Теперь он хотел нагрузить их сельдями, если они появятся; на палубе были навалены пустые бочки; кроме того, он намеревался скупить всю сельдь, какая только будет; поэтому он заранее запасся наличными деньгами, пока цена ещё не возросла.
В половине мая у Макка был первый улов. Он был не особенно велик, всего полсотни бочек; но об этом разнеслась весть, и несколько дней спустя, на этом месте появились ещё посторонние рыбаки со своими неводами. Здесь ожидался большой улов.
Вдруг в одну из этих ночей было произведено нападение на контору Макка, помещавшуюся на фабрике. Для этого преступления нужно было много дерзости, ночи были совершенно светлые, и с самого вечера до утра можно было ясно видеть на далёком расстоянии. Вор взломал две двери и похитил двести талеров. В этом селении это воровство было совершенно неслыханным и непостижимым происшествием. Даже самым давним обитателям местечка в первый раз приходилось слышать, чтобы вломились к самому Макку. Конечно, у них тоже иногда бывали разные неблаговидные случаи, но всё это были сравнительно мелочи; такого грандиозного воровства никогда не случалось, и в нём сейчас же заподозрили чужих рыбаков. Но обвиняемые доказали, что в ночь совершения преступления они все находились за милю от фабрики, далеко в море и сторожили сельдь. Эта история произвела на купца Макка удручающее впечатление, Следовательно, его обворовал кто-нибудь из его же односельчан. Его собственно не столько огорчали украденные деньги, он даже говорил, что вор был, должно быть, очень глуп, что не украл большую сумму, но, главным образом, его огорчило то обстоятельство, что сами его односельчане обокрали именно его, такого могущественного барина и всеобщего защитника.
Разве не он выплачивал половину налогов всей общины процентами со своих различных предприятий? И разве кто-нибудь, действительно, нуждающийся ушёл когда-нибудь из его конторы, не получив помощи?
Макк назначил вознаграждение за открытие кражи. Чуть не каждый день в местечко прибывали чужие рыбаки; вероятно, у них получалось странное впечатление об отношениях купца Макка к своим односельчанам, раз они же сами его обкрадывали.
Награду за открытие преступления он назначил в размере четырёхсот талеров, как и подобает могущественному властелину торгового мира.
Всему свету будет известно, что он не постоит за кругленькой суммой. Новый пастор тоже взялся за это дело; в Троицын день он говорил проповедь о Никодиме, который ночью пробрался к Иисусу Христу; тут пастор воспользовался случаем и заговорил о воре. Они тоже пробираются к нам ночью, взламывают наши двери и расхищают наше имущество.
Никодим не делал ничего дурного, он был очень робкий человек и поэтому пошёл ночью; он пошёл ради своей души. А как поступают в настоящее время? Ах, мир преисполнен дерзостью; и ночь служит людям для прикрытия их преступлений и грехов.
Пусть наказание падёт на виновного, выведет его на свет Божий.
Новый пастор волновался, как боевой петух. Он проповедовал третий раз, и многие грешники уже покаялись. Когда он стоял на кафедре, весь бледный и взволнованный, он производил впечатление помешанного. По крайней мере, многие прихожане, которые видели его в первое воскресенье уже больше не решались приходить. Своими проповедями он пробрал даже самое йомфру ван Лоос, которая всю свою жизнь была очень резка и строга, и как бы вся закована в панцирь. Две служанки, находившиеся под её начальством, с радостью заметили происшедшую в ней перемену.
На море собралось множество всякого народу, и многие не особенно жалели Макка за нанесённую ему обиду. Макк делался уже слишком могущественным со своей торговлей, производившейся в двух местах, со своими неводами, фабрикой и множеством судов. Чужие рыбаки больше любили своих купцов, они были обходительнее и проще и не носили, как Макк, белых воротничков и перчаток из оленьей кожи. Воровство постигло Макка за его высокомерие. Лучше бы добрейшему Макку не бросать по сторонам сотни талеров, они ещё могут пригодиться ему, когда придётся покупать сельдь, если только она будет. Ведь Макк был уже не такой богач, не столько же у него было денег, как звёзд на небе! А Бог знает, может быть, он и сам устроил это воровство или его сын Фридрих, чтобы показать, будто ему деньги всё равно, что трава; тогда как, на самом деле, он находился в весьма стеснённом положении. Обо всём этом болтали и на море и на суше.
Макк понимал, что ему следовало что-нибудь предпринять.
Здесь собрался народ из пяти сёл; они расскажут у себя дома своим семьям и своим купцам о том впечатлении, которое они вынесут из всей этой истории. И начнутся опять суды и пересуды о том, что за человек Макк из Розенгарда.
Когда Макку понадобилось в следующий раз ехать на фабрику, он нанял себе для этого целый пароход. От пристани нужно было проехать целую милю, и это стоило ему больших денег, но Макк об этом не заботился. Прибытие корабля с Макком и Элизой произвело большую сенсацию на собравшихся в бухте. Макк был, так сказать, хозяином корабля, он стоял на палубе, одетый в шубу и опоясанный величественным красным шарфом, несмотря на то, что день был летний. Лишь только отец с дочерью сошли на берег, корабль тотчас же повернул обратно, и всякий отлично понимал, что он плыл единственно для того, чтобы отвезти Макка. И тогда многие чужие рыбаки преклонились перед могуществом Макка.
Но Макк этим не удовлетворился. Он не мог забыть оскорбления, нанесённого ему кражей. Он вывесил новый плакат, в котором обещал выдать даже самому вору четыреста талеров, если он признается.
Никто никогда ещё не слыхал о таком рыцарском поступке. Теперь уже всякий должен был понять, что он гнался не за какими-нибудь несчастными украденными деньгами. Но толки и пересуды отнюдь не умолкали: если вор тот, кого подозревают, то он не объявится и теперь.
Великий Макк находился в весьма плачевном положении. Его авторитет был подорван. В продолжение двадцати лет он был могущественным Макком, перед которым все почтительно преклоняли головы, а теперь ему кланялись как будто бы с меньшим уважением. А он к тому же был кавалером королевского ордена. И каким барином он стал! Он говорил от имени всего села, рыбаки его боготворили, а мелкие соседние купцы старались во всём подражать ему. У Макка была болезнь желудка, вероятно, вследствие его королевского образа жизни, и как только становилось холодно, он повязывал себе живот красным шарфом. И мелкие торговцы окружных местечек, эти ничтожные выскочки, которых Макк терпел из милости, тоже заказали себе красные шарфы. Они желали тоже прослыть важными господами, которые едят так много всяких изысканных вещей, что у них болят животы.
Макк ходил в церковь в сапогах со скрипом; когда он ступал по полу, то раздавалось высокомерное потрескиванье, и прихожане тоже стали носить сапоги со скрипом. Для того чтобы они погромче скрипели на церковном полу, они клали их в воду и потом сушили до самого воскресенья.
С Макка брали пример решительно во всём.
IV
Роландсен сидит в своей комнате и работает. Он видит из своего окна как в лесу на одном дереве всё время качается одна ветка.
По всей вероятности, её кто-нибудь раскачивает, но листва так густа, что ничего не разберёшь. И Роландсен продолжает свои занятия.
Но работа сегодня не клеится. Он пробует играть на гитаре и поёт забавные жалобные песни, но и это не удовлетворяет его. На дворе весна, Роландсен весь перебудоражен. Приехала Элиза Макк, и он встретил её вчера. Он был чрезвычайно горд и высокомерен, вообще умел держать себя, как следует. Она как будто хотела обрадовать его своей любезностью, но он не соблаговолил принять её.
- Меня просили передать вам поклон от телеграфистов из Розенгарда, - сказала она.
Роландсен не имел ничего общего с телеграфистами, он не был их коллегой. Она, очевидно, опять хотела указать ему разницу их положений. Ладно, он ей отплатит.
- Поучите меня когда-нибудь немножко играть на гитаре, - сказала она.
Он должен был бы, конечно, удивиться такому предложению и принять его, но Роландсен его не принял. Напротив, он хотел ей отплатить. Он сказал:
- С удовольствием. Когда угодно. Вы получите мою гитару.
Вот как он обращался с ней. Точно она была не Элизой Макк, которая могла бы приобрести себе десять тысяч гитар.
- Нет, спасибо, - отвечала она. - Мы только немножечко поупражняемся на гитаре.
- Вы её получите.
Тогда она гордо подняла головку и сказала:
- Извините, мне вовсе не нужна ваша гитара.
Его дерзость сильно задела её. Он перестал мстить и пробормотал:
- Я ведь только хотел дать вам ту единственную вещь, которую имею.
Он низко опустил свою шляпу и пошёл. Он отправился к кистеру. Он хотел встретить Ольгу. На дворе была весна, Роландсену была нужна возлюбленная. Справляться с таким горячим сердцем дело не лёгкое. Кроме того, у него была особенная причина, по которой он ухаживал за Ольгой. Говорили, что Ольга с некоторого времени приглянулась Фридриху Макку, и Роландсен хотел ему помешать. Фридрих был брат Элизы, и если бы он получил отказ, то такой афронт был бы не дурён для семьи Макка.
Кроме того, Ольга сама по себе заслуживала того, чтобы за ней ухаживали. Она выросла у него на глазах, он знал её ещё маленькой девочкой; она была из небогатой семьи, так что ей приходилось много раз перечинивать платья, прежде чем купить новые. Но она была здоровая и хорошенькая, а застенчивость её была очень мила.
Роландсен встречал её вот уже два дня кряду. Он не мог придумать другого способа, как ходить к ним в дом, и для того каждый день относил её отцу по книге. Он навязывал кистеру эти книги чуть ли не силой, потому что старичок совсем их не желал и ничего в них не смыслил, так что Роландсену приходилось очень усердствовать из-за этих книг.
- Ведь это самая нужная книга во всём мире, - говорил он. - Я хочу способствовать их распространению и известности; вот, пожалуйста.
Он спросил кистера, не может ли он постричь ему волосы. Но кистер никогда в жизни этим не занимался, а вот Ольга, напротив, она стрижёт всех у них в доме. Тогда Роландсен начал торжественно умолять Ольгу остричь ему волосы.
Она покраснела и спряталась.
- Я не могу, - сказала она.
Но Роландсен отыскал её и был так красноречив, что она должна была согласиться,
- А как вы хотите остричься? - спросила она.
- Так, как вам угодно. Как же ещё могу я хотеть?
Он обратился к кистеру и набросился на него с такими сумбурно запутанными разговорами, что старичок не в состоянии был долго переносить этой беседы и скрылся в кухню.
Роландсен, оставшись вдвоём с Ольгой, заговорил высокопарным и возвышенным слогом. Он сказал Ольге:
- Когда вечером, зимой, вы приходите из темноты в комнату, то свет собирается со всех сторон на ваше лицо.
Ольга не поняла смысла его слов, но сказала:
- Да.
- Да, - продолжал Роландсен. - То же происходит и со мной, когда я прихожу к вам.
- Не довольно ли мне подстригать? - спросила Ольга.
- Нет, нет, подрезайте ещё. Пусть будет так, как вам хочется. А вы ещё думали, что могли просто уйти и спрятаться. Но разве это бы помогло? Разве молчание может потушить искру?
Он был положительно совсем сумасшедшим.
- Если бы вы немножко меньше двигали головой мне было бы удобнее, - сказала она.
- Следовательно, мне нельзя на вас смотреть? Скажите, Ольга, помолвлены ли вы?
Ольга была неподготовлена к подобному вопросу. Её ещё многое могло смутить, потому что она была не особенно пожилой и опытной особой.
- Я? Нет, - сказала она только. - Теперь мне, кажется, приблизительно готово. Надо только немножко подровнять.
Она начала подозревать, что он пьян, и старалась отвлечь его. Но Роландсен был трезв, а не пьян. Он за последнее время очень усиленно работал: рыбакам приходилось посылать много телеграмм.
Нет, пожалуйста, не прекращайте вашей стрижки, - просил он. - Обстригите меня всего ещё раз, даже два раза. Пожалуйста.
Ольга засмеялась.
- Да нет же, это ни к чему
- О, ваши глаза, точно звёзды-близнецы, - сказал он. - А ваша улыбка греет меня так восхитительно.
Она сняла с него покрывало, вычистила его и начала собирать упавшие на пол волосы. Он тоже бросился на пол и помогал ей; их руки встретились. Она была совсем молоденькой девушкой. Его обдавало её дыхание, и по нём пробегала горячая струя. Он схватил её руку. Он заметил, что её кофточка была застёгнута на груди самой обыкновенной булавкой, и это имело очень бедный вид.
- Ах, зачем вы это делаете? - произнесла она нетвёрдо.
- Просто так. Нет, я хотел вас поблагодарить за стрижку. Если бы я не был помолвлен твёрдо и непоколебимо, я бы непременно влюбился в вас.
Она поднялась, держа в руках собранные волосы, а он всё ещё лежал на полу.
- Вы испортите вашу одежду, - сказала она и вышла.
Роландсен уже поднялся, когда кистер вошёл в комнату. Он показал ему свою остриженную голову и надвинул шапку на самые уши, чтобы он увидал, насколько она стала ему велика. Вдруг он взглянул на часы и сказал, что ему пора идти в контору.
Роландсен пошёл в мелочную лавку. Он велел показать себе булавки и брошки, притом самые дорогие. Он выбрал поддельную камею и просил немного повременить с уплатой. Но в лавке на это не согласились, он и без того уже сильно задолжал. Тогда он выбрал дешёвенькую стеклянную булавку, похожую на агатовую, и заплатил за неё мелкой монетой. И, забрав своё сокровище, Роландсен ушёл.
Это было вчера вечером...
Теперь Роландсен сидит в своей комнате и не может работать. Он надевает шляпу и идёт взглянуть, кто качает ветку в лесу? И попадает прямо в львиную пасть: оказывается, что это йомфру ван Лоос, которая этим хотела вызвать его. Если бы он вовремя обуздал своё любопытство!
- Здравствуй, - говорит она. - Что это ты сотворил с волосами?
- Я постоянно стригусь весной, - отвечал он,
- В прошлом году я стригла тебя. Нынешний год я, очевидно, не достаточно для этого хороша.
- Я не хочу с тобой ссориться, - сказал он.
- Нет?
- Нет. А ты не должна стоять здесь и перебудораживать весь лес, так что тебя видит весь свет.
- А тебе совершенно не зачем торчать здесь и заниматься шутками, - сказала она.
- Ты, напротив, должна махать мне с дороги оливковой ветвью мира, - продолжал Роландсен.
- Что ты сам остригся?
- Меня остригла Ольга.
Его остригла та, которая со временем сделается женой Фридриха Макка. Да, и он этого вовсе не намеревался скрывать, наоборот, он были готов трезвонить об этом повсюду.
- Ольга, говоришь ты?
- А что же? Ведь не отцу же её было стричь меня?
- Послушай, ты заходишь слишком далеко, так что в один прекрасный день между нами произойдёт разрыв, - говорит йомфру ван Лоос.
Он постоял немного, размышляя об этом.
- Может быть, это будет самое лучшее, - отвечал он.
Она воскликнула:
- Как? Что ты говоришь?
- Что я говорю? Говорю я то, что ты весной совсем вне себя. Взгляни на меня. Ну, разве я обнаруживаю весной хоть малейшее беспокойство?
- Ты ведь мужчина, - сказала она только. - Но я не хочу заводить с Ольгой эту канитель.
- А что пастор, в самом деле, богат, - спросил он.
Йомфру ван Лоос провела рукою по глазам и опять сделалась деловитой и решительной.
- Богат? Я думаю, что он очень беден.
В Роландсене потухла надежда.
- Ты бы посмотрел его платье, - продолжала она, - да и платье фру. У неё некоторые рубашки... Но он образцовый пастор. Ты его слышал?
- Нет.
- Он самый лучший проповедник, какого мне доводилось слышать, - говорит с бергенским акцентом йомфру ван Лоос.
- И ты уверена, что он не богат?
- Во всяком случае, он был в лавке и получил там кредит.
Весь свет на мгновенье померк в глазах Роландсена, и он собрался уходить.
- Ты уходишь? - спросила она.
- А что тебе собственно от меня нужно?
Так! Новый пастор наполовину было направил её на путь истинный, и она уже прониклась порядочной дозой кротости, но теперь её прежний характер снова одерживал верх.
- Я скажу тебе одно, - проговорила она. - Ты заходишь слишком далеко.
- Хорошо, - сказал Роландсен.
- Ты наносишь мне кровную обиду.
- Ну, и пусть!
- Я не могу больше этого переносить. Я порву с тобой.
Роландсен опять задумался. Он сказал:
- Я когда-то думал, что это будет навсегда. С другой стороны, ведь я тоже не Бог и ничего не могу с этим поделать. Делай, как знаешь.
- Пусть так и будет, - произнесла она запальчиво.
- В первый вечер в лесу ты была не такая равнодушная. Я тебя целовал, а ты мило взвизгивала. Больше я ничего от тебя не слыхал тогда.
- Я вовсе не визжала, - спорила она.
- А я тебя любил больше жизни и думал, что ты будешь моей миленькой собственностью. Да. Так-то!
- Пожалуйста, обо мне не беспокойся, - сказала она с горечью. - Но что будет теперь с тобой?
- Со мной? Не знаю. Я этим больше не интересуюсь.
- Только никогда не воображай, что ты устроишься с Ольгой. Она выйдет за Фридриха Макка.
- Так, - подумал Роландсен. - Об этом знает уж весь свет.
Он пошёл, погружённый в мысли. Йомфру ван Лоос шла за ним следом. Они пришли вниз к дороге, и отправились дальше.
- А тебе идёт быть остриженным, - сказала она. - Но ты острижен очень гадко, совсем неровно!
- На шесть месяцев.
- Я тебе вообще ничего не дам. Ведь между нами всё кончено.
Он кивнул головой, говоря:
- Пусть так.
Но когда они подошли к забору, окружающему пасторскую усадьбу, она сказала:
- К сожалению, у меня для тебя нет трёхсот талеров.
Она подала ему руку.
- Мне нельзя здесь долго стоять. Ну, пока, всего хорошего.
Отойдя на несколько шагов, она спросила:
- Что, у тебя больше ничего нет из белья, что я могла бы пометить для тебя?
- Да, нет, что же ещё? У меня с тех пор больше нет ничего нового.
Она ушла. Роландсен почувствовал облегчение. Он подумал: хоть бы это было в последний раз!
На заборном столбе был наклеен плакат. Роландсен прочёл. Это был плакат купца Макка касательно воровства: "Четыреста талеров за открытие дела. Награда будет дана даже самому вору, если он придёт и признается.
"Четыреста талеров!" - размышлял Роландсен.