На Дону звенели топоры, визжали пилы, грохали молотобойцы в кузнях, строгали, утюжили уходившие к ледовому припаю полозья стапеля, где высилось "Божье предвидение". Рождение первого российского корабля задело и столицу, в Москву пришел царский указ: "В нынешнем 1700 году велено ехать на Воронеж к Вербному воскресенью боярам и стольникам…" Да не одним думным мужикам, а с женками и детьми старшими да снохами. Силой вытаскивал царь московскую знать из теплых насиженных палат, сдергивал пелену с глаз, чтобы не только показать диковинное, а и приобщить к своим далеко идущим замыслам…
Полтора года тому назад Петр вернулся из странствий по европейским странам. Общался с курфюрстами, королями, цесарем. Европейские властители присматривались к царю из далекой и, как казалось, дикой Московии. Скептически посмеивались про себя, прислушиваясь к речам увлеченного своими замыслами молодого венценосца…
Но тут аккредитованные в Москве посланники и резиденты получили приглашение царя присутствовать на спуске первого корабля, построенного по русским чертежам русскими кораблестроителями.
Приглашая иноземцев в Воронеж, Петр преследовал и другие цели. Перед Вербным воскресеньем Воронеж гудел как улей.
После зимовья работные люди тянулись к теплу, на солнцепек. Многие сотни мастеровых сновали по верфи, расположенной под горой на острове, в излучине старого русла Воронежа. На одних стапелях постукивали конопатчики, на других с криком и грохотом рабочие вытягивали на палубы через блоки, увесистые отесанные бревна. То и дело испуганно взмывали в небо стайки грачей и перелетали на противоположный, нагорный берег, в более тихие места. Но и здесь, в обустроенном и разросшемся за последние годы посаде, в эти дни наблюдалось необычайное оживление. По раскисшему бездорожью улиц и переулков скрипели боярские кареты, покачивались на ухабах колымаги многочисленных стольников и спальников, поименованных в царском указе. Каждый боялся опоздать к сроку, но оказалось, что спешили понапрасну. В этом году весна задержалась и половодье запаздывало. Миновало Вербное воскресенье, а кромка воды только-только подступала к стапелю, где красовалась "Предистинация".
Петр не давал скучать московским гостям. Почти каждый вечер затевался праздный ужин в деревянном царском дворце или палатах воеводы. Правда, на всех приезжих мест не хватало, приходилось уступать по старшинству, ожидать своей очереди.
Царь продолжал днем работать на верфи, а вечерами появлялся на званых торжествах. Пригласил его и Апраксин.
- Петр Лексеич, покоя не сыщу, звание свое, адмиралтеец, осветить бы надобно. Пожалуй ко мне отобедать.
Петр вытер вспотевший лоб, прислонился к фальшборту.
- И то пора. Токмо пригласи наших из кумпании, штоб был Шафирка, и непременно Павла Гейнса повести, посланника датского.
Апраксин послал Фильку по дворам, разыскивать Головина, Ромодановского, Стрешнева, Нарышкина, Голицына…
Гейнсу приглашение передал с глазу на глаз.
Пока собирались приглашенные, Головин вполголоса переговаривался с хозяином дома:
- Намедни прискакал гонец из Лифляндии, привез ведомости от Августа. Саксонец, вишь, не дожидаясь нас, норовит первым куски полакомее отхватить, на Ригу метит, а может, и далее.
Апраксин недовольно засопел:
- Выходит, Август государя объегорить задумал?
- Так получается, Федор Матвеич, - беспокойно заколыхался тучный Головин, - нам-то починать невмоготу, покуда Украинцев с турком замирения не обговорил…
За столом Петр заставил Апраксина осушить до дна большой серебряный кубок, наполненный до краев водкой.
- Пускай твоя новая служба полнится делами славными, как сей сосуд, - смеясь, проговорил царь.
Спустя полчаса он вместе с Гейнсом и Шафировым удалились в заднюю спаленку, плотно притворив за собой дверь. Беседа за закрытыми дверями тянулась часа два… О чем толковали в комнатке, сидевшие за столом только догадывались. Датский посланник Павел Гейнс доложил довольно подробно об этой встрече своему королю Фридерику IV. "Царь сказал, более он осуждает польского короля и его меры, и спросил меня, можно ли одобрить его поведение, когда вместо того, чтобы лично присутствовать при предприятии такой важности, польский король остается в Саксонии, чтобы развлекаться с дамами и предаваться там удовольствиям. Я из почтительного респекта мог отвечать только выражением лица, высказывавшим желание чтобы оно было иначе, но царь продолжал мне говорить, что он не знает, как быть с договором с польским королем. Он кажется боится, и даже говорил об этом прямо, что после того как польский король, овладев Ригой, если это удастся, как бы этот король не заключил сепаратного мира и не оставил своих союзников, впутав их в войну. Я ответил, что Ливония, кажется, стоит труда и, чтобы успеть в этом, необходимо содействие царя. Он согласился, но заявил, что прежде, чем он не будет уверен относительно мира с турками, и он не может по-настоящему разорвать со Швецией. Его царское величество привел примеры своих предков, когда они вели войну зараз на две стороны. Но царь надеется до конца этого месяца иметь хорошие и надежные известия из Константинополя.
Затем опять с выражением досады его царское величество заявил мне, что генерал Карлович очень много здесь наговорил, но, кажется, от всего этого не будет последствий, которые были обещаны, что он, впрочем, лично его уважает, но в этом деле нет достаточной силы. Я смягчал дело, насколько мог, сваливал причины на то, что, может быть, нельзя было примирить намерения короля с намерением республики и что на это нужно немного времени; достаточно уже и того, что разрыв действительно совершился и что в будущем дело пойдет лучше. Царь ответил, что он этого желает, и кончил в сильных выражениях о том, что не следовало заключать договора и подымать союзников, не исполняя дело как следует".
Через несколько дней Апраксин гостил у Головина, и Петр снова имел долгий, доверительный, с глазу на глаз, разговор с датским посланником в присутствии Шафирова.
Апраксин видел особую симпатию Головина к Шафирову.
- Не токмо языками многими владеет, но умнейший и проницательный человек, - хвалил его генерал-адмирал, - сам государь его привечает…
Апраксин и сам заметил, как расположился к нему царь во время путешествия в Европу. Сын обрусевшего и крещеного еврея-переселенца, подьячего Посольского приказа, Павел Шафиров на лету, бойко переводил с немецкого, французского, голландского, польского, латинского… Без запинки читал с листа иноземные грамоты в русском переводе. И не просто переводил, но и нет-нет да и высказывал свои дельные реплики…
Между тем во второй половине апреля небо над Воронежем распогодилось, солнце припекало по-летнему, кудрявые белоснежные облачка зависли в лазоревой голубизне над разлившимися до горизонта вешними водами.
Полая вода залила крайние киль-блоки, на которых покоилось "Божье предвидение", их заменяли на спусковые, и настал день и час рождения первенца русских мастеровых людей.
По главенству спуском на воду руководил генерал-адмирал. Он степенно расхаживал вдоль помоста, твердо переставляя полные ноги, обтянутые шелковыми чулками. По сути же заправлял всеми предпусковыми работами адмиралтеец Апраксин. Он один по знанию всех деталей строения корабля, его конструкции и устройства мог грамотно и точно распоряжаться подготовкой к спуску и подчиненными ему людьми на верфи.
В последний раз с Верещагиным и Скляевым обошел он вокруг стапеля, проверяя расставленных людей, осматривал каждую подпору на доброй сотне саженей по пути корабля к плескавшейся у киль-блоков воде.
Остановившись у приспущенного трапа, снял шляпу, вытер пот со лба.
- Кажись, все, робята. Федосейка, айда на бак к якорям, а ты, Лукьян, на корму к флагштоку, распутай снасти, чтобы ненароком флаг не застрял.
Он поднял шляпу, окинул взглядом стапель и отмахнул стоявшим наготове у бортовых подпор мастеровым:
- Стрелы вон!
Дружно застучали кувалды, выбивая клиновые брусья спусковых блоков…
Адмиралтеец лихо набросил шляпу набекрень и вразвалку подошел к ожидавшему у среза кормы Петру.
- Так что, господин капитан, порядок, можно приступать.
Апраксин с поклоном протянул ему кувалду с длинной рукояткой, взял сам такую же, и они встали по обе стороны от кормы, у последней подпоры, которая сдерживала вздрагивающую от порывов ветра "Предистинацию".
Затихли столпившиеся в стороне гости, примолкли сидевшие на укрытых коврами лавках их жены.
Головин сорвал с шеи белый шарф, чуть приподнявшись на цыпочках, поднял его над головой и резко опустил вниз.
- Стрелы вон! - звонко крикнул Петр и выбил клин.
Освобожденная махина, застыв на мгновение, будто нехотя тронулась и медленно заскользила в воду, убыстряя движение…
Загрохотали пушки, вспенившиеся волны выплеснулись на берег, окатывая присутствующих каскадом брызг. А "Божье предвидение", укрощенное якорным канатом, развернулось по течению и заколыхалось на воронежской волне…
Началось празднество. Заздравные тосты звучали на палубе корабля на берегу, вокруг стапелей, где обильно угощали мастеровых. Вечером над верфью и городом взметнулся фейерверк. Гости пили, хмелели, отсыпались и продолжали веселиться. Бояре и стольники радовались от души, любовались диковинкой:
- Неушто кумпанские кораблики будто корыта по сравнению с ним.
- Такая громада до окияна доплывет.
- Где окиян-то? Кругом степь да степь.
- Доплывет до Азова, а там море…
- А на море-то турок - не дурак, не пустит.
- Государь перцу им задаст…
- Все одно, зело пригож кораблик.
Хвалили новое судно не только доморощенные обыватели. Иноземные посланцы лазили по кораблю, трогали обшивку, спускались в трюм, смотрели, нет ли воды. Днище оказалось сухим…
Генерал-адмирал принимал поздравления и как начальник Морского ведомства, и как глава Посольского приказа. Разделил радость со своим украинским приятелем-знакомцем гетманом Иваном Мазепой.
"…О корабле, сделанном от произволения монарха нашего извествую: есть изрядного художества… зело размером добрым состроенный, что с немалым удивлением от английских и голландских есть мастеров, которые уже многих лет сие искусство употребляют, и при нас спущен на воду и щоглы подняты и пушек несколько поставлено".
Не преминул донести в секретном послании в Гаагу и датский дипломат Ван дер Гульст: "Будучи в Воронеже… мы видели спуск очень красивого корабля, построенного самим царем с помощью русских рабочих. Ни один иностранный мастер не приложил руку к этому делу".
Кончились праздники, потекли будни. Петр не уезжал, ставил на "Предистинацию" мачты, тянул на талях первые пушки, примерял их к орудийным станкам.
Апраксин докладывал невеселые вести:
- Осмотрелся я, Петр Лексеич. Лес-то воруют по-прежнему, особенно дуб секут. Мало сторожей, не поспевают…
Петр нервно дернул щекой, со звоном вонзил топор в колоду.
- Сторожей найми, с них спрашивай. Кто дуб сечет, тому голову посеку, указ готовь. Што еще?
- Беглых многовато.
- Заставы поверяй. Игнатьева пошли на дороги.
Петр схватился за топорище, выдернул топор.
- Вскорости отъеду я, сам видишь, надобно на севере дело заваривать, полки готовить. Ты здесь наладишь, спускайся к Азову, оберегай крепостцу. Таганрог обустраивай, за турком поглядывай.
Петр уехал в конце мая. К бурмистрам одиннадцати приписанных к Воронежу городов по всем лесосекам полетел указ адмиралтейца:
"Объездчики и караульные, которым заповедные леса приказано было стеречь, а по смотру в тех лесах явились их небрежением и слабостью, посечены дубовые леса, а иные по розыску оттого имели взятки и после розыска сидят и ныне на Воронеже и в разных местах, и тех объездчиков Великий Государь указал в тех местах, где сечен дуб, а они того не стерегли, за посечку дубную и за недосмотр их и за взятки на тех местах тех объездчиков-сторожей казнить смертию - повесить".
Били лесных сторожей плетьми, ссылали в Азов, а которых и казнили смертью, но лес все равно рубили, только теперь без их ведома. Крали в непогоду. Пищу-то готовить надо. В зиму избы топить да баньку - так веками повелось, иначе не прожить. Спустя два года уразумеет это и царь, разрешит выборочную порубку леса…
Появились и изъяны спешной, без опыта, постройки "кумпанских" кораблей. Исполняя волю царя, корабельную сосну пилили, из сырой тесали брусья, перетирали в доски и тут же пускали в ход, без просушки. Мастера-голландцы крутили головами, посмеивались, но Протасьев только покрикивал на них:
- Царь-государь повелел, не нам рассуждать, сказано строить без промедления.
Первый морской караван с "Крепостью" кое-как держался на воде, доплыл до Азова. До сих пор половина галер стояла на приколе, починялась у Азова.
Царь осматривал "кумпанские" корабли вместе с Апраксиным, недовольно передергивал плечами:
- Кумпанства не зело сотворили кораблики плошие размером, недоброй пропорции и к тому же и худые крепостью.
- Оно так, государь, - соглашался Апраксин. Теперь, после назначения адмиралтейцем, он при людях обращался к царю по титулу. - Токмо работные люди ни при чем. Велели так начальные приказчики.
Петр покусывал губы, понимал, что сам порол спешку перед отъездом за границу.
- Возьмешь Крюйса и Реза, они дошлые. Пущай досконально обследуют каждое судно, к чему оно пригодно…
Проводив царя, Апраксин разделил все строящиеся "кумпанские" корабли на две части. Одну осматривал и оценивал Крюйс, другую Рез.
Кроме этих судов, на стапелях Воронежа англичане Най и Терпилий по чертежам Петра сооружали многопушечные фрегаты. Почти каждый день они досаждали Апраксину просьбами прислать плотников.
Редкий день обходился без тревожных докладов строителей.
- Бегут работные люди, адмиралтеец. Должно быть у меня семь десятков, а на верфи только две дюжины.
Апраксин казался спокойным, отвечал, посмеиваясь, Наю:
- Что поделаешь, Осип, служба у нас не сахар, к тому же и государев кораблик Скляев спешит достроить. Там, почитай, работенки не на одно лето.
Однажды утром прибежал взволнованный Федосей:
- Федор Матвеевич, беда. Утекли в ночь резчики. Васька Шпак да Гаврилка Скворцов с дюжиной товарищей.
Невозмутимость на этот раз покинула адмиралтейца, и он смачно выругался:
- Ну, погодите, треклятые. Ладно в зиму, в морозы, а нынче-то лето красное, грех бегать.
В тот же день приказал своему помощнику, стольнику Игнатьеву, действовать без промедления:
- Наряди, Петро, по ихним волостям стражу с урядником. Сыскать подлецов и возвратить.
А тут еще прислал царь из Москвы новое задание: строить по его расчетам брандера. Привезли письмо и чертежи корабельные подмастерья Фаддей Попов и Савва Удалов. Апраксин помнил их по Амстердаму.
- Какие такие брандера? - разглядывал чертежи Апраксин.
Попов ухмыльнулся:
- Вспомни-ка, Федор Матвеевич, голландцы их строили. Сие судно начиняется порохом, дабы неприятельский флот зажечь и на дно пустить.
- Все одно, их нынче некому строить.
- Тебе видней, перед государем ответ держать.
Англичане внимательно прочитали чертеж, похвалили:
- Разумно составлено по размерам судно, токмо делать его теперь не станем, надо закончить то, что начали.
Терпилий кивнул на торчавшие шпангоуты фрегата, а Най поддержал товарища:
- Ответствуй Матвеев государю, не бойся. Плотник будет, будет и работа.
Наконец-то пришли вести из Адмиралтейского приказа от Племянникова по розыску беглецов. "И из них Василий Шпак, Дмитрий Морозов сысканы и на Воронеж с женами посланы с подьячим Иваном Зюзиным, да с ним же посланы сверх росписи Ивашко Тютрин, а Михайло Мудовский не сыскан, взята жена его, а Ивашко Плешко не сыскан-де. Взята теща его. Андрей Гривцов не сыскан же, взята мать его и велел держать в приказе".
На верфи по одному-два возвращались плотники, их били кнутом, но не сильно, "не до мяса" и тут же ставили на работу.
Вечерами Апраксин с Игнатьевым по очереди обходили стапеля, проверяли сторожей - время жаркое, пора сухая, как бы пожара не случилось.
Возле землянок холостые и одинокие рабочие варили на кострах кашу, приносили на ватагу от целовальника полведра, а то и ведро водки. Отдыхали телом, услаждали души.
Мастеровые собирались в трактире, туда тянулись бессемейные офицеры, иноземные корабелы, англичане, голландцы, немцы, венецианцы. Офицеры обычно устраивались наверху, во втором жилье. В отдельной комнате иногда появлялись Крюйс, Рез, Най, Терпилий, Скляев, Верещагин, Игнатьев, Апраксин. Дома Апраксина, Крюйса, Скляева стояли рядышком, на взгорье. Они часто ходили друг к другу в гости. Но не прочь были и пообщаться в широкой компании, послушать то, чего не услышишь в казенном доме, на службе. Как водится, судачили о многом и по-разному и спорили иногда до хрипоты. Частенько препирались между собой вице-адмирал Корнелий Крюйс и шаутбенахт Ян Рез. Они и на службе почти каждый день сражались, доказывая каждый преимущество своих знаний в морском деле.
Однажды засиделись в таверне допоздна, в чем-то не сошлись, поначалу спорили по-русски, потом перешли на голландский, раскраснелись, вскочили оба, распетушились. Опрокинули стулья, выхватили шпаги…
Апраксин едва успел встать между ними, крикнул Скляева, Верещагина и капитана Рахмана. Развели спорщиков, отобрали шпаги.
Наутро Крюйс пришел вместе с Резом к Апраксину, хмель еще не сошел, но вид был виноватый.
- Вина моя, господин адмиралтеец, - начал Крюйс, но Апраксин рассмеялся, не дал ему договорить:
- Горяч ты больно, вице-адмирал, добро все так кончилось. - Апраксин прошел в угол комнаты, взял шпаги. - Впредь шпаги-то дома оставляйте, когда в харчевню пойдете. А государю о вашей проделке все одно отпишу. Вы на государевой службе, деньги вам плачены от неприятеля оборонять, а не друг дружке кровь пускать.
Вечером засел за письмо. Царь ждал ответа на последнее указание свое о постройке брандеров, не терпел, когда мешкают.
Сложилось так, что вот уже который год царь привык доверительно полагаться на давнего приятеля, наставника и помощника, а бывший спальник, "дядька", иногда и между деловых строк посланий своему повелителю делился своими сокровенными переживаниями.
В распахнутые окна избы тянуло речной прохладой, стихли перестуки на стапелях, и тишину нарушал лишь нудный, зудящий комариный писк. На столе рядом с чернильницей высился запотевший жбан с пивом, только что принесенный Козьмой из погреба. Пристрастился Федор Матвеевич к этому своеобразному напитку еще в Архангельском. Там пиво варили немцы. К Воронежу бочки с пивом везли из Москвы…
"За премногую твою милость, - начал неторопливо чиркать пером Апраксин, - челом бью, что изволил писать ко мне, рабу своему с Фадеем Поповым и Саввою Уваровым, они же вручили мне от милости твоей брандерам чертеж с размером и свидетельствованные статьи. Только государь в оном гневу не положи, ей, ей, старово не можем осилить, паче всего имею великую нужду в плотниках.
Товарищи мои, вице-адмирал и шаутбенахт, великую между себя противность имеют, и был, государь, такой случай: что показали друг другу свои шпаги, а если бы не случился тут я, тако ж и не помогли другие офицеры, маю, чтоб из них кому был ущерб.