется хоть слезинку выжать над нашим прошлым, когда ты вернёшься домой!
- Нет-нет, уж я не заплачу.
- А ведь именно этого тебе бы хотелось.
О, сомненья быть не могло, каждый новый его выпад больно её ранил. Наконец она встала, вышла на дорогу и направилась к дому. Мы пошли за ней.
- Постарайтесь же найти для меня Бенони! - сказала она мне.
Она невольно замедлила шаг у своего поворота. Арентсен снял шляпу и сказал:
- Ну, спасибо тебе, ты, стало быть, переговоришь с твоим мужем?
Она, не глядя на него, кивнула.
- Прощай! - сказал Арентсен и снова надел шляпу. - Но чего же ты ещё ждёшь?
- Ах, да замолчи ты! - крикнула она вдруг. - В жизни я не слыхала подобного! Чего я жду? Просто я хотела вас попросить, - она повернулась ко мне, - вы, конечно, найдёте Бенони на мельнице.
Я кивнул на это, а Арентсен снова вставил:
- Да, это мы знаем, я, во всяком случае, видел, как он туда направлялся. Но ведь ты дожидаешься последнего слова? Какое оно будет? Не правда ли? Что ж, я тебе скажу: ты теперь совладелица в лавке, так, может, ты не откажешь мне отпустить в кредит бутылочку-другую винца?
Роза повернулась и, не оглядываясь, пошла к дому.
Снова мы с ним оказались вдвоём. Мы оба молчали. Я думал о том, как излишне жесток был этот человек и с самим собою и с Розой, но если он так себя вёл для того, чтобы ей было легче, не такое уж он ничтожество, и даже напротив.
Мы прошли мимо Сирилунна и дошли до поворота к кузнецу. Тут Арентсен сказал:
- Вы, значит, ищете Бенони? Найдёте - так я тут у кузнеца, если что.
Я пошёл дальше, к мельнице, нашёл Хартвигсена и всё ему передал. Хартвигсен сперва онемел, наконец он выговорил:
- Опять шутки милого Мака, его рука. Может, и вы пойдёте со мной к кузнецу?
Я попросил было меня уволить, но Хартвигсен сказал: "Должен признать, всё бы отдал, чтоб только его не видеть", - и я отправился с ним.
Мы подходим к дому кузнеца, Арентсен, верно, увидел нас в окно, он стоит на пороге и ждёт. Они кланяются друг другу, я говорю: "Вот вам Хартвигсен", - и отступаю в сторонку. Несколько минут они разговаривают, каждый называет какую-то сумму, оба, кажется, изумлены.
- Да, это всё, что я получил, и не более, - с нажимом говорит Арентсен.
Хартвигсен протягивает ему руку и уходит.
- Ну и задам же я перцу этому Маку! - сказал мне Хартвигсен.
Мы пошли в лавку, Хартвигсен вошёл в контору, я его дожидался. В конторе он был четверть часа, потом мы пошли к его дому. Он сказал:
- Жуть с этим Маком! Он же мне и моей супруге внушил, что Николай умер.
- А сейчас он что говорит? - спросил я.
- Что говорит! Он мне ответил: "Да, для Розы, для тебя и для всех он умер!". Вот он как мне ответил. Хитрая бестия! Нет, другого такого поискать!
- А про деньги он что говорит?
- Да станет он отчитываться! Как же! Сумму аж стыдно назвать, какую он мне заломил. И ведь надул! Николаю-то он пообещал куда меньше, на несколько тысяч талеров меньше. "Что же это значит?" - спрашиваю я у Мака. "Да то и значит, что я был твой посредник!". Так и ответил. "Я взялся устроить Розе развод за известную сумму, а мои расчёты с Николаем тебя не касаются, Хартвич!". Вот и весь сказ. Слыхали такое? Шельмец! И это мне благодарность за то, что я по доброте душевной откопал ему эту ванну, чтоб он снова вёл свою развратную жизнь!
- Но он и того не заплатил Арентсену, что пообещал?
- Ну. Только половину отдал. А на вторую половину надул бедолагу. "Как же вы так?" - я у него спрашиваю. "Ничуть я его не обманул, - он мне говорит. - Никогда я не обещал ему всё сразу, пускай подождёт, а мне деньги для нашего оборота нужны". Э, да что с ним толковать, у него на всё есть ответ.
Хартвигсен остановился у своего поворота.
- Идите же к своей супруге, - сказал я. - Она вас заждалась.
- Да, бедная Роза, - ответил Хартвигсен и посмотрел в сторону дома. - Весь день искала меня, говорите? И как же ребёнок? Но Николай-то какой стал из себя, аж не узнать. Бесподобно! И я так решил - чем ему ждать этих денег, я прямо всё ему и отдам. Я уж ему обещался. И сегодня же будет сделано.
XXVII
Дома мне не сиделось, я и нигде-то не находил себе места, я всё бродил, и я видел, как Хартвигсен ещё раз прошёл к кузнецу. "Это чтобы деньги отдать Арентсену!" - подумал я. На другой день к вечеру я опять спустился к пристани и надеялся ещё кое-что разузнать, проходя мимо дома Розы. Но ничего я не разузнал, Роза стояла у окна с ребёнком на руках, она была весела, спокойна, она высоко подняла ребёнка, когда я шёл мимо, а я приподнял картуз и подумал: "Слава Богу, кажется, обошлось!". И пошёл дальше, к пристани.
На длинной набережной стоял Хартвигсен и разговаривал с кузнецом, бондарь что-то объяснял двоим рабочим, так что, кроме меня, тут сошлось пятеро. Хартвигсен разговаривал с кузнецом про его гостя, его очень занимал Николай Арентсен, тот произвёл на него самое благоприятное впечатление.
- Вот стою, рассуждаю с кузнецом про его постояльца! - сказал мне Хартвигсен. - Я вчера ему кой-каких деньжат снёс, уж он меня благодарил, оченно остался довольный. Это не мой долг был ему платить, это Мака был долг, а не мой. Ну, да ладно. Не обедняю. Он теперь дома?
- К матери своей пошёл, - ответил кузнец.
Хартвигсен продолжает про Арентсена:
- И ведь вспомнил вчера меня поздравить с сынком. Бесподобный человек, право слово!
- И правда, - сказал кузнец.
Добряк этот Хартвигсен, он был так удивлён и обрадован, что Арентсен не предъявлял никаких прав на Розу, что сердце его окончательно переполнилось.
- Учёный человек, все науки превзошёл, - сказал он.
И снова кузнец закивал головой:
- Вот уж правда истинная! И тут Хартвигсен сказал:
- Я бы с удовольствием, чтоб он у меня был домашним учителем.
Оба мы с кузнецом не знали, что на это ответить, и Хартвигсен переводил взгляд с одного на другого.
- За ценой бы я не постоял, да и вкусно покушать в моём доме всегда можно.
- Для него бы не худо, - сказал кузнец. - А вы уж ему закинули словцо?
- Нет ещё.
- Пожалуй, и не стоит, - сказал я.
- Да? Ну, не знаю, не знаю. Ведь я и кого похуже чуть не нанял, как теперь погляжу. Здесь-то учёность по всем статьям.
- Поговорите лучше с вашей супругой, - сказал я.
- Да я уж и говорил, - сказал Хартвигсен. - Какое! И слышать не хочет'. Чтоб ноги его в доме не было, говорит. Ну, это она через край хватила. Дамский пол - он всегда с капризом, а моей супруге - ей только меня одного подавай.
Вдруг на набережную выходит сам Николай Арентсен. Мы все приветствуем его ещё издали, и Арентсен нам отвечает. В нём не заметно ничего необычного.
- Хотите поучиться самоубийству, ребята? - говорит он.
Мы не нашлись с ответом, но кузнец знал его лучше, он решил, что это обычные его шутки, и ответил:
- Самоубийству? Оно бы и в самый раз.
И тут Арентсен разбежался и спрыгнул с набережной.
- Да что же это!.. - мы смотрели друг на друга, на бухту.
Бухта не замерзала всю зиму, была только тонкая корочка льда, человек пробил в ней дыру своей тяжестью и исчез в мгновение ока. Кто-то высказал предположение, что он решил искупаться, но погода и время года были вовсе для этого неподходящие, кузнец понял, что случилась беда, и кинулся вниз по лестнице, к лодке. Остальные ещё не могли опомниться, потом Хартвигсен крикнул бондарю, чтоб спускался с ним в другую лодку.
На двух лодках мы искали баграми, и кое-кто среди нас это умел, час искали, два искали - всё напрасно! У набережной-то было мелко, но, видно, подводным течением дальше и дальше уносило Арентсена, на глубину, а там сажен десять. Когда стемнело, пришлось нам оставить поиски.