Как ни старался Юрка встретиться до суда с Антсом, это ему не удалось: то Антса не было дома, то он был страшно занят: или по своим делам хлопотал, или по Юркиному дому. Даже в суде Юрке не довелось увидеться с Антсом, – там вместо Антса выступал доверенный. Это возбудило в Юрке подозрение, но делать нечего, надо было мириться с происходившим. Да и что могло тут произойти особенного, если, по мнению Юрки, он никому не причинил зла, никого не обманул. Даже само судебное разбирательство началось совсем просто и учтиво, он не слышал ни одного резкого слова или угрозы. В полиции было по-иному. Тихим голосом прочитал что-то судья и, закончив чтение, спросил:
– Ответчик, признаете себя виновным?
Юрка оглянулся, чтобы посмотреть, с кем говорит судья. Но тут выяснилось, что говорят с ним, с Юркой, что он и есть ответчик, а вот Антс – истец. После того как судья объяснил Юрке, в чем его обвиняют, а потом в заключение спросил, признает ли он себя виновным, Юрка коротко ответил:
– Нет.
– Итак, вы по-прежнему утверждаете, что дом на Антсовой развилке дорог – ваша собственность?
– Моя.
– Почему же вы считаете этот дом своим, раз он стоит на Антсовой земле и записан на имя Антса?
– Он выстроен на мою земельную ссуду.
– Кто может это подтвердить?
– Антс – он получил деньги.
– Других свидетелей у вас нет?
– Нет.
– Антс говорит, что все сказанное вами о доме и его постройке – клевета. Он требует наказать вас.
– Это ложь. Антс – мой друг, зачем ему меня наказывать, раз он выстроил дом на мои деньги?
– Как же это вышло, что вы взяли ссуду на мелиорацию, а построили дом?
– Антс посоветовал, сказал – доходное дело, богатым стану.
– Зачем же вы стали строить на Антсовой земле?
– А то где же? В Самом Пекле?
– Хотя бы.
– Там ведь людей нету.
– Дачники приехали бы.
– Дачники медведя побоятся, как и моя баба – ни по ягоды, ни по грибы не ходит.
– Ну вот, а теперь Антс говорит, что и дом его и выстроен на его деньги.
– Дом мой, но на имя Антса.
– Почему же на имя Антса? Не объясните ли?
– Антс говорил, что из-за ссуды на землю.
– Раз взял ссуду, стало быть строй дом Антсу, так что ли?
– Не Aнтсу, а только на Антсово имя.
– Но ведь это одно и то же.
– Как так? Дом мой, только на Антсово имя, а не то, что дом на имя Антса и сам Антсов.
– Как же вы этак просто доверили Антсу свои деньги?
– Да ежели он мой друг.
– Что же он как друг сделал для вас?
– Вызволил меня из полиции.
– Каким образом?
– Научил врать как следует.
– Как следует врать? – удивился судья.
– Ну да, велел говорить, что я тайком бежал из России.
– Так вы, значит, не бежали?
– Какое из России, ежели я Нечистый?
Дело принимало интересный оборот. В суде еще раз подтвердилось то, что уже слышали в полиции и у пастора: история о Нечистом, явившемся на землю, чтобы в образе человека обрести блаженство.
Антсову доверенному не стоило большого труда доказать наличие клеветы. Допрос свидетелей оказался излишним, ибо сам обвиняемый признал факты клеветы и лишь не считал себя виновным. "Это происходит оттого, – объяснял Антсов доверенный, – что обвиняемому трудно сочетать уголовный факт с чувством вины. Вообще у обвиняемого наблюдается неполноценное представление о достоинстве и честности человека. Будучи сам христианином и посещая церковь как в дни причастия, так и в другое время, он, однако, считает себя Нечистым. Это несколько меньше и вместе с тем несколько больше того, что позволяет себе простой смертный. У этого человека что-то сдвинулось с места, разумеется в умственном и духовном отношении. Истцом же является человек всем известный и уважаемый, зажиточный гражданин, передовой общественный деятель и верный сын государства, церковный староста, давний любитель бриджа и владелец первого в приходе граммофона. Он друг обвиняемого, который самолично подтверждает это перед судом, что, впрочем, не мешает обвиняемому обливать грязью своего друга. Все это почти наводит на подозрение, что обвиняемый вообще не отвечает за свои поступки. Но с другой стороны, известно, что он – владелец усадьбы и многодетный отец; известно, что, защищая своих детей и жену, он даже пошел врукопашную на медведя. Из всего этого следует вывод, что чувство ответственности у него все-таки есть, хотя и не в полной мере. Итак, следуя закону и праву, суд обязан каким-либо легким наказанием дать обвиняемому понять, что, защищая своих детей от медведя, нельзя в то же самое время бросать тень на честное имя своего друга – отца детей".
Юрка слушал так внимательно, что пот ручьями стекал по его лицу, но ровно ничего не понял. "О чем они говорят так длинно и так красиво?" – думал он про себя. Все это никак не может относиться к его делу. Ну что еще говорить о его деле? Он дал деньги, Антс выстроил дом – вот и все. Почему выстроил. Потому что он его друг. Кто этому не верит, тот все равно ничего не поймет.
Снова вошел судья. Всем приказали встать. Встал и Юрка, который не хотел противиться приказам, хотя частенько не мог взять в толк, к чему эти приказы. Судья что-то быстро прочитал. До Юркиного слуха донеслись только самые последние слова, произнесенные громче, медленнее и яснее других:
– "… условно к двум дням ареста с годичным испытательным сроком".
– Кто? Чего? – промолвил Юрка в недоумении, но не успел опомниться, как откуда-то появился Антс вместе со своим доверенным, и оба, улыбаясь, стали его поздравлять.
– Мне удалось тебя спасти, – сказал Антс. – Сегодня ты правильно сделал, что назвался Нечистым, судья по-иному взглянул на дело.
Юрка все еще не мог ничего сообразить. Но когда Антс взял его под руку, повел к своей бричке на рессорах и велел лезть в нее, чтобы вместе отправиться домой, он понял, что все сошло хорошо. А коли и вправду хорошо, то не все ли равно, как и что. Они уже выехали в поле, когда Юрка сказал:
– Добрый человек этот господин судья, хорошо так спрашивал и…
– Судья добр, да закон крут, он шуток не понимает. Еще чуточку – и ты бы влип.
– Как так влип? – удивился Юрка.
– Ну, если бы выяснилось, что ты на ссуду дом выстроил.
– Так ведь оно и выяснилось, я сказал об этом господину судье.
– Он тебе не поверил.
– Чудно! Сам спрашивает, а скажешь – не верит. Чего же он спрашивает?
– Закон требует. Судья должен действовать по закону.
– Вот оно что. Значит, закон требует, чтобы судья не верил?
– Да, закон требует.
– Кто же придумал такой закон?
– Сами люди. Если ты что-нибудь говоришь, так закон требует, чтобы всегда был свидетель.
– Почему же они у тебя не спросили?
– А ты думаешь, я бы им сказал? Думаешь, я стал бы свидетельствовать против тебя, подтвердил бы, что ты вложил в дом мелиоративную ссуду, сделал бы тебя, так сказать, вором казенных денег? Нет, дружище, ты видно, еще меня не знаешь, если думаешь так. Запомни, что я тебе скажу: такая мелюзга, как мы с тобой, не смеет запускать руки в казенную мошну. Запускают лишь те, на чьей стороне сила и власть. С нас довольно, что мы объегориваем друг друга, ежели посчастливится одурачить иного простофилю. Поэтому мне хоть голову руби, но я не скажу, что ты прикарманил земельную ссуду и выстроил на нее дом.
– Как так прикарманил?
– Конечно, прикарманил, раз дали на землю, а ты построил дом. По закону – это преступление и влечет за собой наказание.
– Ан не повлекло.
– Не повлекло, потому что я не показал против тебя. А от показания избавился только тем, что заявил, якобы ты на меня клевещешь.
– Но я же не клеветал.
– Конечно, не клеветал. Зачем же друг будет клеветать на своего друга. Но я должен был сказать, будто ты клевещешь, иначе бы мне не убедить судью в том, что ты не прикарманивал денег.
– Значит, ты наврал?
– Что ж делать, раз иначе нам не верят. Таков уж человек: наври ему хоть с три короба, сразу поверит, а попробуй сказать правду – засомневается, начнет выспрашивать, дознаваться, требовать свидетелей. На этот раз, слава богу, с тебя подозрения сняты и отделался ты довольно легко: на два дня за решетку, да и то условно.
– Ей-богу, никак не пойму, что это значит, – сказал Юрка, тряся головой.
– Все очень просто. Слушай внимательно: я сказал господину судье, что ты меня оклеветал, а так как это была ложь и у судьи нашлись свидетели, то он поверил. Клеветать нельзя, за это наказывают. Но ты оклеветал в первый раз, поэтому господин судья дал тебе легкое наказание – два дня ареста. Учитывая, что мы с тобой друзья, судья назначил наказание условно, иными словами, тебя посадят только в том случае, если в течение года ты оклевещешь меня еще раз. Просто, не правда ли?
– Да ведь я же на тебя не клеветал.
– Конечно, не клеветал, поэтому и сидеть не будешь. В общем, все в порядке, можно со спокойным сердцем ехать домой.
– Зачем же мы в суд ходили?
– Доказать, что ты не крал ссуды.
– А теперь господин судья верит?
– Теперь верит.
– Ну, раз верит, стало быть и понимает.
Глава десятая
Хотя судебный процесс и закончился для Юрки благополучно, его жизнь день ото дня ухудшалась. Надсаживался он в работе вовсю, а долга выплатить не мог. Рассказал об этом Антсу, спросил совета – что делать? Куда деться с женой и детьми, если он лишится усадьбы? Вот где горе! Антс послушал, послушал и, наконец, сказал:
– Ты работяга хоть куда. Я не дам тебя загубить, как-нибудь выкрутимся.
Юрка продолжал бедовать. Наконец, не осталось никакой надежды, что он сможет возвратить ссуду. Самое Пекло, как и многие другие усадьбы, пошло с молотка, а так как покупателей оказалось мало, то Антс приобрел хутор за ломаный грош, как он сам бахвалился.
– Видишь, Юрка, – сказал он, – говорил я, что помогу тебе выкрутиться, вот и помог. Можешь теперь житгь в Самом Пекле до самой смерти. И бояться больше нечего, что тебя кто-либо тронет. Только сам ты будь мужиком что надо.
– Я в работе мужик хоть куда. Всегда таким был.
– Ну что ж, авось и впредь не подкачаешь.
– Вроде бы так.
– Нужно нам выяснить лишь одно дельце, – продолжал Антс.
– Какое дельце? – спросил Юрка, словно почуяв недоброе.
– Да насчет дома, что мы на ссуду у меня на перекрестке выстроили. Видишь ли, Юрка, ведь он, так сказать, относится к Самому Пеклу, потому что строили его на мелиоративную ссуду, и пока ты в Пекле был хозяином'да владельцем, и дом тебе принадлежал. Он с усадьбой одно, словно часть ее. А нынче в Пекле владелец не ты, а я, ты же становишься арендатором, как и раньше был. Но тогда у тебя дома не было, ты и ссуды тогда не получал, а дали ее тебе, когда ты стал собственником. Не знаю, как ты думаешь, но я полагаю так: ежели ты только арендатор, а не владелец и нет у тебя больше Пекла, то может ли быть у тебя дом, который принадлежит усадьбе, вернее – составляет часть ее? Это примерно, вроде того, как если у тебя, скажем, топор с топорищем и ты его продашь: разве ты скажешь, что топорище, мол, твое, ежели топор продан и за него деньги уплачены?
– Вроде бы нет.
– Стало быть, топорище принадлежит тому, кто купил топор. Так ведь?
– Вроде бы так.
– Ну тогда у нас все ясно. Самое Пекло – топор, а дом у моей развилки дорог – топорище. И так как я купил Пекло, другими словами – топор, то вместе с ними куплено и топорище, то есть дом, о котором шла речь.
– Ну да, усадьба ведь была раньше, чем дом.
– Вот и я так думаю, – согласился Антс. – Была усадьба, появился дом, нет усадьбы, нет и дома; ведь топорище ни к чему, если нет самого топора. А чтобы все привести в полную ясность, порешим нынче так: всему, что до сих пор меж нами было, – конец. Ни мне с тебя получать, ни тебе мне платить – крест на все. То, что от прежнего осталось, – дарю тебе сполна, потому, что трудностей у тебя было немало. К тому же и семья у тебя велика – не шутка всех прокормить. Ты, Юрка, не сердись, ведь мы с тобой друзья. Так вот, поглядел я разок-другой на твою жизнь в Самом Пекле, повидал, что ты там делаешь, где живешь, как ешь. Поверишь ли, братец, свиньи мои да собаки и те едят лучше, чем твоя баба с детьми. Это дело мы попробуем повернуть по-иному, нынче времена не те. Был ты владельцем и жил как душе угодно, а теперь ты больше не владелец, потому что владелец я, и нынче уже мне пристало помалости доглядывать, что моей душе по нраву.
– Чего там, конечно, – промямлил Юрка больше из вежливости, потому что, не уразумев всего этого дела, ему нечего было сказать. Жизнь шагала быстрей, чем его разум, события опережали Юрку.
– Так вот, начиная с сегодняшнего дня, пойдет у нас новый счет, новая мера, – продолжал Антс. – Ты снова станешь арендатором Пекла, и мы посмотрим, что там можно будет сделать. Я вот этакую думку высидел: не начать ли нынче с мелиорации? Ибо что в самом деле изменилось? Ничего. Усадьба Пекло прежняя, и ты остался прежним, и я тот же, что и прежде, и дом, который мы выстроили, стоит по-прежнему.
– Только вот владелец нынче ты, – возразил было Юрка.
– Только и разница, а в остальном все по-старому, – быстро перебил его Антс. – Да это что – крохотиночка во всем-то деле, малая капля в целом ведре! Смекни-ка толком: вот был ты владельцем, – был, да сплыл. То же может случиться и со мной: сейчас владелец, – а надолго ли? Смотришь – и нет ничего. Ну да что с того. Останется Пекло, останется дом, мы оба их одинаково любим. Ты ведь любишь Пекло, не правда ли?
– Люблю, – отвечал Юрка.
– Вот это – самое главное. Сегодня ты владелец, завтра – другой, а любовь – она тут, на месте; она вечна – любовь к Самому Пеклу.
– Вроде бы так.
– А коли мы что любим, так стараемся по мере сил, чтобы тому, любимому, лучше было. Я вот за домом ухаживаю, а ты за Пеклом. Ты ведь и посейчас за усадьбу душой болел, с женой и детьми пойло свиное хлебал, а хозяйство улучшал, потому что блаженства захотел.
– Пойла не хлебавши, нешто обретешь блаженство?
– Обретешь, – сказал Антс и добавил: – Но работать надо, крепко работать. Иначе осилят тебя злые мысли и соблазны.
– И тебе хочется спасти свою душу? – спросил Юрка у Антса.
– А то как же, конечно хочется, – решительно ответил Антс.
– Но ведь ты не работаешь.
– В том-то и горе мое, что не работаю. Поэтому и трудно мне спасти свою душу. Но ничего не поделать: каждый несет свой крест. У меня ведь здоровье никудышное, с малых лет такое – словно проклятье господне. Единственное, что он даровал мне взамен здоровья, – это доброе и щедрое сердце. Ты вот трудом добиваешься блаженства, а я благодеяниями. Никогда не стал бы я возиться с Пеклом, не будь у меня желания совершить для тебя благое дело – предоставить тебе возможность спокойно жить-поживать себе на излюбленном месте. Другой бы тебя с женой и детишками сразу выставил и сам вселился бы, а мне этого не надо, потому что у меня у самого, как тебе известно, недурное житьишко.
– Вроде бы так.
– Так вот, я и купил Самое Пекло только ради благотворительности, и единственное мое желание, чтобы по-прежнему росла и крепла твоя семья. Одного лишь я никогда не понимал: чего ты так за свое блаженство цепляешься?
– А если я Нечистый, – ответил Юрка.
– Да нужно ли Нечистому душу спасать?
– Иначе люди в ад не попадут.
– Разве люди в аду живут?
– А то где же?
– На земле.
– Долго ли? А там и в ад попадешь…
– Я в рай вознесусь.
– А если Петр не пустит?
– Почему бы ему не пустить – в искупление я верю.
– Петр сказал, что теперь это не считается.
– Ты и пастору об этом говорил?
– Говорил.
– А он?
– Побелел, точно известь.
Тут Антс почувствовал, что и сам побледнел, – Юрка, пожалуй, может заметить. Начнет еще после болтать первому встречному с таким видом, словно все это само собой разумеется, – так же, как говорил сейчас про пастора. Если бы знать: правда ли тот "побелел, точно известь", или так показалось Юрке? Действительно ли пастор ощутил тот же смутный и необъяснимый ужас, который подчас до сердца и почек прохватывает Антса, когда Юрка так уверенно и просто заявляет, что он Нечистый и вочеловечился для того, чтобы, обретя спасение, упрятать всех людей в преисподнюю? Все это, конечно, совершенно невероятно и невозможно. Неужели господь, допустив распятие сына своего, ввергнет искупленное жертвой человечество во власть дьявола? Неужели человеку суждено вознестись в рай или низойти в ад в зависимости от того, обретет ли этот лукавый блаженство тут, на земле, как простой смертный? И все же – кому знать наперед юдоль мирскую и промысел господень, кто осмелится наверняка определить, что возможно и что нет? Что будет, если Юрка и впрямь Нечистый, если он понимает, что творится и кругом и с ним самим, если он лишь дурака валяет, чтобы видеть, куда идет Антс и прочие люди с их деяниями. Предстанешь когда-нибудь перед страшным судом, попробуешь сунуться в рай, а тут вдруг явится Юрка и спросит: как обстояло, мол, дело с ссудой на мелиорацию, с домом, который мы строили на эту ссуду, с моим подневольным трудом, стой пищей, что ели мои дети и моя жена? Почему твои собаки и свиньи кормились лучше, чем моя баба и ребята? Ну ладно, дети еще туда-сюда, у них были рожки, как некогда у бедняги Нечистого, но почему Юле приходилось есть ту же пищу? И у нее, что ли, росли рога?
Мысли эти мелькнули у Антса и исчезли столь же быстро, как и возникли. На короткий миг ему померещилось, словно стоит он в церкви на коленях перед алтарем, ожидая причастия. Затем все пропало, и Антс стал прежним настолько, что, ухмыляясь, спросил у Юрки:
– Что ты сделаешь, если к тебе в ад пошлют самого пастора?
– То же, что и с другими.
– Ну, а если меня?
– Все одно: ты или пастор.
Юрка произнес это так просто, словно все сказанное было само собой понятно, и Антс снова почувствовал, как у него мороз пробежал по спине от позвонка к позвонку. Странно! До сего дня он видел в Юрке что-то вроде домашней скотины, он заставлял его гнуть спину на себя и обирал вчистую, едва лишь тот успел нажить кое-какое добро благодаря прямо-таки сверхъестественной силе и упорству. А тут Антс внезапно ощутил – и не смог больше побороть в себе это чувство, – что Юрке, домашней скотине, ни жарко и не холодно: осыпай его золотом или обдирай как липку; ему безразлично, ибо поистине он не тот, кем Антс считал его, а бог знает, кто и что. И все же Антс попытался снова ухмыльнуться и спросил.
– Что же ты со мной в аду сделаешь, в огонь сунешь?
– В аду нет огня, – ответил Юрка.
– Что же там?
– Попадешь – увидишь.
Снова мороз пробежал по Антсовым позвонкам, но волей-неволей он продолжал расспросы: