Йомфру ван Лоос крикнула ему вслед:
- Да, уж хорош ты, нечего сказать! Я постоянно слышу о тебе всякие плохие вещи!
Ну, был ли какой-нибудь смысл в этой преувеличенной строгости? Не лучше ли было бы, если бы бедная душа чувствовала истинную скорбь любви? Одним словом, Роландсен пошёл в контору, взялся за аппарат и телеграфировал своему товарищу на станции Розенгард, чтобы он прислал ему с первой оказией полбочонка коньяку. Потому что во всей этой бесконечной истории не было никакого смысла.
VII
Элиза Макк на этот раз долго зажилась на фабрике. Она уехала из обширного Розенгарда и жила здесь исключительно для того, чтобы помогать своему отцу; раньше она никогда не живала здесь, если только могла этого избегнуть.
С годами Элиза Макк становилась всё прекраснее и прекраснее; у неё были белые, жёлтые и красные платья, и её стали величать фрёкен, хотя её отец был не пастор и не доктор. Она была солнцем и звездой в сравнении со всеми другими. Она пошла на станцию отправить несколько телеграмм. Роландсен их принял. Он сказал лишь самое необходимое и не сделал никакой оплошности, не поздоровался с ней как со знакомой и не спросил, как она поживает. Он не сделал никакой оплошности.
- Здесь два раза сряду написано "страусовые перья". Я не знаю, что это нарочно?
- Два раза? - сказала она. - Дайте посмотреть. Ах, Боже мой, вы правы. Будьте добры передать мне перо.
Пока она снимала перчатку и писала, она продолжала говорить:
- Это телеграмма в город к одному купцу. Он стал бы смеяться надо мной. Ну, теперь хорошо?
- Да, теперь так.
- А вы всё здесь, по-прежнему, - сказала она, не вставая со стула. - Каждый год я нахожу вас тут.
Роландсен отлично знал, что он делает, не прося перевода на большую станцию. Что-нибудь да удерживало его здесь из года в год.
- Надо же где-нибудь быть, - отвечал он.
- Вы бы могли переехать в Розенгард. Там вид несколько лучше?
Но может быть, она пожалела о сказанных ею словах, потому что слабая краска разлилась по её лицу.
- Меня бы не перевели на такую большую станцию.
- Да, вы ещё для этого слишком молоды.
Он улыбнулся слабой и жалкой улыбкой:
- Во всяком случае с вашей стороны очень любезно думать, что причина лежит в этом.
- Если вы переберётесь к нам, то увидите, что у нас народу побольше. По соседству живёт доктор с семейством, потом торговец книгами и приказчики из лавок. А, кроме того, постоянно приезжают какие-нибудь необыкновенные моряки или вообще кто-нибудь.
"Намёк на капитана Хенриксена с берегового парохода", - подумал Роландсен.
Почему она была с ним так любезна? Разве Роландсен переменился со вчерашнего дня? Он очень хорошо знал, что его нелепая влюблённость была совершенно безнадёжна, это было вполне ясно. На прощание она протянула ему руку, не надевая перчатки. Когда она сходила вниз по лестнице, то шёлк так и шуршал. А Роландсен, мрачный и сгорбленный, уселся за стул и принялся за телеграммы. В его душе поднимались тысячи удивительных ощущений, его пронизала теплота атласной руки. В сущности, если серьёзно подумать, его дела были уже не так плохи. Если бы он ухитрится получить где-нибудь триста талеров, то его изобретения дали бы ему большие деньги. Он был обанкротившимся миллионером. Но в один прекрасный день он найдёт какой-нибудь выход.
Пришла пасторша, она посылала телеграмму своему отцу. Посещение Элизы заставило Роландсена воспрянуть духом. Он уже был не ничтожеством, а важным барином, как и другие; он обменялся с пасторшей несколькими безразличными фразами. Она оставалась у него дольше, чем того требовала необходимость, и просила его заглянуть к ним. Вечером он опять увидел пасторшу, она шла внизу, по дороге к станции. Она остановилась и говорила с ним. Очевидно, она была не прочь от этого, раз она продолжала стоять.
- Вы ведь играете на гитаре, - сказала она
- Да. Подождите минутку, я вам сейчас покажу своё искусство, - и Роландсен пошёл за гитарой.
Пасторша ждала. Очевидно, она не имела ничего против, раз она стала дожидаться. Он пел ей про возлюбленную своего сердца и про своего верного друга; песни были неважные, но голос у него был большой и красивый. Роландсен удерживал фру на дороге с особенной целью; могло получиться, что кто-нибудь в это время вздумает прогуляться. Это уже случалось. Пасторша была рада, что у неё было теперь свободное время; они продолжали беседу, что длилось довольно долго. Он говорил совсем иначе, чем её пастор, он был, точно с другой планеты, а когда он забрасывал её своими великолепными фразами, то глаза её становились совсем круглыми, как у внимательной девочки.
- Да, да. Господь с вами! - сказала она, уходя.
- Он и без того со мной, - отвечал Роландсен.
Она изумилась.
- Разве вы в этом уверены? Почему?
Роландсен имеет основание это думать. Бог создатель всего живого. Но быть Богом над всеми животными и горами ещё не столь важно. Да самом деле, только мы, люди, делаем его тем, что Он есть. Почему же ему, в таком случае, не быть с нами?
И Роландсен был, по-видимому, чрезвычайно доволен, произнеся эту великолепную речь. Н-да! Очевидно, голова, которую он носил на плечах, не случайно додумалась до этого.
Но вот получился и коньяк. Роландсен сам пошёл за ним к лодкам; он нисколько не скрывал своей ноши, а нёс свою бутыль просто в руках средь бела дня. Такое у него было мужественное сердце!
И вот наступило время, когда Роландсен утешился во всех своих неудачах.
Иногда по ночам он ходил по дорогам, точно какой-то властелин, и прогонял чужих рыбаков, мешая им гоняться за девушками.
Как-то раз, в воскресенье, в церковь пришла целая компания совершенно пьяных рыбаков. После службы они стали шататься по дорогам и не уезжали к себе домой, у них была с собой водка, и они всё ещё более напивались и приставали к прохожим. Пастор выходил к ним на дорогу и уговаривал их, но это ни к чему не привело; потом приехал ленсман, на нём была фуражка с золотым кантом. Несколько человек ушли к своим лодкам, чтобы уехать, но трое осталось. Между ними был длинный Ульрих.
Не надо забывать, что они на берегу, кричали они, и девушки принадлежали им. С ними был также и Ульрих.
Ульрих был ещё известен на Лофотенах и в Финмарке. Попробуйте-ка, подступитесь!
Из села между тем собралось много народу: те, которые были посильнее, стояли на дороге, другие притаились за деревьями в лесу и наблюдали за движениями длинного Ульриха.
- Прошу вас отправляться в свои лодки, - говорит ленсман. - Или мне придётся заговорить с вами иначе.
- Отправляйтесь-ка домой с вашей шайкой, - отвечает Ульрих.
Ленсман хотел позвать людей и связать бунтовщика.
- Советую тебе не оказывать мне сопротивления, когда я в служебной фуражке, - говорит ленсман.
Тогда Ульрих и его товарищи так засмеялись, что им нужно было схватиться за животы от боли. Мимо прошёл смелый молодой рыбак, он получил удар в голову, и его поколотили.
Ульрих закричал:
- Теперь следующий.
- Верёвку, - крикнул ленсман, увидав кровь. - Бегите кто-нибудь скорее за верёвкой. Его нужно связать.
- Сколько вас? - спросил непобедимый Ульрих.
И трое рыбаков снова покатились со смеху. В это время на дороге показался длинный Роландсен; он шёл медленно, раскачиваясь, с посоловелыми глазами. Он совершал свой обычный обход вдоль дороги. Он поклонился ленсману и остановился.
- Вот Роландсен! - воскликнул Ульрих. - Эй, молодцы, не хотите ли взглянуть на Роландсена!
Ленсман сказал:
- Он окончательно рехнулся. Он только что избил до крови одного, но теперь мы его свяжем.
- Свяжем?
Ленсман утвердительно кивнул головой:
- Да, я не могу выносить этого больше.
- Это пустяки, - сказал Роландсен. - К чему вам связывать его? Позвольте мне только с ним поговорить.
Ульрих подошёл, злобно поклонился ему и ударил его. Он почувствовал, что наткнулся на что-то крепкое и отскочил назад, продолжая кричать:
- Здравствуй, телеграфист Роландсен! Я приветствую тебя твоим полным титулом, чтобы ты знал кто ты такой.
Но из этого ничего не вышло. Роландсен отнюдь не хотел избежать потасовки и только досадовал на то, что замешкался и не тотчас же возвратил ему удар; теперь он должен был начинать первый.
Они кричали, ругались и хвастались на своём пьяном наречии.
- Попробуй только подступиться, - кричал один.
- Я тебя хорошо одолею, - отвечал другой.
- Ладно, подходи, теперь самое что ни на есть подходящее время, я тебе покажу, - кричал ему противник.
А стоявшая вокруг толпа находила, что оба говорят очень складно.
Но ленсман замечал, что телеграфиста всё больше разбирала ярость, вместе с тем он был доволен и ругался, улыбаясь. Тем временем Ульрих хватил телеграфиста под нос. Роландсен пришёл от этого в восторг и вцепился в куртку противника. Но он ошибся - куртка не выдержала; разве можно было хвататься за куртку? Он бросился за ним, сделав несколько прыжков, скрежеща зубами от удовольствия. И это имело большие последствия. Роландсен понял специальность своего противника, когда тот наносил удар в голову. Но Роландсен мастерски владел другим приёмом.
Долгий основательный удар ладонью по челюсти, он попадает как раз сбоку; от этого в голове происходит сильное сотрясение, всё идёт кругом, и человек падает на землю. От этого не бывает никаких повреждений и не появляется крови, только разве она немного выступит из носа и рта. Человек на некоторое время остаётся неподвижным. Вдруг длинный Ульрих отлетел и свалился далеко на дороге. Ноги у него подкосились, он почувствовал головокружение. Роландсен прекрасно знал язык борцов и сказал:
- Теперь следующий!
По-видимому, он был очень доволен и не чувствовал, что у него разорвался ворот рубашки.
А следующими были два товарища Ульриха. Они уже больше не держались от смеха за животы, а стояли изумлённые и присмиревшие.
- Вы ведь просто дети, - закричал им Роландсен. - Я могу вас сокрушить.
Ленсман старался их образумить и уговаривал подобрать своего товарища и отвести его в лодку, в безопасное место.
- Я должен вас поблагодарить, обратился он к Роландсену. Но Роландсену не понравилось, что все трое ушли. Когда он завидел их идущих по дороге, он закричал им вдогонку;
- Приходите опять завтра вечером. Разбейте на станции стекло, и я пойму в чём дело. Эх!
Он по обыкновению много хорохорился, болтал и хвастался, но зрители стали расходиться. Вдруг к Роландсену подходит дама. Она сморит на него блестящими глазами и протягивает ему руку. Это пасторша. Она тоже всё время присутствовала при драке.
- Это было великолепно, - сказала она. - Он этого не забудет.
Она видела, что у него разорвалась рубашка на груди. На его шее было точно коричневое кольцо от загара, а далее виднелась голая белая кожа. Он закрыл рубашку и поклонился. Ему было приятно, что пасторша, на глазах у всех заговорила с ним. И победитель страшно важничал. Он находит возможным немного побеседовать по-дружески с этим ребёнком. Бедная женщина, на ней были очень изношенные башМакки, которых долго не проносишь; должно быть, о ней не очень заботились.
- Не злоупотребляйте такими глазами, смотря на меня, сказал он.
Она вспыхнула от этих слов.
Он спросил:
- Вы, наверное, скучаете по городу?
- О, нет, - отвечала пасторша. - Здесь тоже хорошо. Послушайте, не хотите ли вы пойти вместе со мной и посидеть у нас сегодня?
Он поблагодарил, но отказался, он не мог быть - его служба не отличала воскресенья от понедельника.
- Но очень вам благодарен. В одном отношении я завидую пастору из-за вас,
- Что?
- Да. Я весьма почтителен, но всё-таки я определённо завидую ему из-за вас.
Так вот оно и сказано! Вообще, если дело шло о веселье, то Роландсен был для этого самым подходящим человеком.
- Да вы балагур, - отвечала она, придя в себя.
А Роландсен, возвращаясь домой, находит, что у него был сегодня великолепный день. Под влиянием своего восторженного состояния и сознания своей победы, он стал задумываться над тем, что жена пастора так много обращает на него внимания. Он был очень хитёр и лукав: она могла отказать от места йомфру ван Лоос и порвать его тяжёлую цепь. Он не мог этого требовать прямо, но ведь есть и другие способы. Кто знает, может быть, она окажет ему эту услугу, если они станут друзьями?
VIII
Пастор и его жена были ночью разбужены пением. До сих пор ещё никогда не случалось ничего подобного. Песня несётся снизу, со двора, солнце светит над миром, чайки проснулись: три часа.
- Мне кажется, будто я слышу пение, - сказал пастор жене.
- Да, это здесь, под моим окном, - отвечает она. Она прислушивается, она прекрасно узнаёт дикий голос Роландсена и слышит там, внизу, его игру на гитаре. Однако, он слишком дерзок, как раз под её окном он распевает о своей милой. Пасторша вспыхнула от волнения. Пастор подошёл и взглянул.
- Я вижу телеграфиста Роландсена, - сказал он, нахмурившись. - На днях он купил полбочонка. Это просто позор.
Но пасторша не была расположена так мрачно смотреть на это маленькое происшествие. Этот восхитительный телеграфист мог драться, как крючник, и петь, как юноша, обладающий божественным даром; он вносил в их тихую однообразную жизнь много развлечения.
- Да это просто серенада, - сказала она, смеясь.
- Которую ты не должна принимать. Но впрочем, что ты сама-то об этом думаешь?
Ах, вечно нужно было на что-нибудь ворчать! Она отвечала:
- Ну, это ничуть не важно. С его стороны это просто маленькое развлечение!
Но добрейшая фру решила про себя, что она никогда больше не будет строить ему глазки и увлекать его на разные безумства.
- Да он не в шутку налаживает ещё другую песню, - восклицает пастор. Потом он подходит к самому окну, стучит по стеклу. Роландсен взглядывает наверх. Там стоит пастор своей собственной персоной. Песня смолкла. Роландсен очень смутился, остановился в остолбенении и затем пошёл с усадьбы. Пастор сказал:
- Ну, теперь я его изгнал отсюда!
Пастор был очень доволен, что достиг этого одним своим появлением.
- А завтра же он получит от меня письмо, - сказал он. - Он ведёт такую безобразную жизнь, что я уже давно имел его в виду.
- Не лучше ли мне самой сказать ему, что мы не хотим слышать по ночам его пения?
Пастор не обратил никакого внимания на предложение жены.
- А затем я пойду к нему и поговорю с ним! - многозначительно сказал пастор. Как будто от того, что он сам отправится к Роландсену, произойдёт что-нибудь очень важное.
Он вернулся в свою комнату, лёг и задумался. Он вовсе не намеревается щадить этого легкомысленного балагура, который так важничает и между тем баламутит всю деревню своим свободным образом жизни. Пастор не делал различия между своими прихожанами, он писал как одному, так и другому, без разбора и всех заставлял уважать себя. Надо было просветить эту тёмную общину.
Он всё ещё помнил сестру своего помощника Левиона. Левиона постигло несчастье, у него умерла жена. Но пастор уличил его в одном непристойном деянии на самом погребении. Это была возмутительная история. Добрейший помощник собирался везти свою жену на кладбище; тут он вдруг вспомнил, что обещался доставить на фабрику Фридриху Макку телятины: и едучи на кладбище, он мог завезти её Фридриху, таки как это было по дороге. Между тем дни стояли тёплые, и мясо не могло долго лежать, поэтому он и захватил с собою телячью тушу. Обо всём этом пастор узнал от Эноха, человека весьма смиренного с больными ушами. Пастор сейчас же призвал к себе Левона.
- Я не могу больше держать тебя в помощниках, - сказал пастор. - Твоя сестра дурно ведёт себя у тебя в доме, а ты не обращаешь внимания на безнравственность, царящую у тебя. Ты лежишь ночью и спишь, когда к тебе в дом приходит мужчина.
- К сожалению, это иногда случается.
- Но это ещё не всё; ты везёшь хоронить свою жену, и тут же у тебя убитый телёнок. Но мыслимо ли это?
Рыбак недоумевающим взором посмотрел на пастора и нашёл, что пастор рассуждает очень неосновательно. Его покойная жена была очень дельным человеком, и сама первая, если бы только могла, напомнила бы ему не забыть захватить с собой телёнка. "Ведь тебе по дороге", - сказала бы покойная.
- Если вы будете так мелочны, то у вас никогда не будет хорошего помощника, - сказал Левион.
- Это моё дело, - отвечал пастор. - Но ты свободен.
Левион опустил голову и уставился на свою фуражку. Он обижен совершенно незаслуженно, его соседи будут злорадствовать, пользуясь этим случаем.
Пастор был в негодовании.
- Но, ради Создателя, неужели ты не можешь добиться того, чтобы твоя сестра вышла замуж за этого человека?
- Неужели пастор полагает, что я об этом не хлопотал? - отвечал Левион.
- Но она сама не уверена в том, кто это.
Пастор раскрыл от удивления рот:
- В чём она не...?
И поняв, наконец, в чём дело, он всплеснул руками. Затем он быстро кивнул головой:
- Итак, я возьму себе другого помощника, как уже говорил.
- Кого?
- Я вовсе не обязан сообщать тебе этого. Но я возьму Эноха.
Мужик задумался над этим. Он знал Эноха; у него бывали с ним мелкие дела. "Так это будет Энох", - вот всё, что он сказал, уходя. Энох мог занять эту должность. У него была глубокая натура, он никогда не поднимал высоко головы, а напротив склонял её на грудь: он был очень солидным. Болтали о том, будто на море он был не особенно-то приятным товарищем. Несколько лет тому назад он был пойман на том, что вытаскивал чужие сети. Но, конечно, это были одни сплетни, которые передавались из зависти. По своей внешности он, правда, не имел вида ни графа, ни барона, его безобразила повязка на ушах. Кроме того, у него была своеобразная привычка: когда он встречал кого-нибудь по дороге, он, затыкал пальцами то одну ноздрю, то другую и дул. Но Бог не обращает внимания на внешность; а у Его покорного слуги Эноха было похвальное намерение немного почиститься, прежде чем встретиться с человеком. Когда он подходил, он говорил: "Мир вам!", а уходя, произносил: "Оставайся с миром".