Но царь не забыл своего обещания, очередная почта обрадовала Апраксина. "Федор Матвеевич! по указу великого государя генералиссимуса князя Федора Юрьевича, - опять шуткует, закашлялся Апраксин, - пороху 2000 пуд, так же и 1000 самопалов посланы, а ружья отпущены до Вологды, а с Вологды водою велено везть. А о ружье и незадолго до нас придет, не опасайся для того, что зело хорошо и цело и переправки не хощет, разве дорогою испортитца; а я именно наказал беречь. А блоки на корабль все заделаны и отпущены на четвертой неделе на Вологду. И о том, пожалуй, скажи нашим товарищам Никлосу да Яну, и великий поклон от всех нас. Да, пожалуй о пиве не позабудь. Также и 24 пушки готовы. По сем в обоих естествах купно здравствуй. Piter".
Письмо-то отослал, но спохватился, забыл сообщить существенное. И послал следом воеводе записку. "Запасы и пиво и прочая рано изготовить вели, а мы будем зело рано по вешней воде. Да отпиши в кое время там лед расходится. А железо с Олонца от Бутмана, и я ему о том говорил".
А весна тем временем брала свое. Солнце все дольше задерживалось в поднебесье. С Двины веяло ветерком, привкусом тающего речного льда. Проталины на санных колеях давно почернели, в полдень по ним журчали ручейки. Запестрели первые бурые макушки на буграх, почернело в лесу, вокруг окольцованных талым снегом деревьев.
Завалинки подле изб обозначились тонкой кромкой льда, сквозь которую просвечивала земля.
Как всегда, одними из первых возвестили наступление весны стаи снегирей, потянувшиеся с южной кочевки к родным гнездовьям. Обрадовавшись первому теплу, они оглушительно галдели на почерневших ветках деревьев. В ельнике заскрипели старческим приговором сороки, заметались по веткам в поисках дремавших козявок. Начали распускаться почки на ивах и вербах, окутываясь нежным серым пушком.
Наступление весны заметно оживило пеструю картину сооружения судна первой царской верфи в Соломбале. Вечерами солнце высвечивало за Кузнечихой контуры большого судна. Раньше такого архангелогородцы не видели.
На берегу Кузнечихи, закрыв лавки, толпились торговые люди, посадские ремесленники, поморы.
- Вишь, царь-государь дело затеял, великую посудину ладить наказал.
- Сказывают, за море станет плыть, нашенских купцов к иноземцам с товарами повезет.
Не преминул отметить незаурядное событие в жизни города и местный летописец: "В то же лето, весною, по указу великого государя, ближний стольник и воевода Федор Матвеевич Апраксин у города Архангельского про великого государя строил новый корабль, у дела корабельного были иноземцы и русские люди".
Очистившаяся от остатков снега и наледи верфь с каждым днем становилась оживленней. Тянулись с Вавчуги последние сани, груженные досками для обшивки, везли канаты и якоря, с Олонца прибыли первые пушки. Сам корпус все больше напоминал очертания корабля. Плотники успели обшить досками подводную часть судна.
С рассветом воевода появился на верфи. Не торопясь, подошли Никлас и Ян, поздоровались. Апраксин выжидающе посмотрел на них: "Привыкли, черти, у себя в Голландии вразвалочку мастерить".
- Все по-доброму пошло, Федор Матфей, - проговорил Никлас.
Апраксин, вспоминая привычки Петра, как-то пригласил мастеров к себе, угостил, расспрашивал про тонкости корабельного дела, про Голландию. С того вечера они стали называть его по имени. Никлас между тем, медленно подбирая слова, продолжал:
- Три недели, фрегат на воду пускать можно.
- Дай-то Бог, - облегченно вздохнул Апраксин, - к этому времени поспеть надобно, хоть тресни. Великий государь к нам в путь отправится недели через две. В конце пасхальной недели ночью загрохотало на Двине, ледяной панцирь взломало, начался ледоход. Через неделю пришла первая весть - великий государь покинул Москву и отъехал в Архангельский.
Апраксин еще зимой просил вологодского воеводу, князя Львова дать знать о выезде царя из Вологды. Архиепископ тоже упредил своих пастырей с верховьев Двины, чтобы оповещали архиерейский дом о движении царя.
- Не тревожься, Федор Матвеевич, священники меня еще не подводили. Вчерась прискакал гонец от протоиерея Успенского собора из Великого Устюга, поведал забавную историю. Государь-то в Великий Устюг пришел караваном, воевода Толстой пригласил отобедать, а царь отказался съехать на берег, устроили застолье на другом берегу Сухоны, где стоял караван.
Служка принес штоф с вином, Афанасий наполнил чаши, собеседники отпили вина. Архиерей улыбнулся и продолжал:
- Мне-то ведомо, в Успенском соборе устюжском протодиакон Михайла Сурнов да певчий с посада Федор Шапошников с сыном втроем-то как заголосят, стены соборные ходуном ходят. - Афанасий прервался, пригубил вина. - Дак вот, вечерню-то служили в соборе, а на другом берегу государь явственно их голоса различал. Тут же распорядился Шапошникова с отпрыском Андреем доставить к нему утром. Послушал их пение и повелел отправить обоих в Белокаменную, причислить к хору в соборе Успенья при Кремле.
Апраксин слушал не прерывая, а сам размышлял: "Стало, государь Великий Устюг миновал, на неделе, глядишь, в Холмогорах объявится".
- Государь-то, отче, вот-вот нагрянет.
- Мы его упредим. Присмотрел я доброго молодца, сына боярского, пошлем его встречать государя. Он-то все и укажет.
- Сие добро, - отлегло на сердце у Апраксина, - а этим временем я на верфи займусь, подгоню работных, да и стрельцов проведаю.
Афанасий исполнил все, что задумал. "Мая 16 числа в среду, с Холмогор преосвещенный архиепископ к его царскому величеству послал из дому архиерейского, сына боярского Михайло Окунева, - гласит летопись. - Великого государя дощаник встретил прям Копачевской деревни… Государя благожелание есть шествовать мимо Холмогор, прямо к городу Архангельскому… Тот сын болярский приехал в Холмогоры 17 числа… Сего же дня по утру ближний стольник и воевода Федор Матвеевич Апраксин из Холмогор пошел к Великому государю на встретение".
В устье Вавчуги Апраксин поднялся на борт царского струга. Царь без обиняков обнял Апраксина, повел в каюту. Вначале помянули накоротке Наталью Кирилловну. Петр передал письмо из дома, Федор сунул его в карман.
- Пушки, государь, не все досланы с Олонца, четырех не хватает.
- Немедля Бутману отпишу, да они, наверное, в дороге, этот немец аккуратный.
- Тогда дозволь, государь, отчалить. Надобно встретить по артикулу.
Петр недовольно сморщился:
- Артикул, добро. Только ты меня с глазу на глаз да на застольях величай по-прежнему, с именем-отчеством.
Апраксин виновато шмыгнул носом.
- Так и будет, госу… - чертыхнулся, - Петр Лексеич.
Не останавливаясь в Холмогорах, царский караван проследовал вниз по Двине, а воевода поскакал вперед берегом.
Не мешкая, Апраксин поехал на верфь.
- Государь велел готовить фрегат к спуску днями, - сказал он Никласу. - Где что не поспели, на воде доделывать будете.
- Мачты поставим после спуска, когда положим балласт, - ответил голландец, - после чего пушки.
- Действуй, как по уставу твоему положено. Первое же дело - сей же час приступай готовиться к спуску.
- Когда на воду, сколь времени запас?
- Видимо, один-два дня, государь ежели замыслит, борзо производит каждое дело.
Никлас пожевал губами:
- Думаю, успеем, воевода.
- Так ты не токмо думай, а все приуготовь, а я ухожу к городу, у меня забот немало…
Утром шняка воеводы стояла на якоре выше по реке у границы города. На пригорке у излучины верховой стрелец выстрелил из пищали, подал условный знак, что показался царский караван. "Великий государь пришествовал к городу Архангельскому 18 дня в пяток 8 часа дня. Воевода Ближний Стольник Федор Матвеевич Апраксин Великого Государя встречал, выехав на шняке своей выше Архангельского монастыря. Стрельцам Архангельского города полку стойка была полным строем, возле города по обрубу. Егда шествовал Великий Государь мимо города, в то время стрельба была из пушек и из мелкого оружья. Великий Государь дощаником своим становился к Архангельскому мосту…"
Летопись не сообщила еще о перезвоне колоколов городских церквей, разносившемся на всю округу. Архиепископ ожидал царя по уговору в полюбившейся ему в прошлый приезд церкви Святого Ильи Пророка на Кегострове. Пересев в шняку Апраксина, царь с ближними отправился туда.
Отслужив благодарственный молебен, сразу отправился на Соломбалу. Свита ворчала. Проголодавшийся Лефорт жаловался Гордону:
- Опять государь к водяной утехе направился, сколь можно на пустой желудок терпеть…
Петру сразу понравился внешний вид фрегата. Конопатчики заканчивали пробивать паклей крайний, верхний пояс обшивки. Под днищем лазали перемазанные люди, покрывали корпус вторым слоем смолы, на носу авралили полтора десятка такелажников, загружали многопудовый становой якорь.
Подозвав Никласа, царь выслушал его, обошел фрегат, пригнувшись. Не обращая внимания на испуганных рабочих, заглянул под днище, провел пальцем по обшивке, спросил у Никласа:
- Смола-то липнет?
- Еще день, государь, высохнет.
- Не государь я на верфи, зови меня просто шхипером.
Голландец слегка покраснел, недоуменно вытаращил глаза.
Забравшись по дощатой лестнице на леса, Петр спрыгнул на палубу, спустился вниз, поманил мастера:
- Размерен ли сей корабль на бумаге?
Никлас пожал плечами, вытащил из кармана пачку исписанных листов.
- Здесь, господин шхипер, размер каждого члена фрегата. Точно такое судно я строил в Амстердам…
Царь досадливо прервал Никласа:
- Не о том толкую. Неужто нет у тебя на едином листе фрегата вида рисованного, с размерениями тех членов?
Никлас непонимающе вытянул нижнюю губу, скривил физиономию:
- У нас в Голландии не принято рисовать судно, которое строишь. Каждый мастерит по своим меркам, и строят добрые суда.
Вечером дома Федор читал письмо. Андрей сообщал о беде. Оказывается, Пелагея забеременела, роды наступили прежде времени, тяжелые, дите родилось неживое, едва отходили Пелагею. Апраксин тоскливо взглянул в окно. "Так-то и оженился ты, брат…"
Спуск судна на воду схож в чем-то с рождением живого существа. При появлении на свет в установленные природой сроки новорожденный покидает материнское чрево и переходит в совершенно другую среду обитания, в которой и обретается до своей кончины.
Подобно этому и каждое судно покидает верфь, место на суше, где его создавали руки людей, попадает сразу в объятия родной водной стихии, где ему предстоит провести долгие годы своего существования.
Парусное судно по технологическим причинам лишь после спуска на воду вооружается мачтами, рангоутом, такелажем и парусами, загружается балластом. На военном корабле, кроме того, устанавливают орудия и грузят все необходимые к ним боевые припасы.
Само же рождение каждого нового судна, большого или малого, дощаника или многопушечного фрегата, отмечается торжеством…
Ночь перед спуском фрегата на воду Апраксин, уподобляясь повивальной бабке, провел на верфи. "Как-никак, - размышлял он, - а сей фрегат - мой первенец. Да, пожалуй, и первый боевой российский корабль на Беломорье". Собственно, и ночь-то не обозначалась, как положено, мраком. Едва скрывшись за горизонтом, через час светило вновь брызнуло лучами, ярким светом озаряя стоявший на стапеле фрегат.
Невыспавшийся воевода зажмурил глаза и присел на лавку, блаженно улыбаясь в полудреме: "На Двине-то все по-чудному. В зиму, когда надобно, светило не светит и не греет, в лето все наоборот".
- Федор Матфей, - потревожил Апраксина за плечо Никлас. - Кажись, все готово, поди посмотри.
Притомленные за ночь плотники, прикрывая глаза от солнца, довольные своей работой, сидели на бревнах, а кто и растянулся поодаль на теплой стружке.
Сначала Апраксин обошел стапель, осмотрел помост - все ли убрали лишнее, какая-нибудь чурка на пути скольжения фрегата могла привести к беде. Потрогал последние крепежные подпоры, удерживаемые двумя большими клиньями.
- Поставишь на второй-то клин десятника да сам рядышком находись, - предупредил он Никласа. - Я-то буду подле государя, мало ли што стрясется.
Хватаясь за натянутый канат, Апраксин полез по сходням на фрегат. Не счесть, сколько раз забирался он по этой лесенке на строящееся судно за последний месяц.
На носу такелажники складывали в бухту просмоленный якорный канат.
- Коренной конец надежно ли закреплен? - сразу спросил он у Яна, ощупывая взглядом уходивший под палубу канат.
- Сам проверял, воевода, у киля скобой прочно скреплен, - ответил голландец.
- Останешься на судне старшим, на баке находись. Не позабудь доглядеть, штоб штандарт государев вовремя вздернули на корме…
Петр пришел на шняке после полудня, с опозданием, но в хорошем настроении. Прищурился, с хитрецой подмигнул:
- Припозднился вчера с компанией, Федор. Все ли готово, как фрегат?
- Все готово, Петр Лексеич, токмо тебе подпоры вышибить.
Солнечным полднем 20 мая 1694 года на стапелях Соломбальской верфи царь выбил собственноручно подпоры. Первый российский двадцатичетырехпушечный корабль, нехотя, чуть качнувшись, набирая ход, скользнул в устье Двины, рассекая зеркальную гладь. На корме, расправляемый весенним ветерком, затрепетал полосатый, трехцветный, бело-сине-красный флаг России.
Грянули пушки, повеяло гарью от полозьев на стапелях, шипели в воде всплывшие салазки. С носа фрегата, взметнув фонтан брызг, бултыхнулся в воду якорь, с двух сторон спешили шлюпки, заводили буксиры, тянули судно к достроечной пристани. По установившейся со времен Плещеева озера традиции на верхней палубе праздновали успешный спуск и подъем флага.
Пили здоровье царя, корабельных умельцев.
После бессонной ночи Апраксин быстро захмелел; и то и дело вздремывал от усталости. Петр наполнил кружки, толкнул его в бок:
- Очнись-ка, Федя. - Встал, посмотрел на корму, где реял штандарт, на разлившуюся многокилометровую ширь Двины. - Спасибо умельцам соломбальским за сие судно, да нельзя не выпить здоровье воеводы двинского. Вижу, не токмо зело усердие его нашим помыслам и старание, но дело знает оное по-нашенски, творит по совести, смекалку являет. Здоров будь, Федор!
Не садясь, переждав, пока все угомонятся, добавил:
- А имя судну нарекаем по второму апостолу - "Святой Павел".
За столом разом загалдели, потянулись поздравлять Апраксина. Меншиков, как всегда, ревниво, но без зависти поздравил первым.
- Будь здрав, воевода, люб ты мне.
"Однако хамоват становится Алексашка", - чокаясь, подумал Апраксин.
- Сколь долго в отделке будет судно? - хрустя любимым соленым лимоном, спросил Петр сидевшего напротив Никласа.
Голландский мастер, как всегда, ответил не сразу, немного подумал:
- Видимо, господин шхипер, не менее месяца займет. - И пояснил: - Надобно мачты подогнать по месту, установить такелаж, оснастить, паруса проверить. Еще спасибо, что не течет корпус.
Пир на корабле затянулся, но никто не заметил позднего часа. На голубом небе не было ни облачка, красно-медный диск солнца катился по горизонту, не помышляя скрываться из глаз.
Петр посмотрел на Апраксина, будто спрашивал.
- Дай Бог нам достроиться за это время. - Воевода поддержал Никласа. - К тому же все одно, торопиться пока некуда. Фрегат из Голландии неведомо когда будет.
Еще в Москве на совете с "адмиралами" царь обговорил идти в плавание на новом фрегате.
- Добро, - согласился царь, - будем ждать вестей от Виниуса. А пока суть да дело, пойдем-ка на Соловки, навестим преподобного Фирса, как думаешь, владыко? - обратился царь к Афанасию.
Афанасий перевел взгляд на Апраксина.
- Там, государь (Петр поморщился, но не перебил), твой воевода уже погостил, нынче твоя очередь.
Царь неожиданно резко дернулся в сторону, недовольно прищурился:
- Как так, Федор, когда ты поспел?
Не любил Петр, когда его в чем-то упреждали, да еще без его ведома. А тут еще в таком деле, как море. Царь засопел, схватил огурец, заиграл желваками.
Афанасий добродушно проговорил, прерывая молчание:
- Каждому христианину, государь, не заказана дорога в церковь. Воевода монастырю Соловецкому как правитель дань принес.
Петр ухмыльнулся:
- Ну, это дело другое. Меня-то архимандрит жалует?
- На Соловках, государь, преподобный настоятель с нетерпением ожидает приезда высоких гостей. Неделю, как он прислал кочь для вашего отвозу в обитель.
- А мы на своей посудине, "Святом Петре", туда двинемся, а кочь пущай следом идет, нам веселей станет. - Петр оглядел сидевших за столом. - Возьмем немногих. Тебе, Федор, там делать нечего, упредил-таки меня. - Он посмотрел на боярина Стрешнева. - Ты, Тихон, в прошлый раз с нами не был, Франца прихватим, Никита, князь-кесарь наш Бахусов, Алексашка с Захарием. - Петр повернулся к Афанасию. - А ты, владыко, пойдешь с нами?
Афанасий улыбнулся, словно ждал этого вопроса:
- Как не пойти, государь, с тобой, ежели сам жалуешь. Святое мое дело благословение Божье к тебе приветить.
- Быть по сему, а своих дьяконов сам определишь, да и нашего духовника не забудь.
На другой день обедали на "Святом Петре". Яхта стояла у пристани, грузили провизию, тянули такелаж, проверяли паруса. Команда обновилась, не было прошлогодних потешных, кроме Скляева и Меншикова. Отыскали Енсена и Прохора. Оказалось, что деверь на Соловках не был ни разу. Апраксин нашелся:
- Часть матроз возьмем с коча монастырского и кормщика, он те места должон знать.
Накануне на яхте пировали, Петр пригласил за стол всех попутчиков. По привычке заставлял всех пить, даже через силу. В этом деле послушным помощником шкипера, как всегда, оказался Никита Зотов. После возвращения из ссылки он исподволь превратился из духовного наставника в прошлом в патриарха пьяных застолий.
- Никитушка, штой-то Захарий наш отстает от компании, подлей ему секты, - входя в роль, командовал царь.
Захмелевший с непривычки доктор долго отказывался:
- Петр Алексеевич, невмоготу, душно.
В самом деле припекало, ветер стих, палуба раскалилась.
- А ты выпей, легче станет, - шутил Петр, подмигивая Никите, - выйди на палубу, там проветришься.
- Пей, тебя государь жалует, - тыкая полной кружкой под нос Гульста, подначивал Никита.
Все-таки заставили выпить…
Покидали Архангельский в день рождения шкипера, после обеда.
На яхте прибавилось пассажиров. Афанасий прихватил ризничего и дьякона. С ними появился и кормщик, служка Соловецкого монастыря. Бухнулся в ноги царю.
- Подойди, - поднял кивком Петр, цепким взглядом ощупывая кряжистого, лохматого монастырского служку, не торопясь спрашивать, кто, откуда.
- Антипка, сын Тимофеев, мы сумские, при монастыре.
- Путь ведаешь?
- Знамо. Сызмальства кажинное лето от Соловков по Беломорью в окиян да на Колу хаживаем.
От пристани соловецкая кочь отваливала сама, а яхту пришлось буксировать шлюпкой на стремнину. Ветер затих, паруса обвисли и только течение и начавшийся отлив потащили "Святого Петра" вниз по реке.