***
Отец юмориста Михаила Задорнова был человеком серьёзным.
Николай Павлович Задорнов (родился 5 января 1909 года) с 1926 по 1941 годы работал актёром и режиссёром Сибири, Дальнего Востока, Уфы. Был литературным сотрудником сибирских и башкирских центральных газет. Во время Великой Отечественной работал в Хабаровском радиокомитете и в краевой газете "Тихоокеанская звезда". В это время писал роман "Амур-батюшка".
За этот роман и за романы "Далёкий край" и "К океану" он получит сталинскую премию 2 степени.
Но циклы исторических романов об освоении Сибири русскими первопроходцами расположит не по хронологии.
Первый цикл составит из четырёх романов "Далёкий край" (кн. 1-2, 1946-1949), "Первое открытие" (1969; первоначальное название "К океану", 1949), "Капитан Невельской" (кн. 1-2, 1956-1958) и "Война за океан" (кн. 1-2, 1960-1962).
Второй цикл по Задорнову состоит из романов об освоении Сибири крестьянами-переселенцами. Здесь "Амур-батюшка" (кн. 1-2, 1941-1946) и "Золотая лихорадка" (1969).
В 1971 написал роман "Цунами" об экспедиции адмирала Е. В. Путятина в Японию в 1854-1855 годах. Видимо, для этого в 1969 посетил Японию. Правда. он посетил её ещё раз в 1972 году и к "Цунами" добавил ещё "Симода" (1975), "Хэда" (1979) и "Гонконг" (1982), написав таким образом о Путятине тетралогию.
В 1967 году Задорнов написал "Жёлтое, зелёное, голубое…" – роман о писателе, помогающем секретарю обкома.
И этим романом, по-моему, многое объяснил в своей жизни.
Дело в том, что писателем он был, мягко говоря, средним. Психологическим мастерством не владел. Интриги его романов были довольно унылы. Видимо, он чувствовал это, раз в 1967 году отодвинул в сторону историю с освоением Сибири и взялся за историю с освоением писателем профессии секретаря обкома.
Зачем-то нужна была ему партийная поддержка. Чего-то он хотел от властей предержащих.
Его сын, вспоминая отца, скончавшегося 18 сентября 1982 года, наверное, не хотел обрисовать его таким, каким он у него вышел. Но уж – каков есть:
"Сейчас, когда отца нет, я всё чаще вспоминаю наши ссоры. Я благодарен ему прежде всего за то, что он не был обывателем. Ни коммунисты, ни "демократы", ни журналисты, ни политики, ни Запад, ни писательская тусовка не могли заставить его думать так, как принято. Он никогда не был коммунистом, но и не попадал под влияние диссидентов.
Только мы, его самые близкие, знали, что он верит в Бога. У него была в тайнике иконка, оставшаяся от мамы. И её крестик. Незадолго до смерти, понимая, что он скоро уйдёт из жизни, он перекрестил меня, некрещёного, давая этим понять, что когда-нибудь мне тоже надо креститься.
А диссидентов он считал предателями. Убеждал меня, что их скоро всех забудут. Только стоит измениться обстановке в мире. Я "инакомыслящих" защищал со всей прытью молодости. Отец пытался переубедить меня:
– Как ты можешь попадаться на эти "фиги в кармане"? Все эти "революционеры", о которых так трезвонит сегодня Запад, корчат из себя смельчаков, а на самом деле, они идут театрально, с открытой грудью на амбразуру, в которой давно нет пулемёта.
– Как ты можешь, папа, так говорить? Твой отец в 37 году умер в тюрьме и даже неизвестно, где его могила. Мамины родители пострадали от советской власти, потому что были дворянского происхождения. Мама не смогла толком доучиться. После того, как ты написал романы о Японии, за тобой ведётся слежка. В КГБ тебя считают чуть ли не японским шпионом. А эти люди уехали из страны именно от подобного унижения!
Отец чаще всего не отвечал на мои пылкие выпады, словно не уверен был, что я дозрел в сорок с лишним лет, до его понимания происходящего. Но однажды он решился:
– КГБ, НКВД… С одной стороны, ты, конечно, всё правильно говоришь. Но всё не так просто. Везде есть разные люди. И, между прочим, если бы не КГБ, ты бы никогда не побывал в той же Америке. Ведь кто-то же из них разрешил тебе выехать, подписал бумаги. Я вообще думаю, что там у нас наверху есть кто-то очень умный, и тебя специально выпустили в Америку, чтобы ты что-то заметил такое, чего другие заметить не могут. А насчет диссидентов и эмигрантов… имей в виду, большинство из них уехало не от КГБ, а от МВД! И не диссиденты они, а… жулики! И помяни моё слово, как только им будет выгодно вернуться – они все побегут обратно. Америка от них ещё вздрогнет. Сами не рады будут, что уговаривали советское правительство отпустить к ним этих "революционеров". Так что всё не так просто, сын! Когда-нибудь ты это поймёшь, – Отец снова ненадолго задумался и как бы не добавил, а подчеркнул сказанное, – Скорее всего, поймёшь. А если и не поймёшь, ничего страшного. Дураком тоже можно прожить вполне порядочную жизнь. Тем более, с такой популярностью, как у тебя! Ну, будешь популярным дураком. Тоже не плохо. За это, кстати, в любом обществе хорошо платят!"
Тёмной личностью, судя по этим воспоминаниям Михаила Задорнова, вырисовывается его отец. Одна только его трактовка советских диссидентов (многие из которых были замучены органами, вышли инвалидами или умирали на воле недолеченными в тюремных больницах), говорит о многом. Точнее, об одном: очень совпадал Николай Павлович в оценке диссидентов с ненавидящими их чекистами.
***
Так получилось, что в 1958 году я очень легко сумел купить лежавший на прилавке роман Фёдора Кузьмича Сологуба "Мелкий бес", изданный Кемеровским издательством. Ажиотажа не было. Многие читатели, очевидно, вообще не знали этого имени. Роман продавался в небольшом книжном магазине на Арбате рядом с магазином украинской книги.
Нечего говорить о том, что проглотил я его дня за полтора. А потом ещё неделю перечитывал.
Очень он мне понравился.
Много лет спустя я перечитал роман, и он мне не разонравился.
Но к этому времени я уже знал о Сологубе много чего. Знал о его желании уехать из России после Октября, которое ему никак не удавалось осуществить. Знал, что в день получения разрешения уехать, его близкая к сумасшествию жена Анастасия Чеботаревская, бросилась с моста в реку и погибла. Похоронив жену, Сологуб остался в стране.
Но советская власть не любила Сологуба. И он терпеть не мог этой власти. По свидетельству Иванова-Разумника, "Сологуб до конца дней своих люто ненавидел советскую власть, а большевиков не называл иначе, как "туполобые"". Он писал антисоветские басни, он отказался от нового правописания и свои письма непременно помечал старым летоисчислением.
На мой взгляд, Сологуб – один из выдающихся писателей своего времени. Я, например, люблю у него такого рода стихотворения:
Верь, – упадёт кровожадный кумир,
Станет свободен и счастлив наш мир.
Крепкие тюрьмы рассыплются в прах,
Скроется в них притаившийся страх,
Кончится долгий и дикий позор,
И племена прекратят свой раздор.
Мы уже будем в могиле давно
Но не тужи, милый друг, – всё равно,
Чем разъедающий стыд нам терпеть,
Лучше за нашу мечту умереть!
В том-то и дело, что терпеть "разъедающий стыд" Сологуб не хотел, не мог. Потому и загадывал о лучшей жизни. Когда она будет? Когда нас не будет! Но это его не пугало. Он был готов к загробной жизни, которая сможет избыть сущую, ненавистную.
Умер Фёдор Кузьмич 5 декабря 1927 года. Родился 1 марта 1863-го.
***
Я очень люблю фразу Шкловского о вещах неотвратимых, обязательных. "Мы же уступаем дорогу автобусу, – сказал Виктор Борисович, - не из вежливости!".
Вообще, вместо того, чтобы рассказывать довольно известную биографию Шкловского, предлагаю почитать его высказывания. Иные из них великолепны и мудры:
"Для того чтобы увидеть новое, надо его знать
Жизнь примеривает нас друг к другу и смеётся, когда мы тянемся к тому, кто нас не любит.
Каждый солдат в своём ранце носит своё поражение.
Концы лестницы, ведущей в будущее, упираются в прошлое
Николай Первый не любил русского искусства, хотя хвастался им. Оно существовало наперекор ему.
Никто нас не может сделать смешными. Потому что мы знаем свою цену.
Правды о цветах нет – есть наука ботаника
Пулемётчик и контрабасист – продолжение своих инструментов. Подъёмная железная дорога, подъёмные краны и автомобили – протезы человечества".
А вот – фраза, расширенная до целой истории. Так сказать, расширенный афоризм:
"Когда случают лошадей, это очень неприлично, но без этого лошадей бы не было, то часто кобыла нервничает, она переживает защитный рефлекс и не даётся. Она даже может лягнуть жеребца.
Заводской жеребец не предназначен для любовных интриг, его путь должен быть усыпан розами, и только переутомление может прекратить его роман.
Тогда берут малорослого жеребца, душа у него, может быть, самая красивая, и подпускают к кобыле.
Они флиртуют друг с другом, но как только начинают сговариваться (не в прямом значении этого слова), как бедного жеребца тащат за шиворот прочь, а к самке подпускают производителя.
Первого жеребца зовут пробник. <…>
Русская интеллигенция сыграла в русской истории роль пробников. <…>
Вся русская литература была посвящена описаниям переживаний пробников.
Писатели тщательно рассказывали, каким именно образом их герои не получали того, к чему они стремились".
Этот ехидный писатель жил долго: умер 5 декабря 1984 года в 91 год: родился 24 января 1893.
6 декабря
Главным предметом литературных занятий Павла Александровича Висковатова, родившегося 6 декабря 1842 года, являлась жизнь М. Ю. Лермонтова. Под редакцией Висковатова в 1891 году вышло собрание сочинений поэта с его первой научной биографией. Висковатов разыскал и опубликовал немало произведений Лермонтова, материалов для его жизнеописания. Очень любопытно, что именно Висковатов написал либретто к опере "Демон" Антона Рубинштейна.
Кстати, 6 том собрания сочинений Лермонтова, которое редактировал Висковатов, представляет собой сводку старательно собранных фактических данных.
Умер Висковатов 29 апреля 1905 года.
***
Детского поэта Олега Евгеньевича Григорьева, родившегося 6 декабря 1943 года, травили с каким-то особым сладострастием. И не столько в Ленинграде, руководители которого никогда не отличались гуманными отношениями к писателям, сколько в Москве – в постоянных выступлениях московского секретаря СП Феликса Кузнецова.
Этот из кожи вон лез, чтобы доказать несоветскость и даже хулиганство Олега Григорьева.
Надо сказать, что усилия Кузнецова даром не пропали. Несмотря на то, что в 1971 году Григорьев выпустил книжку "Чудаки", его осудили за тунеядство и послали отбывать наказание на принудительных работах на строительстве комбината в Вологодской области. Сам Григорьев так написал об этом:
С бритой головою
В форме полосатой
Коммунизм я строю
Ломом и лопатой
В 1981 году его вторая книжка "Витамин роста" вышла в Москве. И привела в негодование, в частности, Сергея Михалкова, который воспрепятствовал приёму Григорьева в Союз писателей и добился публикации фельетонной критики поэта в "Комсомольской правде".
Но уже в 1985 году композитор Л. Десятников по поэме Григорьева "Витамины роста" написал одноактную классическую оперу для детей, для солистов и фортепиано. В 1988 году по этой же поэме режиссёр В. Кафанов снял мультфильм.
В 1989 году вышла книга Григорьева "Говорящий ворон". Но в том же году он получил вторую судимость за дебош и сопротивление властям. В перестроечные времена такого терпеть не стали. В защиту Григорьева выступили многие литераторы.
За полгода до смерти его приняли в Союз писателей.
Умер он от прободения язвы желудка 30 апреля 1992 года.
Что же такого страшного находили в его поэзии Кузнецов и Михалков? А вот эти двустишия: "Время устало и встало… / И ничего не стало", "Я ударился об угол – / Значит, мир не очень кругл", "Я волновался от страха, / Как на верёвке рубаха", "Пойду домой, пожалуюсь маме, / Что луна зажата двумя домами". Или стихи так называемого чёрного юмора:
Я спросил электрика Петрова:
– Для чего ты намотал на шею провод?
Ничего Петров не отвечает
Только тихо ботами качает.
Или вот эти стихи, в которых критики не нашли должного оптимизма:
С каждой секундой
Я старше и старше
Сам себя становлюсь.
Ужасно смешно мне
И весело страшно:
Что скоро я оста – новлюсь.
Вот за что в России могут убить поэта. А ведь Григорьева убили. Довели до смерти!
***
У Сергея Павловича Залыгина (родился 6 декабря 1913 года) я люблю только повесть "На Иртыше". Говорят, что её хорошо отредактировал А. Т. Твардовский, напечатавший повесть в своём "Новом мире". Больше ничего из залыгинской прозы мне не нравится.
Был он кандидатом сельскохозяйственных наук, заведовал кафедрой орошения и мелиорации Омского сельскохозяйственного института. В 1953 переехал в Новосибирск, где, оставаясь научным сотрудником Сибирского отделения АН СССР, занялся писательством.
В конце 1960-х переселился в Москву, где быстро стал одним из секретарей СП РСФСР. Тут же (1968) получил Госпремию СССР за роман "Солёная падь".
Разумеется, как полагается дисциплинированному секретарю, подписал в 1973-м письмо против Сахарова и Солженицына, напечатанное в "Правде".
Но перестройка его будто подменила.
То есть, чинов и орденов он стал набирать ещё больше. В 1988-м стал героем соцтруда, в 1991-м избран академиком АН СССР, которая ещё в 1989 непонятно за что присудила Залыгину премию имени М. Д. Миллионщикова.
А главное: он получил журнал "Новый мир" и стал от советских властей добиваться разрешения печатать в нём Солженицына.
Солженицын, который обычно ничего не забывает, всем всё припоминает, в данном случае предпочёл забыть о позорной залыгинской подписи и стал присылать свои произведения в первую очередь Залыгину.
В обмен от этого главного редактора он получил журнал в своё полное пользование, что сохранили и преемники Залыгина. "Новый мир" в этом смысле стал как бы довеском к парижскому издательству "ИМКА пресс", где директор Никита Струве беспрекословно выполнял все распоряжения нобелевского мэтра.
А Залыгин скончался 19 апреля 2000 года.
***
Николай Платонович Огарёв (родился 6 декабря 1813 года) в очень богатой семье. Окончил Московский университет и почти тут же попал под полицейский надзор. В июле 1834-го его арестовали, но выпустили благодаря богатым и влиятельным родственникам им на поруки. Однако через некоторое время вновь арестовали из-за писем, ратующих за введение в России конституционного строя. Отбывал ссылку в Пензенской губернии, в канцелярии пензенского губернатора.
1840-1846 год провёл за границей, слушал курс лекций в берлинском университете.
Вернувшись, поселился в своём пензенском имении, женился на Н. А. Тучковой. В 1850 арестован снова. И снова освобождён.
В 1856 эмигрировал. Жил в Лондоне. Вместе с Герценом возглавил Вольную русскую типографию. Инициатор и соредактор журнала "Колокол". Развил теорию русского социализма, разработанную Герценом. Делал упор на народнические тенденции в этой теории. Участвовал в создании организации "Земля и воля" (1860-1861), в пропагандистской кампании Бакунина и Нечаева (1869-1870).
В 1865 в связи с переездом "Колокола" из Лондона Огарёв поселяется в Швейцарии. Но в 1873-м снова поселился в Лондоне, где 31 мая 1877 года скончался.
Огарёв был человеком одарённым. Он сочинял музыку и стихи. Всё это не слишком высокого качества. Но кое-что из его художественных вещей дошло до нынешнего времени.
Следует подчеркнуть бескорыстие Огарёва. При разводе он огромную часть своего богатства оставил жене, которую фактически ограбили её ближайшие приятели.
Бывшая жена Огарёва стала женой Герцена, и Огарёв материально поддерживал эту семейную пару.
Поддерживал он и Мери Сэтерленд, с которой сошёлся в Лондоне, помогал воспитывать её сына.
А о том, какого благородного характера был этот человек, скажет его стихотворение:
Она была больна, а я не знал об этом!..
Ужель ни к ней любовь глубокая моя,
Ни память прошлого с его потухшим светом -
Ничто не вызвало, чтобы рука твоя
Мне написала весть о страхе и печали
Иль радость, что уже недуги миновали?
Ужель в твоём уме одно осталось – злоба?
За что? Не знаю я. Но вижу я, что ты
Не пощадишь во мне ни даже близость гроба,
Последних дней моих последние мечты
Как это тяжело, когда б ты это знала!..
Как глухо мозг болит, от горя мысль устала…
***
Коля Старшинов появился в "Литературной газете" едва ли не в тот же день, как я туда поступил работать. Я зашёл к кому-то из нашего отдела, а тот приложил палец к губам: свесясь головой с кресла, в кабинете спал человек в плаще и кепке. Сотрудник встал, вывел меня из комнаты и сказал: "Коля Старшинов. Пьян в стельку. Жду, когда проснётся".
Таких походов Николая Константиновича Старшинова (родился 6 декабря 1924 года) в газету помню несколько. Да я и прежде знал Колю, с которым был на "ты", по катаевской "Юности". Коля там заведовал поэзией. Женя Храмов отобрал несколько моих стихотворений, дал Коле, тот попросил у меня ещё "паровоз" (то есть, какое-нибудь очень идейное стихотворение, которое вытянет на страницу всю подборку). Но "паровоз" не придумывался, время шло и ушло: стихи мне Коля вернул.
Однако отношения у нас остались хорошие.
Я знал, что Коля почти алкоголик. Ему не советовали садиться выпивать с кем-либо из авторов. Но это получалось само собой. Не в журнале, так рядом – в ЦДЛ. А иногда начинали в журнале, а в ЦДЛ заканчивали.
Когда Коля ушёл из журнала, редакция задышала спокойней.
Зато Коля беспокоил другие редакции. Везде у него были знакомые, везде с ним готовы были выпить.
Сейчас я уже не помню, что так повлияло на Колю, что он перестал пить. Но что перестал, я оценил в альманахе "Поэзия", который находился в здании издательства "Молодая гвардия" на Сущёвском валу. В комнату набилось немало авторов, только что получивших гонорар. Вино лилось рекой, байки становились всё бессвязней, и в конце концов только Коля продолжал контролировать положение: он не выпил ни грамма!
После к этому привыкли. Хотя иногда он срывался.
Старшинов был неплохим человеком. Едко-наблюдательным. Замечал, как мельтешит тот или иной его знакомый, которого он мог и осадить. Но делал это мягко. Его любили.
Фронтовик, он оставался верным в стихах военной теме. Конечно, ни премии Ленинского Комсомола, ни Госпремии РСФСР он не заслужил: сильных стихов у него не было. Но он не был завистлив, радовался таланту, радовался, когда мог этот талант поддержать.