Визит возымел действие, Муртоза-паша давно ждал такого заявления. Он просто испытывал терпение русских. Хлопнув в ладоши, вызвал пристава:
- Когда ты будешь готов сопровождать посла царя Петра?
- Мне нужно пополнить припасы, собрать янычар. Не раньше чем через день-два. "У неверных сила, они так или иначе поступят по-своему. Не стоит больше испытывать терпение русского адмирала".
- Хорошо, - согласился Муртоза и объявил Украинцеву: - Можете отправляться завтра, но прошу вас, двигайтесь вдоль берега, не спеша, пристав нагонит вас в пути.
Утром 28 августа перед дальней дорогой на "Крепости" служили молебен. В полдень загрохотали пушки "Крепости" и всей русской эскадры, корабли один за другим снимались с якорей.
С берега отвечали прощальным салютом, провожая русского посла в Константинополь и расставаясь с русской эскадрой, которая направлялась к Таганрогу…
Петр остался доволен плаванием эскадры. Первый поход хотя и по-сырому, но сколотил корабли в единое целое. Экипажи поднаторели в морской практике, канониры обрели уверенность в стрельбах, капитаны узнали, на что способны их команды.
Покидая Таганрог, Петр оставил старшим Апраксина:
- Приводи в порядок корабли, расхудились они. Отведешь их к Азову. Там больше припасов, все под рукой и под обороной.
- Корабли уделывать, Петр Лексеич, плотников нет и конопатчиков: сам помнишь, на Воронеже беглых много, а здесь-то бежать некуда.
- Возьми всех мастеровых покуда у Салтыкова в Азове, а насчет беглых ты прав, добро, что напомнил.
Из указа к воронежскому воеводе Дмитрию Полонскому:
"Поставить заставы крепкие в тех же местах и с Воронежа иноземцев корабельных мастеров и всех ремесленных людей и плотников и работников без его В. Г. указу пропускать никого не указал и лошадей на Воронеж и по селам и по деревням продавать никому не велел".
Воевода Азова боярин Степан Салтыков всегда принимал радушно Апраксина. И каждый раз допытывался у него про своего сына:
- Федорушка-то мой как там, в Голландии?
Апраксин доброжелательно улыбался:
- Говорено тебе, Степан Иванович, в добром здравии и охоч весьма к учению. Давай-ка мне плотников да конопатчиков. Твоя-то верфь малая, потерпит, а мне эскадру до зимы поправить надобно.
Как ни спешили мастеровые, до осенних штормов все корабли не привели в порядок. Начался сгон воды, устье Дона обмелело. Только-только успели пройти к Азову галеры и часть кораблей. Три корабля вернулись зимовать в Таганрог. Четвертый, двадцатипушечный "Меркурий", застрял в устье Дона. "Корабль "Меркурий" за малой водой стал, сильным ветром бросило его на мель, разломало, пробило днище, занесло песком". Так и остался он во льду зимовать. Людей с него сняли, припасы перевезли в Азов.
В устье Дона бедствовала русская эскадра, но свою первую задачу она выполнила. В Стамбуле заговорили о реальной угрозе вековечному оплоту Турции на Черном море. Морская сила должна была подкрепить претензии русского царя на владение Керчью, а значит, свободное плавание и торговлю в Черном море. Но часто сила не устрашает, а вызывает раздражение у равного или сильного соперника. Гром артиллерийского салюта "Крепости" разбудил дремавших визирей в султанском дворце. "Если сейчас у русских небольшая эскадра, что потребуют они завтра, когда с воронежских стапелей сойдут десятки кораблей?"
Русский посол получил в конце концов жесткое "нет" на свои требования. "Тайный секретарь" султана Маврокордато резко объявил, что "тем Черным морем и кругом его всеми берегами владеет один султан, а иного государя к тому морю никакого владения, ни места нигде не бывало и ныне нет. И того ради и ныне и никогда плавания по Черному морю московскими кораблями и никаким судам для торговли повелено не будет, понеже от веков никто из иных народов при владении турском не имел на том море плавания". И это станет возможным "тогда, когда лишь Турское государство падет и вверх ногами обратится".
Закулисно поддерживали турецких визирей и мнимые друзья-европейцы, оберегая свои выгоды. "Послы английский и голландский, - доносил Украинцев в Москву Петру, - во всем держат крепко турецкую сторону и больше хотят им всякого добра, нежели тебе, великому государю. Торговля английская и голландская корабельная в Турском государстве исстари премногая и пребогатая, и что у тебя, государь, завелось морское корабельное строение и плавание под Азов и у Архангельского города, тому они завидуют и того ненавидят, чая себе в морской своей торговле великой помешки".
Переговоры затянулись, а тут еще бесшабашный пьянчуга капитан "Крепости" Петр Памбуг то и дело своими выходками ставил Украинцева в неловкое положение…
В Москве же с нетерпением ожидали вестей из Стамбула. Мир с турками развязывал руки для борьбы за выходы к берегам Балтики. Мысль о войне со Швецией за выход к морю созрела у Петра еще во время путешествия по Европе. К северным ближним морям тяготела Русь своими землями, отсюда лежал самый короткий торговый путь в Европу.
Видимо, вести о замыслах русского царя просочились и в Стокгольм. Осенью 1699 года в Москве объявилось шведское посольство, прибыло на дюжине карет и подвод.
- С чего бы это? - вопрошал посольский дьяк Возницын.
Шведы вежливо объяснили. У них правит новый король Карл XII. Русский царь должен присягнуть на Евангелии и подтвердить крестоцелованием прежний мирный договор со Швецией.
- Тому не бывать, - сказал Петр. - Объяви им, благо присягал я его отцу, другой раз не стану. А с Карлусом мне, ты знаешь, не избежать стычки. Покуда пускай отсыпаются, отъедаются, кормовые плати им.
Шведы не торопились, а царь в это время договаривался с посланцем Саксонии генералом Карловичем и датским послом Павлом Гейнсом о военном союзе против северного соседа.
Наступала пора воевать древние русские земли в устье Невы.
Шведские гости тем временем обживались в Москве, не скучали. Как-то шведский резидент в Москве Книпер пригласил к себе на застолье прибывших земляков, и в числе их одного из королевских дипломатов - маршалка фон Ране. Среди гостей посла, на свою беду, оказался и бранденбургский резидент Задор-Цессельский. Когда все были уже в сильном подпитии, предложили тост за короля Швеции и курфюрста Бранденбургского. Ране, сидевший рядом с Цессельским, захотел этот бокал выпить на брудершафт.
Резидент Бранденбурга не видел оснований для брудершафта с малознакомым человеком.
- Наши властелины и без того дружат.
Маршалку отказ показался оскорбительным, он двинул соседа кулаком в подбородок. Немец замахнулся стулом, швед обнажил шпагу, ударил Цессельского в грудь.
Маршалок струсил и сбежал. Дипломатический скандал дошел до Петра. Царь приказал отыскать зачинщика ссоры. Ране, переодетого в русское платье, поймали на рынке, где он хотел нанять подводу и дать стрекача. Маршалка взяли под стражу, посадили в тюрьму. Царь ездил к Цессельскому, утешал его, но рана оказалась смертельной, и спустя полтора месяца он скончался.
Долго тянулись переговоры между Москвой, Стокгольмом и Бранденбургом по поводу судьбы шведского маршалка. Давно покинули Москву посланцы Карла XII, не дождавшись крестоцелования и клятвы на Евангелии, а их товарищ так и окончил дни в темнице…
Радостно встречать рождественские праздники в родном доме. Давно, пять лет, не испытывал такого счастья Федор Апраксин, соскучилась и дворня по барину. Не было предела радости Пелагеи. Андрей еще не вернулся из Голландии. Дома его ждала жена на сносях.
Не успели распаковать вещи, как Козьма сообщил:
- Нынче Рождество-то непростое, год с него новый начинается.
"Надо же, - подумал Апраксин, - скитаешься по задворкам, ни о чем не ведаешь".
Утром в Преображенском, у Головина, прочитал указ: "По примеру всех христианских народов - считать лета не от сотворения мира, а от рождества Христова в восьмой день спустя, и считать новый год не с первого сентября, а с первого генваря сего 1700 года. И в знак того доброго начинания и нового столетнего века в веселии поздравлять с новым годом. По знатным и проезжим улицам у ворот и домов учинять некоторое украшение от древ и ветвей сосновых, еловых и можжевеловых, против образцов, каковые сделаны на гостином дворе у нижней аптеки. Людям скудным, хотя по дереву или ветви над воротами поставить. По дворам палатных, воинских и купеческих людей чинить стрельбу из небольших пушечек или ружий, пускать ракеты, сколько у кого случится, и зажигать огни. А где мелкие дворы - собрався пять или шесть дворов - зажигать худые смоляные бочки, наполняя соломою или хворостом. Перед бурмистерскою ратушей стрельбе и огненным украшениям по их рассмотрению быть же…"
Выслушав доклад Апраксина о кораблях, генерал-адмирал, вздыхая, сказал:
- У Воронежа, Федор Матвеевич, тож худое открылось. Протасьев и воевода в воровстве уличены. Ныне сам государь розыск чинит.
Не раз поступали челобитные на воронежских управителей, не доходили руки. Большие деньги крутились на воронежских верфях. Каждый корабль стоил многие тысячи, строили их десятками, работных людей больше двадцати тысяч человек, припасы разные. Там, где деньги, там и лихоимство.
Смотритель лесов Антон Веневитинов, "отводчик и попечитель корабельных лесов", за взятки направо и налево раздавал лесные угодья. Глядя на него, лесные сторожа за мзду отдавали на порубку заповедные породы деревьев…
Стольник, князь Николай Лихудеев "отпускал за деньги рабочих по домам, а в донесении отписывался, работные люди не хотят Великого Государя службы, бежали с работ".
Воевода Полонский за взятки "показывал вымершими живых", освобождая от повинностей. Воровали приказчики и подьячие.
Петр вызвал Протасьева в Москву. Тот не отпирался, при первом же допросе "Великому Государю вины принес". Выяснилось, что адмиралтеец брал взятки с городов, приписанных к воронежским верфям, продавал за деньги доходные места.
Следы привели и в Москву. Стольник Колычев, Судного приказа, "уличен во взятке с Дивова в 20 рублей и бочки вина за освобождение последнего от наряда к корабельному делу в Воронеже".
Сыск длился недолго, все лежало на поверхности, никто не запирался. Царь послал бурмистрам указы, дабы они показали, с кого что взяли.
Протасьев не дождался приговора и "в тех же числах с печали и стыда в Москве умер". Воевода Полонский "бит кнутом и послан к Азову на плотах до указу". Стольник Колычев и Дивов "были биты плетьми"…
Каленым железом выжигая мздоимство, Петр размышлял, кого послать в Воронеж, советовался с Головиным:
- Так мне, Федор, кроме Апраксина, некого ставить адмиралтейцем. Дело новое, великое, казна денег не жалеет. Надобна рука твердая, знающая и честная.
Адмирал Головин ответил без колебаний:
- Лучше Матвеича корабельное строение никто не ведает. Воеводой был, морское дело любо ему. Токмо одному-то не потянуть, ладные помощники ему потребны. Одного знаю, стольник Игнатьев, в делах проворен, честен.
- Добре, Апраксину один товарищ сыскан. Определил я нынче все дела корабельные у Судного приказа отнять, а учредить в Москве Приказ дел адмиралтейских и главою в нем Григорья Племянникова поставить. Другой будет товарищ адмиралтейцу…
Спустя несколько дней, в среду на мясопустную неделю, в доме у посланника Гейнса стол ломился от мясных блюд, но никто и словом не обмолвился. Лев Нарышкин и Федор Головин, Григорий Головкин, Гордон и сам царь с Меншиковым уплетали и телятину, и жареного поросенка. Глядя на них, и Федор Апраксин нет-нет да и подцеплял вилкой кусок говядины. "Ладно, согрешу, подкрепиться бы, Великий пост не за горами". Водился за ним один порок, любил вкусно откушать.
Со вчерашнего дня Апраксина не покидало тревожно-радостное настроение. Накануне Федор Головин обмолвился о разговоре с царем. Как-то оно на деле сложится…
В начале пирушки Петр ушел из-за стола и удалился с хозяином в дальнюю комнату. Апраксин догадывался, о чем они говорили. На днях прискакал из Новгорода от брата Петра гонец и сообщил, что Август II объявил войну Швеции и двинул войска в Лифляндию. Царь сразу обеспокоился. С Саксонией был уговор выступать вместе, но саксонцы могли опередить русских и овладеть Ригой, а может быть, и Нарвой.
Окончив беседу с датским посланником, царь не сел за стол, а остался у окна и поманил к себе Апраксина. Выглядывавший из-за спины царя Меншиков заговорщицки подмигнул ему.
- Значит, так, Федор, - раскуривая трубку, сказал царь, - порешили мы тебя поставить главным адмиралтейцем заместо Протасьева. Под твоей рукой в Москве Приказ дел адмиралтейских определен, начальным там будет Племянников Григорья, слыхал такого?
Апраксин вытер со лба испарину:
- Ведом, государь.
- Оно и добро. Завтра же разыщи Протасьева, он занемог, от греха дела примешь у него, какие есть бумаги. Из Судного приказа привезут всю канцелярию, примешь по описи вместе с Племянниковым. Да все приходы-расходы проверь крепко. Я днями отъеду к Воронежу, доделывать "Предистинацию". Пора ее на воду по весне спускать. Ты долго здесь не мешкай, приезжай на Воронеж, там остальное обговорим.
Петр уехал, а на другой день начальник Разряда Тихон Стрешнев вызвал Апраксина:
- Слушай, Федор, государев указ. - Царь вменил Тихону в обязанность именные указы под роспись объявлять. - "Великий государь, - размеренно-певуче читал Стрешнев, - указал Адмиралтейские и Корабельные дела ведать Стольнику комнатному Федору Матвеевичу сыну Апраксину. А писать его во всяких делах Адмиралтейцем".
Первый раз слушал Федор царский указ о своей персоне. Но Стрешневу такие дела были в привычку. Сняв очки, усмехнулся:
- С прибытком тебя, Федор, на государевой службе.
- Благодарствую. Не откажи, Тихон, вечером ко мне радость поделить.
За трапезой опытный Стрешнев подсказал:
- Нынче государю донес, что указ тебе объявлен. Ты-то сам ему поведай. Петр Лексеич страх как уважает такие ведомости.
"Век живи, век учись. Оно и никогда не поздно, доброе познавать", - размышлял на следующий день новоиспеченный адмиралтеец.
"По соизволению твоему, - сообщал он царю, - премилостивейшего моего государя, указ о принятии адмиралтейских дел слушал и исполнять по воле твоей, государевой, то дело готов. Полагаюсь во всем в твою государеву волю. С сего означенного числа неделю спустя к тебе, государю, поеду. Раб твой государский Федор Апраксин. Покорно челом бью".
Провожали Федора всем двором. Он обнял мать, погладил жену, успокаивая:
- Крепись, Пелагеюшка, все обойдется, скоро на Воронеж тебя заберу…
Адмиралтеец, Адмиралтейство… Три-четыре года назад и вовсе незнакомые на Руси слова, они и теперь были внове даже для привычных к иноземному говору подьячих московских приказов. Дело, которое процветало во многих странах тысячелетиями, с библейских времен, поры постройки ковчега Ноем, становилось центром державной политики на древней земле потомков Киевской Руси.
Строили морские суда на Руси и прежде: в Новгороде Великом, в Запорожской сечи, на Дону и в Беломорье. Там сооружались суда для сиюминутных целей, без дальней перспективы, часто для прокорма или обыденных торговых дел. Третий царь из династии Романовых задумал создать флот для утверждения России на морских просторах, и прежде всего вооруженной рукой.
Но флота еще не было, его предстояло создать. Первый поход небольшого отряда, который по Азовскому морю, как будто удался. Турки вроде бы убедились в серьезности намерений русского царя. С другой стороны, никто не знал истинной цены боевых качеств этих нескольких русских кораблей. У турок же флот насчитывал около сотни подобных судов…
В Голландии и Англии царь своими глазами видал заведения, где сооружали сотни и тысячи торговых и военных судов. В Англии морскими делами управляло Адмиралтейство. Оно ведало и суммами, отпущенными на строительство кораблей, и готовыми к плаванию кораблями со всем положенным вооружением и подготовленным экипажем.
В России испокон веку строили избы и каменные дома для жилья, небольшие заводы, церкви да монастыри…
Боярская дума три года назад приговорила: "Морским судам быть". Приговор состоялся, а настоящих судов не прибавлялось, хотя деньги ушли немалые.
Ни в одной морской державе не строили морские суда в таком удалении от моря, как в России. Верфи создавали на реках, которые и в половодье не бывали судоходными. Корабли поэтому строились ущербными, мелко сидящими, плоскодонными. А таким в штормовом море делать нечего, захлестнет волна, перевернет. Пробовали делать и мореходные, с большой осадкой, но для проводки их к морю половодья надо ждать или сами корабли отправлять на понтонах-камелях. Мороки не оберешься, а делать нечего…
Первым, по всем параметрам морским, русским кораблем на стапелях воронежской верфи "весной 1700 года красовалась 53-пушечная "Предистинация". Задуманный и рассчитанный по науке, воплощенный в чертежах самим Петром, первый линейный корабль русского флота готовился к спуску на воду. Конопатчики, словно мухи, облепили борта. Где на стропилах, где подвешенные в люльках, колотили деревянными молотками-мушкарями по лопаткам-лебезам, вбивая и осаживая паклю в пазы обшивки корпуса. Плотники сплачивали доски, настилали последнюю верхнюю палубу.
На высокой надстройке кормы, высунув языки, в поте лица корпели резчики, создавая в деревянном обрамлении ажурную вязь украшений.
Федосей Скляев и Лукьян Верещагин, главные строители "Предистинации", лазили где-то в чреве корпуса, который раз проверяли надежность крепления несущих конструкций - киля, шпангоутов, бимсов.
Петр с топором стоял, облокотившись о фальшборт. Только что он подогнал очередную доску настила верхней палубы и сейчас отдыхал, сдернув шапку и подставив лицо ласковым лучам мартовского солнца.
Таким и увидел его издали Апраксин, прыгая по лужам, окружавшим помост стапеля.
- Здорово, адмиралтеец, - встретил его царь, - какие добрые вести привез?
- Так што, Петр Лексеич, пушки из Москвы третьего дня ушли с обозом, днями будут здеся. Блоки и юнферсы недостающие самолично проверил перед отправкой, тоже придут без задержки.
- Зело приятно, - устало улыбнулся Петр. - От Украинцева нет вестей? - И, не дождавшись ответа, махнул рукой: - Сам ведаю, покуда молчит. Ты не сегодня-завтра осмотрись, объезжай все верфи и в Ступине, на Чижовке, Паншине. Загляни на лесосеки, оберегай дуб. Помни, ты в ответе за весь край до Азова и Таганрога.
- Тяжела ноша, Петр Лексеич, как поспеть всюду?
Петр рассмеялся:
- Сладишь. Помощничков своих запряги. С кораблями Крюйс и Рез управятся, на стапелях Федосей с ватагой, Осип Най, вскорости толковый малый Козенц из Англии прибудет.
Петр выдернул топор из обрубка бревна, давая понять, что разговор окончен.
- Ну, полно, погрелись на солнышке. Через неделю будь здеся. Божий корабль к спуску готовить будем. Он и твой первенец на Воронеже…