Английский, французский, голландский и датский послы обычно с нетерпением ждали приглашения царя в Воронеж. У представителей морских держав всегда особый интерес к морскому делу. Особое рвение проявлял вездесущий посланник английского короля Чарльз Витворт… Отслужив молебен после спуска "Старого Орла", справив торжество, Петр сам повел к Азову отделанные и готовые корабли. Царский штандарт он поднял на любимом детище, изящной и грозной "Предистинации". Апраксин провожал его в устье.
- Забот у тебя, как всегда по весне, невпроворот, - чеканил царь, - не мешкай с оснасткой для балтийских верфей. Пошли кого в Липцы, торопи с пушками. Ты же сам наладил там литье, теперича спуску не давай. Каждое лето не одна сотня орудий на корабли потребна.
- Как с послами быть, Петр Лексеич? Всюду нос суют.
- Пущай глядят, не гони. Все одно шпионы шастают. А так лишний раз государи их закумекают, верно генерал-адмирал? - Царь озорно подмигнул Головину.
- Оно так, государь, но и всякое худое донесут.
- Нам не привыкать, пускай пакостят, охоту у нас не отобьют.
И в самом деле, иноземные посланцы иногда описывали своим суверенам увиденное не без высокомерия.
Первое послание Витворт отправил государственному секретарю после отъезда царя. "Его Царское Величество отправилось к Азову 10 числа текущего месяца с 4 кораблями и 6 бригантинами… Адмирал останется в Воронеже, пока не получит известий от царя из Азова". Следом сообщил в Лондон о намерениях царя.
"После того он, Головин, особенно упомянул о желании царя добыть из Англии двух или трех корабельных мастеров для постройки кораблей на Балтийском море.
Я уже имел честь уведомить вас, что Царь страстный любитель кораблестроения. Он сам очень хороший мастер и в прошлом году выстроил корабль, который во всех отношениях ни в чем не уступает ни одному из кораблей его флота".
По возвращении в Москву Витворт составил обстоятельный доклад, который закончил припиской: "На реке Дон находится в готовности от 30 до 40 судов разной величины, но все они голландской постройки и из очень худого леса, все они годны больше для показа, чем для службы, а остальные находятся в таком дурном состоянии, что едва ли куда-нибудь годятся".
Взгляды Витворта разделял и голландский резидент Яков Ди-Биэ, но имел свое мнение.
- Русские построили неважные корабли здесь, в Воронеже. Но учтите, это их первые опыты, а "Предистинация" достойна носить флаг любой европейской державы.
Витворт настаивал на своем:
- Согласен, коллега, но в общем царю не обойтись без мастеров наших в таком сложном деле.
"Опять заносится этот чванливый британец", - слушая Витворта, размышлял голландский резидент, скрывая легкое раздражение.
- Не умаляйте русских умельцев. Кумир царя Скляев управляется на стапелях не хуже мастера Козенца. Он построил "Предистинацию". Кстати, я случайно услышал, что царь Петр отправляет его в свою новую крепость Петербург строить корабли для нового флота на Балтике…
В конце лета Петр вместе со Скляевым урывками работал на левом берегу Невы. На наспех сколоченных стапелях вырастали корпуса новых бригантин, сконструированных Скляевым. С легкой руки Петра эти галеры-бригантины назвали скампавеями. Небольшой длины, метров тридцать, с тремя мачтами для парусов и дюжиной пар весел, они были вооружены пушками, вмещали больше сотни солдат для абордажа. Возле скампавей деловито суетился новоиспеченный шаутбенахт Иван Боцис. В прошлом году по протекции Крюйса царь принял на службу этого опытного капитана венецианского флота, выходца из Далмации.
- Ты в галерах смыслишь больше всех, будешь начальствовать галерным флотом, - определил Петр задачи Боциса.
Покидая вечером верфи, Петр спешил в свой уютный домик на противоположном берегу реки. Там до поздней ночи просиживал над проектом новой верфи - "Адмиралтейского дома".
- Такой у нас не было, - показывал чертежи Скляеву, - попомни, как у голландцев? Будешь зараз строить по три десятка фрегатов.
Скляев удивленно разглядывал эскиз. "Будет где приложить умельство. Здесь не Воронеж, море под боком". В Петербурге, который пока был больше похож на разросшуюся по обеим берегам реки деревню, готовились к открытию новой верфи. Напротив острова, где стояли батареи Василия Корчмина, царь выбрал ровную полянку с пологим спуском к воде. На праздник закладки первого камня съезжались гости с Ладоги, Котлина. Прибыл и вызванный царем адмиралтеец.
Хмурая осень расщедрилась в торжественный день. Серое небо распогодилось, скупое осеннее солнце заиграло багрянцем в рощах на противоположном берегу Невы. Стреляли пушки Василя Корчмина, им отвечали батареи на левом берегу. За длинным, сколоченным прямо на берегу столом звучали заздравные тосты. Рядом с царем расположились Меншиков, Головин, Апраксин, Крюйс. Петр, как обычно, чуть не силой заставлял беспрерывно наливать и осушать бокалы, но между тостами не забывал и дела:
- Покуда здесь будем галеры строить, с них почнем. Они потребны сей день. Ты, Данилыч, как губернатор, бери под опеку все северные верфи. Федор-то далече, у него забот в Воронеже и Азове хватает. Дельные вещи - такелаж, паруса, припасы огневые - також все с Воронежа сюда тянем.
Головин слушал царя, отодвинул недопитый кубок.
- Все верно, государь, Федор Матвеевич флот Азовский сподобил, ему и подымать флот Балтийский.
- Погодит пускай маленько, кампанию, другую. Линейные корабли до ума доведет. Ты винцо-то попивай.
Часть пятая
Адмирал и генерал
Генерал - значит главный. Устанавливая в России эту приставку к званиям фельдмаршала и адмирала, Петр четко наделял людей, имевших этот чин, полномочиями на флоте и в армии.
Генерал-адмирал Федор Алексеевич Головин не однажды задумывался, за какие заслуги, каким образом стал он генерал-фельдмаршалом. Произошло это в самом начале войны со Швецией. Переходили они вместе с царем к Новгороду и дальше к Нарве. После одного из шумных застолий в Новгороде и родился на свет указ о производстве его в генерал-фельдмаршалы. Он прежде и полком никогда по-настоящему не командовал, а в этом походе в подчинении у него и войск не было. Под стенами злополучной Нарвы он оказался самым старшим по званию, но фактически не у дел. Отъезжая в Новгород, царь взял и его с собой. И, быть может, к лучшему, а то, не дай-то Бог, попал бы в плен к шведам…
Состоя начальником Воинского морского приказа, старался хоть малую толику времени уделить флоту, но все никак не получалось. Заедали архиважные дела в Посольском приказе, Ямском, каждый день дьяки тащили вороха бумаг из Оружейной, Золотой, Серебряной палат. Грешным делом, выходил в море последний раз на "Крепости", когда провожали посольство. Давненько это было… Ныне государь поручил ему новый Балтийский флот, вменил "господину адмиралу над него смотреть, яко вышнему правителю".
Поневоле приходилось знакомиться с кораблями. А они где? В море, у Котлина, тем паче сам государь туда пожалует.
Головин припоздал, царь опередил его, раньше вышел в море. Командир шнявы "Мункер" Наум Сенявин вторую неделю похмелялся каждое утро. Только что его произвели в боцманматы, а друзей-товарищей пруд пруди, с каждым надо отпраздновать. Но вчера вечером получил приказ царя готовить корабль к походу на Котлинский рейд.
Лед на Неве еще не прошел, шняву мотало туда-сюда, рвало с якорей, а государь каждый день теребил: "В море, в море". "Соскучилась, поди, душа морская по простору", - посмеивался про себя командир шнявы.
Первым на Котлинском рейде бросил якорь вице-адмирал Крюйс. Он поднял свой флаг на тридцатидвухпушечном фрегате "Олифант". На самой быстроходной шняве "Мункер" развевался царский штандарт капитан-командира Петра Михайлова.
Один за другим подходили фрегаты, ложились в дрейф.
А в устье Невы шаутбенахт Иван Боцис, командир галерной эскадры, отдавал почести генерал-адмиралу Головину. Встречал пушечной пальбой, игрой на флейтах, с барабанным боем, криками "ура" матросов на вантах.
Головин отдувался, неторопливо поднимаясь по трапу, озирался по сторонам. Такого этикета он не встречал.
- Сие, ваша светлость, - доложил Боцис, - на венецианский манер.
- Ну, как знаешь, - высказался довольный церемонией генерал-адмирал, - поднимай якоря, догоняй государя.
Запели дудки, загремели барабаны.
Галеры и бригантины стройной колонной потянулись из устья Невы.
Тем временем "Мункер" с отрядом фрегатов впервые ушел далеко. Кроншлот давно скрылся из виду. Моряков звал простор, соскучились по морю, свежему ветру, соленой волне. Вскоре на горизонте замаячили линейные корабли шведов.
- Дюжина с лишним, господин капитан-командор, - доложил Сенявин.
- Ну что ж, и то слава Богу, порезвились, - не отрываясь от подзорной трубы, ответил царь. - А тягаться со шведами в открытом море еще рановато. Пушек корабельных мало. Поднять сигнал по линии: "Поворот, все вдруг, на обратный курс!".
Отряд возвратился на Котлинский рейд под прикрытие береговых батарей, сюда-то шведы не сунутся.
Две недели крейсировала русская эскадра на расстоянии дальности стрельбы береговых батарей.
Превосходящая вдвойне армада шведских кораблей так и не решилась приблизиться к Котлину.
Петр с Головиным ушли на "Мункере" в Петербург. Эскадра салютовала генерал-адмиралу в последний раз…
Лето выдалось неспокойное. Правда, позиции русской сухопутной армии под Киевом выглядели довольно прочными. Войска благодаря умелой тактике Меншикова избежали стычки с Карлом XII, выиграв тем самым время и укрепив боевую выучку пехоты и драгунских полков. Но тревожила непонятная позиция союзника Августа II. Пройдет всего два месяца, и он втайне от царя заключит предательское соглашение со шведами.
Посольскому же приказу забот прибавилось. Чтобы не оплошать в политике, надлежало знать достоверно и своевременно доносить царю о замыслах друзей и кознях недругов.
Головин спешил в Киев сообщить последние новости из Европы от Долгорукова и Матвеева, из Стамбула от Толстого, но, увы, до места не добрался, скоропостижно скончался по дороге.
В первых числах августа, едва узнав о кончине генерал-адмирала, царь первым делом обеспокоился о палатах Золотой и Серебряной. "Федор Алексеевич чистой совестью держал казну, берег каждую полушку. Кто у нас на Москве-то обретается взамен? Да нет никого. Тот пьет, тот гуляет, а третий токмо о мошне печется. А воров-то на каждом шагу тьма, хочь боярин, а хочь дьяк".
- Распорядился об отправке Федора Алексеевича, как я указал? - спросил он у Макарова, молодого своего секретаря, и, получив утвердительный ответ, протянул письмо: - Сего же дня пошли нарочным на Воронеж к Апраксину. Сыскать его, где ни есть, и передать из рук в руки.
Макаров положил лист в папку и собрался уходить.
- Сам-то когда его чаял?
- В Петербурге прошлым годом, государь, и на Воронеже.
Макаров, как обычно, смотрел прямо, не отводил взгляда, за два года неплохо изучил характер царя. Но и сам приноровился не всегда все показывать, например, как сейчас. С Апраксиным, единственным из вельмож, он состоял в переписке…
Письмо застало адмиралтейца где-то между Воронежем и Тавровом. Сообщив горестную весть, царь требовал немедленно выехать в Москву. "Все приказы, которые ведал генерал-адмирал, кроме посольского, пересмотри и в них дела и деньги запечатай до Указу".
Засветло, августовским вечером, адмиралтеец умчался в столицу. В Москве, никуда не заезжая, поехал на Монетный двор, проверил с дьяками все запоры, наложил сургучные печати. Утром опечатал Золотую и Серебряную палаты. Встретился с удрученным Гаврилой Головкиным. Тот успел разобраться в делах Посольского приказа. Вместе погоревали, помянули своего общего наставника.
- Великий был человек, беззлобный и без корысти.
- Отечеству служил не щадя живота, на благо токмо.
- Царство ему небесное во веки веков…
Царь всегда в минуты беды не терял присутствия духа, на первое место ставил дело. Так и следует поступать.
"Доношу, - писал Апраксин, - Вашему Величеству: письмо Ваше из Киева 2 числа сего месяца получил, в котором изволил мне объявить о смерти превосходительнейшего Г. Адмирала моего особливого благодетеля Федора Алексеевича, о котором сердечно болю и плачу.
Монетный двор запечатал, в Оружейном приказе запечатал, Ямской приказ запечатал. А одному мне всего не усмотреть, боюсь того, чтобы не растерять…"
Нахлынули новые заботы. Царь возложил на адмиралтейца всю церемонию похорон генерал-адмирала и генерал-фельдмаршала..
Печальная весть достигла и берегов Невы. На эскадре распоряжался Крюйс, он и прежде исполнял воинские морские ритуалы. Балтийская эскадра отдавала последние почести своему адмиралу. Командир "Мункера" Наум Сенявин записал в корабельном журнале: "Августа в 18 день г. вице-адмирал получил ведомость, что г. адмирала Головина не стало; и в то число поднят был у вице-адмирала его адмиральский флаг с крестом, на грот-стеньге, с флагштока в половину. Потом из десяти пушек выстрелил, пушка за пушкою не часто. Потом опущен флаг в половину с флагштока на корме, также и на других кораблях…"
А война разворачивалась все шире. Царь был беспрерывно с войсками на Украине. После измены Августа II всю тяжесть военных действий несла на себе русская армия.
Шереметев после подавления смуты в Астрахани отправился в действующую армию. Меншиков искал случая сразиться со шведами, но так, чтобы непременно с успехом…
Накоротке, еще до похорон, на один день заскочил царь в Москву. Разговаривал с Апраксиным на ходу, спешил к Выборгу, со дня на день должна была начаться осада крепости.
- Готовсь, Федор, принимать все дела по Морскому приказу, Воронеж и Азов покуда на тебе остаются.
Потом царь повез Апраксина к Сухаревой башне. В Навигацкой школе никто не ждал царя. Учителя всполошились, бегали по классам, наводили порядок, ротные офицеры с заспанными физиономиями раздавали подзатыльники, "дядьки" с хлыстами вытягивали по спинам перепуганных воспитанников. По классам гулял ветер, дрожали от холода и страха школяры, особенно те, кто из "низкого сословия".
- Вишь сам, бардак кругом, - сетовал царь, - однако ты сюда заглядывай. Основа флота здесь произрастает. Присмотришься, раскумекай. Весной пошлем школяров в Европу на корабли. Верное искусство токмо в море постигают.
…Отпевали генерал-фельдмаршала и генерал-адмирала в Успенском соборе при стечении всех московских генералов и бояр. Погребали под мерные, глухие раскаты артиллерийских залпов… Пышными были и поминки. Церемонией царь остался доволен, поздравил Апраксина с новым назначением.
"Min Herz Admiral! - обращался по старой доброй привычке царь к давнему приятелю и старшему товарищу, - письмо ваше вразумев ответствую первое, о печальной церемонии погребения (Его превосходительства Г. Адмирала бывшаго) по необходимому определению. Второе о возвышении вашем на его градус в чем вам от сердца истинного при поздравлении желаю: да благословит Господь Бог вам быть в сей саржи (звании) к славе имени своего и пользе утесненных христиан…
…Из школы, как мы говорили, не отлагая посылать надлежит, понеже им молодых удобных лет потом возвратить будет невозможно. Только посылать не великое число, человек тринадцать и с ними комиссара Львова для надсмотру и определить, чтобы от февраля до октября всегда были на море, а прочие пять месяцев в учении навигации и прочих…"
Прошло немного времени, и вышел царский указ: "Адмиралтейца Федора Матвеевича Апраксина во всех его Государевых указах и в приказных делах писать Адмиралом и Президентом Адмиралтейства".
Никогда не старался Апраксин выскакивать вперед, перебегать кому-либо дорогу, добросовестно трудился, старался делать все по совести, чтобы прежде всего не было стыдно перед самим собою. Теперь жизнь ставила его на ту ступень военной службы, где ты всегда на виду, где каждое слово твое воплощается в действие людей в морской форме. От того, насколько точно и верно отдана команда на корабле, зависят подчас судьбы и жизни сотен людей. И не только на войне. И в буднее время корабль постоянно живет в борьбе со стихией, коварной и часто непредсказуемой. Поэтому командиру в море ошибаться заказано…
Корнелий Крюйс ожидал третью кампанию с опаской. За зиму корабли пообветшали. Снег, мороз, оттепель, наледь разрушали дерево, заводили сырость и гниль. Приходилось на возке раз в неделю или две объезжать по сугробам вереницу вмерзших в невский лед кораблей. Будоражил капитанов и боцманов, те тормошили матросов, гнали на корабли скалывать лед и сосульки, сбрасывать снег за борт.
- Вот погодите, - грозил он командирам, - весной прибудет адмирал, он задаст вам перцу.
Как ни странно, новоиспеченный адмирал в Петербурге не задержался. По санному пути, накинув поверх адмиральского мундира просторный тулуп, поехал в Лодейное Поле, на Олонецкую верфь.
Апраксин стал не только адмиралом, "вышним командиром" Балтийского флота, но и президентом Адмиралтейства. Какие корабли находились на плаву, в строю, он знал, но хотелось посмотреть, пощупать те, что будут завтра. Смотрел вперед.
В Олонце адмирала принимал Салтыков. Вначале растерялся, опешил, увидев на Апраксине адмиральский мундир. В далекую глушь доходили кое-какие слухи, но никто не знал толком о переменах начальства.
Поздоровавшись, Апраксин сразу предупредил Фильку:
- Задай корму лошадям да попонкой прикрой, пущай остынут. В ночь по морозцу поедем на Сясь.
По перенятой от царя привычке Апраксин сразу направился к верфи. На стапелях высились скелеты трех фрегатов, одной шнявы. У пристани стояла во льду почти готовая четырнадцатипушечная шнява.
- Фрегат "Флигель" сам кумекал? - начал разговор Апраксин.
- Сие так, господин адмирал. Я же его и строил.
- Добрый корабль, слыхал я от государя. Дерев запасено на лето?
Салтыков немного замялся:
- Так вроде для обшивки, мачтовых поделок хватит, токмо вот дубовых кривулей в обрез, недостаток.
"Видать, самотеком дело поставлено, - мелькнуло у Апраксина, - надо бы сюда Верещагина вытребовать, он толковый по деревам".
- Слыхал я, капитан, што фрегаты по Ладоге туго идут?
- Сие верно. Шнявы кое-где тоже чиркают килем по отмелям, а вот "Олифант" пришлось поднимать плотами.
Апраксин невольно вспомнил мелководье на Воронеже в Таврове. "Верно толковал Петр Лексеич, в Олонце токмо фрегаты, а большие корабли навряд ли мочно стоить…"
К Сяси добрались берегом с провожатым. Лед на Ладоге потрескивал. В дороге Апраксин, завернувшись в тулуп, дремал, пока не добрались до места.
Сясьская верфь строила нынче только шлюпки, буера и другие небольшие суда. В свое время место для нее выбрали неудачное, низменное. Весной стапеля наполовину уходили под воду.
Теперь неподалеку, ниже по течению, строили другую верфь - Новую Ладогу. Плотники заканчивали укладывать широкий помост для закладки первого фрегата.