– А запомнился тебе какой?
– Да вот поп или кузнец.
– Ничего не понимаю, – сказал чиновник. – Ты утверждаешь, что купил паспорт у жида, а вчера сказал, что его зовут Петром. Дальше: у Петра ты свой паспорт купил или нет?
– Нет, у жида.
– Но Петр-то ведь жид?
– Жид, да не тот.
– Не тот, так какой же?
– Забыл.
– Что забыл?
– Как зовут, забыл.
– Так ты не помнишь имени того жида, у которого ты купил паспорт?
– Не помню. Баба помнила, да померла.
– Так, так, теперь понятней стало. Ну, а где же тот жид проживал?
– Забыл.
– И в какой стране он жил, тоже не помнишь?
– В России.
– Ты вместе с бабой из России ушел?
– Вроде бы так.
– Почему же ты сразу не сказал?
– По голове хватили, поэтому.
– Кто хватил?
– Не помню.
– Где хватили?
– Тоже не помню. Баба моя помнила, да с того и померла.
– Но ведь ты все-таки помнишь, где это было, – тут или в России.
– В России.
– Почему ж ты убрался оттуда?
– Хотел обрести блаженство.
– А в России его нет?
– Там церкви позакрывали.
– Откуда же ты знал, что тут церкви открыты?
– Не помню. Баба, может, помнила, да померла.
– Стало быть, ты вместе с бабой сюда за блаженством пожаловал?
– Ага!
– А почему ты раньше про Петра и про ад поминал?
– Боялся, что обратно в Россию ушлют.
– Поэтому и сделал из России ад?
– Вроде бы так.
Чиновник удовлетворенно потер руки, немного подумал и сказал:
– Вот видишь, Юрка, дело не так уж плохо. Сейчас ты уже совсем по-человечески заговорил. Меня еще одна вещь интересует: имя твое на фальшивом паспорте – настоящее или нет?
– Там ведь написано: Юрка.
– Написано, верно! А в России тебя тоже так звали?
– Не помню. Баба помнила.
– Русский язык знаешь?
– Не помню.
Чиновник заговорил по-русски, но Юрка не ответил.
– На каком же языке ты говорил в России?
– Известно, на каком.
– Значит, на родном?
– Вроде бы так.
Путем различных перекрестных вопросов чиновнику удалось настолько разобраться в Юркином деле, что он смог сообщить начальству следующее: налицо переход границы с фальшивым паспортом. Сомнение вызывал лишь один пункт: если Юрка действительно проживал в России, то может ли он совершенно не знать русского языка? А если он понимал по-русски, то мог ли совсем позабыть этот язык из-за того, что его помял медведь или ударили по голове каким-то твердым и тяжелым предметом?
На первую половину этого вопроса давался без долгих рассуждений положительный ответ: известно, что у нас имеется немало русских, которые живут здесь весь свой век, а местного языка все-таки не знают. Почему бы и в России не обойтись этим языком одному из наших земляков, если его имя Юрка и он так силен, что борется с медведями.
Вторая половина вопроса оказалась сложнее. Разрешить ее, не запросив мнения американских специалистов, не решались. Казалось, конечно, немного странным, что Юркино дело приобрело такой размах, но причины к тому были, ибо Америку знали как страну, где сильных людей чаще всего любят колотить по голове, и притом до тех пор, пока они вконец не лишаются рассудка. Даже Европа шлет туда тех своих сынов, кто посильнее, с кем ей самой не управиться, чтобы их там оглушили. Таким образом, именно в Америке должны были лучше всего знать: может ли в результате потери рассудка последовать и потеря памяти.
Однако американцы отправили в Англию каблограмму с просьбой запросить у нас: чем именно Юрку хватили по голове – твердым или мягким предметом? Если твердым, то они, мол, не располагают опытом, ибо глушат своих граждан, а также и чужих, добровольно на это согласившихся, только мягкими предметами. Не оставалось ничего иного, как прибегнуть к собственным специалистам.
При осмотре Юрки выяснилось, что, по всей видимости, его все-таки ударили по голове чем-то твердым: или дважды одним и тем же предметом с одинаковой же силой, или единожды, но чем-то раздвоенным, что обусловило появление на темени, вернее – на макушке, двух совершенно тождественных повреждений. Нелегко было определить, повредил ли удар черепную коробку, или только вызвал сотрясение, ибо в области повреждения образовались две костные мозоли, два нароста, какие иногда можно видеть на ногах у лошадей.
Профан легко бы принял эти бугры за некое подобие рогов. Когда Юрку спросили, болят ли иногда эти бугорки, он ответил, что они зудят перед дождем или бурей. Из этого заключили о неестественном возникновении бугорков, иначе почему бы им зудеть накануне естественного явления.
Обо всем этом сообщили в Англию, оттуда послали каблограмму в Америку. В части происхождения костных мозолей американцы согласились с нашими экспертами: Юрку, вероятно, ударили по голове чем-то твердым, ибо они, американцы, оглушающие человека мягкими предметами, ни разу не замечали появления наростов на темени или на макушке, на скулах или на подбородке. Из Америки сообщили в Англию, что дело это не их компетенции и что, может быть, Европа, которая является страной старшей по культуре, сама-де лучше разберется в повреждениях черепа.
В результате обмена каблограммами и переписки у нас пришли к выводу, что в вопросе черепной травмы на свете нет лучших знатоков, чем наши. И если до сих пор такой потери памяти, как случай с Юркой, забывшим русский язык (конечно, при том условии, что он некогда его знал и потому мог забыть), не замечалось, то все же самый факт был признан возможным и правдоподобным. При этом выражалась надежда, что такие представляющие научный интерес случаи повторятся и подтвердят высказанные предположения.
Дело приковало внимание не только специалистов. Высказывались и многие общественные деятели. Особо следует упомянуть здесь о мнении, согласно которому у нас в данном случае налицо удивительный пример того, насколько велик у человека голос крови в отношении родного языка. Человек может забыть все, даже свое имя, но родной язык пламенеет в его душе, словно жар-птица. Это мнение было тем обоснованней, что оно исходило от человека, который дома разговаривал со своей женой и детьми всегда на иностранном языке.
Итак, наиболее правдоподобной и вероятной оказалась та версия, что Юрка явился из России, где его ударили по голове чем-то твердым, и что он хочет обрести блаженство. Чиновник забрал у Юрки фальшивый паспорт и выписал ему новый, но точь-в-точь с прежними данными, ибо новых взять было неоткуда; сам Юрка ведь ничего не помнил, не больше знали и другие, а тот, кто мог знать и помнить, – умер. Вручая Юрке новое удостоверение личности, чиновник удовлетворенно сказал:
– Так, стало быть, делу конец, и в кармане у тебя настоящий паспорт.
– Имя-то прежнее – Юрка?
– Конечно.
– Я думал… если что неправильно, так…
– Эх, Юрка, неужели ты полагаешь, что всякий раз легко сказать, где правда, а где ложь, и что это настолько важно знать?
– Вроде бы нет, – убежденно ответил Юрка.
– Я тоже так думаю. Увидишь Антса, поблагодари его, – он во время вразумил тебя. Не то таскали бы тебя до самого страшного суда.
Глава восьмая
За долгое время Юрке только однажды удалось попасть домой, повидать жену и детей. Он понадеялся было найти дома покой от общественных треволнений, но все вдруг обернулось иначе.
– Старик, – таинственно сказала ему Юла, – подумай, экая беда с нашими двойняшками: у них рога растут!
– Не мели вздор, – молвил Юрка так спокойно, словно он либо ждал этого, либо ему было обо всем известно.
– Правда, правда, – подтвердила Юла, – уже бугорочки есть.
– Не иной ли какой изъян?
– Какое там иной – рога, да и все. Ребята говорили – зудят.
– Ну что ж, проживут и с рогами, были бы в кармане верные документы, – рассудил Юрка.
Но Юлу рога мальчиков со дня на день озадачивали все больше и больше. Она никак не могла успокоиться и пошла к акушерке. Однако та ничего путного не сказала, и Юла отправилась к фельдшеру, у которого была деревянная нога и один-единственный глаз, да и то полуслепой.
Фельдшер сказал, что ему надо повидать хоть одного из мальчиков и собственноручно пощупать рога, – иначе он, мол, ничего не может сказать. Когда же Юла привела ребенка к фельдшеру, он решил, что надо осмотреть и другого, – а то долго ли ошибиться. Пришлось Юле еще раз тащиться к фельдшеру, на этот раз с тем мальчиком, что сперва оставался дома. Но фельдшер, внимательно прощупав голову у другого ребенка, пришел к заключению, что по-настоящему разобраться во всем этом можно, лишь имея перед собой сразу обоих мальчиков и сравнивая их рожки, ибо лишь то познание правильно, которое основывается на сравнении. И Юла снова пришла к фельдшеру, на этот раз с обоими близнецами, чтобы налицо одновременно были все четыре появившихся у них рога. Тщательно сравнив головы мальчуганов, фельдшер осведомился у Юлы, сколько им лет, и, узнав сколько, поинтересовался, есть ли у Юлы еще дети – мальчики или девочки, и какого возраста. Лишь после этого он сказал:
– Сейчас еще это дело темное – насчет рогов. Придется обождать, пока и остальные дети и все дети, которые родятся у вас впоследствии, не достигнут возраста близнецов. Только тогда можно будет сказать что-либо определенное, потому что у других детей, возможно, вообще не окажется бугорков, и тогда станет ясно, что у двойняшек не рога, а лишь аномалия, которая зачастую бывает у первенцев, особенно если они близнецы.
– Как же быть с этой аномалией? – спросила Юла.
– Трудно сказать, – ответил фельдшер. – В последнее время появилось верное средство: не иметь первых детей.
– Как же им на свет появляться?
– А никак.
– Что за чушь! – сказала Юла. – Куда же ребенку деваться?
– Этого я не знаю. Надо спросить у акушерки или у врача. Насчет рогов тоже следовало бы обратиться к врачу. Он-то уж скажет все, что положено.
– Я подумала было – не сходить ли к пастору?
– И то можно, только сперва лучше к врачу. К пастору ведь напоследок ходят. За душу мы принимаемся, когда плоти уже не помочь.
Юле понравились эти мудрые слова, и она отправилась с мальчиками к врачу. Но тут ей повезло: сама того не желая, она одним разом убила двух зайцев. Оказалось, что врач сначала изучал богословие и лишь позднее, после того как он выучился настолько, что стал во всем сомневаться, перешел на медицину. Однако семя, посеянное в его душе словом божьим, все же дало всходы, и, познав сомнение в медицине, врач порою искал утешения в богословии, которое, казалось ему, было совершенней других научных дисциплин, ибо зиждилось оно лишь на слове и своим существованием было обязано одной лишь вере.
Это была математика души, это был контрапункт в музыке, для которого не требуется ни доказательств, ни обоснований. Существует – и баста! Слабость естественных наук заключалась, по мнению врача, именно в том, что они пытались доказывать и объяснять. Разум же человеческий – слаб, и сам человек – смертен, и поэтому для обьяснений и обоснований у него обычно либо не хватает данных, либо век короток.
Особенно интересовало врача учение о развитии, но скоро он разочаровался и в нем, найдя тут бесконечное множество необъяснимых вопросов и противоречивых мнений. Размышляя о них, он с помощью богословия пришел в конце концов к выводу, что, повидимому, к делу подошли не с того конца: не обезьяна развилась в человека, а человек в обезьяну. Господь создал человека по образу и подобию своему – эта истина незыблема. Но как душа человеческая теряет облик своего создателя, так и плоть смертного отходит от своего божественного прообраза и становится хвостатой или рогатой, превращается в губоногих или панцырных, в плавающих или пресмыкающихся, в цветок или дерево.
Как раз в то время, когда врач работал над своим новым учением о развитии, к нему и заявилась Юла с близнецами – показать их рога и посоветоваться, что делать. Осмотрев мальчиков и убедившись в их необыкновенной витальности, он со счастливым видом, потирая руки и улыбаясь, обратился к матери:
– С ребятами все в порядке.
– Ну, а если у них рога вырастут? – со страхом спросила Юла.
– Пусть себе растут, тем лучше.
– А если вырастут такие, что и шапки будет не надеть?
– Походят без шапок, по-модному.
– Но ведь все увидят, что у них рога.
– Пусть видят.
– Да их такими ни в школу, ни в церковь не пустят!
– Милейшая матушка, не волнуйтесь попусту, ибо школа нынче не в моде, а в церковь пускают и с рогами, – главное, были бы уплачены сборы.
– Хорошо, кабы так, а то…
– Будьте счастливы и гордитесь своими мальчиками, если у них действительно вырастут рога. Ибо как Адам поистине был первым человеком, так и твои сыновья поистине первые рогоносцы. Ну, конечно, хлопот и забот с ними не оберешься, не без того.
– Каких хлопот и забот? – нетерпеливо спросила Юла. – Скажите, дорогой господин доктор, чтоб я знала.
– Трудно это, матушка, сказать.
– А вы попробуйте – хоть как-нибудь, чтоб только я знала.
– Скажем так: человек верит, что счастье тем полней, чем больше он имеет, не правда ли? Ну, а если бы у каждого мужчины было десять жен, а у каждой жены десять мужей разом – были бы они счастливей, чем с одним мужем или с одной женой?
– Избави меня господи от нескольких мужей. Я и от одного мужа не поспеваю детей рожать.
– Прекрасно. Что же произойдет с вашими мальчуганами, если у них вырастут натуральные рога? Поверьте, матушка, у них на каждом роге повиснет не меньше десятка девушек и женщин, потому что все захотят получить себе в мужья рогатого. Ничто так не пленяет женщин, как рога на мужской голове. Из-за одних только рогов женщины разорвут ваших парией буквально на кусочки.
– Бедные мои детки, – запричитала Юла над своей двойней. – Загубят вас бабы!
– Но есть и другая возможность.
– Какая? – спросила Юла, хватаясь, как утопающий за соломинку.
– Та, что у мальчиков не будет рогов.
– Как же не будет, раз они уже есть?
– Есть или, нет, – вопрос очень сложный.
– Что это значит, господин доктор?
– Я не знаю, как вам объяснить… Ну, попробуем этак: у каждой твари своя душа и…
– И бессмертная, как у нас?
– Этот вопрос оставим пока открытым. Скажем лишь, что у каждой твари своя душа, а у каждой души свои приметы: у хищника – клыки, у орла – когти, у барана – рога. Итак, мы можем заключить, что рога представляют собой баранью душу, не так ли? Между прочим, и у людей имеется душа и разум – у одного больше, у другого меньше. У иного, смотришь, и в черепе не умещается.
– Людская душа ведь в сердце, а не в голове, господин доктор, потому как кровь в сердце, а душа-то – в крови.
– Совершенно правильно, милая матушка, душа – в сердце, а разум – в голове. Но когда разуму в черепе становится тесновато, то он образует кое-где вздутия, словно рога пробиваются. Таким образом возникают рога от разума; и это совсем не то, что настоящие, а просто этакие шишечки. Придется выждать, пока станет известно, что именно окажется у ваших ребят, какие рога – от разума, от интеллекта или настоящие. Сейчас еще нельзя сказать ничего определенного.
– А что станется с мальчиками, если у них рога от разума? Какой смертью они умрут?
– Из-за рогов, возникших от избытка разума, распинают на кресте, подносят кубки с ядом, запросто приканчивают, морят голодом, – и все это не со зла, а от неразумения.
– Послал бы господь бог моим двойняшкам настоящие рога, уж лучше от баб умереть, чем от голода, – разохалась Юла со слезами на глазах.
– Есть еще и третья возможность, – сказал врач.
– Все это так ужасно, что я и слышать ничего больше не хочу, – воспротивилась Юла.
– Сначала выслушайте, а потом решайте: ужасно или нет.
– Хорошо, но, кроме этого, я ничего больше не хочу знать.
– Ладно, – согласился врач. – Третья возможность у ваших ребят такова; у них действительно вырастут настоящие рога, а заодно с рогами настолько окрепнут черепные кости, что бодайся хоть с бараном.
– Господин доктор, это вполне может статься. Ведь отец у них такой сильный, что в рукопашную двух медведей убил, – перебила врача Юла.
– Ну вот, видите, – тем лучше, тем больше надежд. Если ваши парни будут к тому же годами закалять свой твердый череп, или же, изъясняясь вежливо, тренироваться, то они сумеют так бодаться, что оглушат не только какого-нибудь негра, – путешествуя из страны в страну, они смогут заявлять, что готовы биться головами с каким угодно бараном, малым или большим, с рогами или без рогов. И если они действительно будут способны на такое, то имена их запишут на небесах, а на земле им воздвигнут памятники. И девушки в белом украсят те памятники красными розами до самого верха, а старухи прослезятся от умиления. Ноги ваших сыновей станут попирать золото, бессмертие осенит имена их, если даже будут они лишены разума и живой души.
– Как красиво вы говорите, господин доктор! – воскликнула Юла почти что с благоговением. – Если бы это сбылось!
– Будем уповать на господа, чтобы у ребят выросли рога и черепа, как у баранов. Тогда все сбудется.
– Господин доктор, благодаря вам у меня так полегчало на сердце, стало так радостно, что…
– Это самое главное, чтобы было радостно и легко на сердце, – говорил врач, выпроваживая Юлу с ее близнецами.
И домой пришла Юла радостная, с легким сердцем. Но тут она диву далась: день воскресный, а Юрка работает вовсю, хоть рубаху на спине выжми. Хуже всего было то, что Юла никак не могла понять, что это за работа у Юрки. То ли он рассудка лишился, то ли в ее отсутствие случилось что-то такое, о чем Юла не знала.
Ну как еще подумать о человеке, которому ни с того ни с сего взбрело в голову копать ямы – у дома, за домом, в воротах, по обочинам дороги, повсюду.
– Очумел ты, что ли? – спросила Юла у Юрки, продолжавшего ожесточенно рыть землю.
– Чего? – отдувался и кряхтел Юрка.
– Я спрашиваю: очумел?
– Вроде бы нет.
– Что ты за ямы роешь?
– Дом украшаю.
– Ямами?
– Будет время, деревья посажу.
– А не будет времени?
– Опять завалю землей.
– Чего это тебе вдруг в голову взбрело?
– Так мне в полиции сказали, когда настоящий паспорт выдали.
– А ты и рад стараться.
– При чем тут я? Антс старается.
– У Антса леса за порогом нету.
– И у нас, Антс сказал, лес вырубят.
– Почему?
– Не знаю. Не садили мы – потому.
– Не болтай!
– Ей-ей! Антс зря не скажет.
– А что нам Антс, он с господами свой человек. У его жены и у дочерей вон какие морды – разделаны, что циферблат на стенных часах! Поди угонись за ними! Попробовали они меня поучить: культуры-де ей надо, а у самих горницы – как свинарники.
– Ты свинью не обижай, свинья в своем закуте чистоту соблюдает.