Частенько с глазу на глаз он, чтобы польстить своей любовнице, величал ее царским титулом.
- Надобно Ивана нам женить.
- Што нам с того-то? Еще худа наживем с какой-нито царицей.
Василий Голицын смотрел дальше:
- Царица-то принесет приплод. Глядишь, царевич народится. Иван-то старший царь. Стало быть, у него младенец объявится, наследником законным станет.
Софья начинала понимать и просияла:
- А при том младенце мы и дальше править почнем.
- Верно, моя милая, тогда впору станется и о царском венце тебе поразмыслить.
Сказано - сделано. Устроили смотрины для Ивана Алексеевича. Приглянулась ему двадцатилетняя, кровь с молоком, Прасковья Салтыкова. Все бы хорошо, но на четвертый год супружества жизнь текла без ожидаемой радости продолжения царского рода…
Нет-нет да и поговаривали в народе: "Царь-то Иван неплодовитый али царица непригодная".
Об этом вдруг подумали и братья Апраксины, по первозимью встретившись наконец-то в стенах родного дома. Разговор опять затеяла Домна Богдановна:
- У всех соседей отроки-то оженились давно. Долго ли вам непутевыми быть? Пора бы ожениться.
Старший, Петр, посмотрел на братьев смеющимися глазами:
- Воля ваша, матушка, я невесту выбрал, берите кума, идите сватать.
Мать всплеснула руками, заохала, братья засмеялись.
- Кто такая? Да когда же ты успел?
- Пострел всегда успел, - смеялся Петр. - Дьякова дочка Степанида, у Земляного города проживает.
У матери первый вопрос о приданом:
- Много ли за нее дают?
Петр согнал улыбку:
- Я, матушка, не на деньгах оженюсь.
- Верно братец сказывает, - поддержал Федор, - засылай сватов, матушка…
О таком же деле судачили князь Борис Голицын со своим сотрапезником Львом Нарышкиным.
Разговор начал Борис издалека:
- Слышь-ка, Лев Кириллович, князь Василий губу дует.
- Пошто?
- Помнишь, мы летом заходили с Петром Алексеевичем в Посольский приказ, по столам бумаги смотрели, дьяков поспрошали.
- Ну и што с того?
Борис Голицын скривил губы:
- Не по душе, видно, Софье, что Петр Алексеич к делам государственным приникать начинает.
- Знамо, прибрали все к рукам, так мыслят, что сие навечно.
- О том и я толкую, расклад нынче же не в нашу пользу.
- О чем толкуешь?
- Царь-то Иван женат, слух прошел, Прасковья его забрюхатела. Глядишь, сына принесет, тогда заказан для Петра Алексеича престол. Софья-то своего не отдаст по-хорошему.
- К чему клонишь?
- Петра женить надобно, да особо не мешкать.
Нарышкин хитро прищурился, размышляя:
- В самом деле, когда у Петруши сынок объявится, у Софьи козырей не станет.
Голицын обычно не ограничивался отвлеченными тирадами:
- Повести об этом всем Наталью, что к чему, да пускай не канителится, дело-то первостатейное.
Наталья Кирилловна, оказывается, и сама об этом подумывала.
- Петруше нынче-то семнадцатый годик пошел, - сразу согласилась она с братом. - Женится, остепенится, поди, отойдет от своих потех, а главное, Софья приумолкнет.
Лев Кириллович настроился решительно:
- Без мешкоты присмотри невесту, да штоб и приглядна была, и родовита.
Наталья Кирилловна ушла в заботы, выспрашивала, высматривала.
Наконец остановилась на Евдокии Лопухиной, писаной красавице, но захудалого дворянского рода. Дело было спешное, братья одобрили выбор царицы: "Где лучше сыщешь, время не терпит". Устроила царица и предварительные смотрины в Новодевичьем монастыре, куда под видом богомолья привезли Лопухины будущую царицу. Смотрины прошли благополучно, и только тогда мать заговорила с сыном:
- Петрушенька, я чаю, ты все в заботах, а пора бы тебе остепениться, о будущем подумать.
- Ни к чему, маменька, дай Бог успеть сотворить дела насущные, вона сколь у меня теперь солдатского войска. О нем хлопот не оберешься, зима на носу.
- О другом я, сынок, жениться тебе пора пришла.
Петр вдруг закашлялся, засмеялся:
- К чему жениться рано так, маменька? Девок-то кругом пруд пруди.
Густая краска залила лицо царицы: "Петруша-то по-срамному говорит, не стесняется".
- Тебе говорю не о всяких грешных делах, а о семейном устройстве, - настойчиво продолжала мать. - Вона братец твой Иван Алексеевич отцом скоро станет. - Голос матери внезапно задрожал. - Да и мне, сынок, внучат нянчить охота.
- Рази так, - усмехнулся Петр, - а я и не ведал. - Он согнал улыбку. Склонил голову. - Ну, ежели вы, маменька, такое порешили, быть по сему, не противлюсь я.
Наталья Кирилловна облегченно вздохнула:
- Ну вот, сынок, и ладно. Ты что о невесте не спросишь?
Петр опять рассмеялся:
- Коли вы выбрали, знать, недурна. Как звать ее?
- Красавица, Петрушенька, Евдокия Лопухина, дочь окольничего Федора Абрамовича.
- Дуня, стало быть, - покрутил головой Петр, - не слыхивал про Лопухиных. Лицом-то красива, а головой как?
- Добрая кума живет без ума. У бабы, сынок, волос долог, да ум короток. Так уж мы, бабы, устроены. Стерпится, слюбится.
Свадьбу справляли не по-царски, скромно. Венчали молодых в небольшой, недавно отстроенной дворцовой церкви Апостолов Петра и Павла. Литургию брачных таинств совершал царский духовник протопоп Меркурий.
Апраксины были на свадьбе шаферами, за свадебным столом невдалеке от царя "по правую руку" сидели.
Первый день Петр безотлучно был рядом с невестой. На другой день во время застолья Федор подошел к царю, низко поклонился, поздравил, вздохнул, а про себя подумал: "Вот и кончилась, Петр Алексеич, твоя безотцовщина".
- Ты-то долго в бобылях ходить будешь? - с озорством спросил царь.
- А мы с братом зареклись не связывать себя брачными узами.
- Ой ли, стерпите, мужики?
- За терпение Бог дает спасение, государь.
Часть вторая
Море не озеро
Из века величественная и непреходящая ценность российских жителей - лес. Сосновые боры и березняки, дубравы и перелески разнообразят бескрайние просторы страны. Сосна тянется к сосне, березка к березке, в дубравах не сыщешь ельника, в березняке не приживется дуб.
Природа мудро регулирует развитие живого и неживого на благо жизни, но не зло. Разве если случайная молния сжигает вдруг зеленого друга человека. На долгие годы остается тогда лишь мертвенная чернота обугленных головешек на израненной поверхности земли…
После кончины царя Алексея Михайловича обозначились в борьбе за престол две стороны, два клана. Суть каждого из коих олицетворяли две женщины, две противоположные натуры: обремененная злой волей Софья и преисполненная добродетели Наталья Кирилловна… Но покуда Софьины злокозни брали верх, тем более что события отвлекали ее главного соперника, молодого государя, совсем в другую сторону…
За долгие годы комнатный стольник Федор Апраксин, изо дня в день живя заботами царя, проникался поневоле его интересами, его помыслами о путях становления державы, а повседневно разделял с ним воинские забавы на суше и на воде…
Снег еще не сошел, лишь темнели обочины. В лесу белым-бело, и, окольцованные черными проталинами, еще дремали опушенные февральским снежком сосны. Неделя не минула после Благовещения, как Апраксина вдруг ошарашил Петр:
- Сбирайся, Федор, завтра поскачем на Трубеж, проведаем, как там суды стоят.
Апраксин недоуменно развел руками, спросил не без лукавства:
- Что, прелести бабьи наскучили, государь?
- Будя, - засмеялся Петр, - всему меру знать надобно, и то весь медовый месяц никуда не отъезжал.
В Переславле вместе с Меншиковым по знакомой дорожке сперва поехали на верфь. Не доезжая, остановились около прикрытой сверху досками лодки. Царь протиснулся в щель между рядами досок, похлопал днище. Апраксин послал какого-то подвернувшегося мужика за Еремеевым.
Когда царь выбрался из-под навеса, рядом с Апраксиным, скинув шапки, стояли Еремеев и Скляев. Издали, запыхавшись, спешил Брандт.
Петр поздоровался и размашисто зашагал к верфи. С краю стояла почти готовая яхта. Два конопатчика деревянными молотками били по железным пластинам, загоняя в пазы между досками просаленную паклю. Петр взял у одного из работавших молоток и железную пластину:
- А ну дай. - Кивнул Скляеву: - Становись рядом, показывай.
Федосей сноровисто перехватил чекмарь и лебезу у второго конопатчика, ловко подворачивая, вгонял в стык досок неподатливую пеньку. За ним, скинув кафтан, двинулся, конопатя верхний паз, Петр. Пройдя весь паз от кормы к носу, Петр отдал инструмент конопатчику, повернулся к Брандту:
- Ну, старик, похвались, что изладил за зиму.
Брандт слегка поклонился, вытянул руку с трубкой:
- Яхта на той неделе будет готова к спуску.
Петр полез в яхту, а за ним Апраксин, Брандт, Еремеев.
- Ого-го, - присвистнул царь, - вот это лодья, да сюда четверть роты потешных посадить можно!
Удивленный размерами яхты, довольный, царь лазил по всему судну, с кормы до носа, дотошно расспрашивая Еремеева и Брандта об устройстве, поделках.
- Видишь, Федор, сколь премудрости в судах, - сказал, вылезая из яхты.
- Всего и не упомнишь зараз, государь.
- А ты припоминай, придет время, сгодится.
Неподалеку, на помосте, протянут был длинный, саженей в тридцать, брус, киль заложенного фрегата. Рядом лежал дубовый кривуль, сажени в три длиной. Из него старик, мастер Корт, вытесывал форштевень.
Увидев царя, воткнул в бревно топор, устало взглянул, поклонился.
- Што, Переславль не Москва, скука здеся? - спросил, ухмыляясь, царь.
- Для жизни надо трудиться, государь. В мои годы покой и тишина не помеха.
- То верно, - согласился царь, - в твоей Голландии небось все по-иному устроено?
- Всюду суета, государь, и там и здесь, но земля отцов не забывается.
Апраксин прислушался: "Старик не из робких. Простой плотник, а цену себе знает…"
Петр до вечера не покидал верфь. Воевода привез еду, обедали вместе с плотниками. Ночевали, как и прежде, в монастыре. Едва улеглись, за стенами загрохотало. Все выскочили на крыльцо.
- Трубеж проснулся, - пояснил Дионисий, - время приспело ледоходу.
Утром весь город сбежался к устью Трубежа. Льдины, теснимые с верховьев реки, клиньями громоздились друг на друга, ломали прибрежный припай, крушили непотревоженный озерный панцирь. Неделю спустя прибрежная часть устья Трубежа отливала чернью чистой воды, контрастируя с еще не тронутой ледяной твердью, плотно укрывшей озеро дальше, до горизонта. На верфи начали готовиться к спуску яхты на воду, нашлась работа и для Апраксина, царь никому покоя не давал..
- Займись, Федор, канатами для яхты. В Переславле их не сыскать. Я отписал в Москву. Но ты ведаешь, дьяки там заволокитят.
Апраксин долго судил-рядил с воеводой, как быть, пока не выручил Еремеев:
- Есть у меня знакомый купчина в Ярославле, канатами промышляет.
Снарядили телегу, через неделю привези канаты, но опять появилась забота у Федора, достать холст для парусов.
- Сию диковинку, Петр Лексеич, токмо в лабазах московских сыскать возможно, - доложил он недовольному задержкой Петру.
Неделю назад отзвенели пасхальные перезвоны переславских монастырей и церквей. Снег сошел, пробилась кое-где первая травка. Лед на озере почти растаял. Только в самом дальнем углу серый массив льда напоминал о зиме. На верфи готовились к торжеству - спуску на воду яхты. Гладко оструганные и просмоленные борта судна блестели на солнце. На верфи все прибрали, подмели. Дворовые люди воеводы суетились с посудой. Расставили под навесом столы, скамейки. Для плотников выставили бочонок с водкой, разложили на холстах незатейливую снедь - хлеб, пироги, лук, репу, соленья. Все строители - веськовские мужики, мастеровые, потешные - в этот день не работали, пришли одетые по-праздничному. Чуть поодаль, на пригорке, столпились рыбники из слободы. За ними выглядывали любопытные бабы с гомонившими ребятишками. На верфи соорудили налой с иконой и раскурили кадило, священник Сорокосвятской церкви осматривал, все ли готово для совершения молебна.
Заправлял спуском яхты Брандт. Не спеша проверил, густо ли смазан салом уходящий под воду помост, убраны ли подпорные стойки, кроме двух пар, в носу и на корме.
Петр с Апраксиным стояли рядом с яхтой, следили за всем происходящим. Брандт неторопливо подошел к ним.
- Надобно, государь, двух человек на яхту: одного на нос, смотреть за причальным канатом, второму, как судно сойдет на воду, поднять на корме флаг российский.
Петр посмотрел на Апраксина:
- На канат станет Федосейка, а ты, Федор, бери флаг наш, полезай на корму, где чердак, - Петр кивнул на кормовую надстройку, - и подымай его, когда укажет Карстен.
Карстен взял флаг, красное полотнище с белыми квадратами, по приставной лестнице забрался на яхту, следом отправился Апраксин. На корме Брандт прикрепил флаг к веревке специального флагштока.
- Вот так подымешь флаг, когда корма коснется воды, а руль держи прямо. - Брандт поводил вправо-влево румпель.
Спустившись на помост, Карстен достал из-под днища кувалду на длинной рукоятке.
- Этим молотом, государь, как я крикну, бейте последний упорный клин. - Брандт еще раз окинул взглядом стапель. - А теперь, пожалуй, можно начинать церемонию.
Священник сказал что-то дьякону, тот нараспев стал читать молитву, а сам он, покачивая кадилом, начал окроплять борт святой водой.
Тем временем Брандт убрал передние упоры, и яхта осталась на салазках, сдерживаемая лишь двумя подпорками в кормовой части, неподалеку от уреза воды…
Брандт поднял руку, осмотрелся еще раз и махнул платком:
- Пошла яхта!
Ловким движением Петр выбил клин, упали подпоры, яхта мгновение-другое задержалась, будто раздумывая, и медленно двинулась к воде. Салазки, все убыстряя бег, скользили по направляющим брусьям, задымились смазанные салом полозья. Раздвигая кормой толщу воды, яхта плюхнулась в озеро. Затрезвонили колокола церкви. С пригорка выстрелила старая пушечка, на корме Апраксин вздернул на флагштоке царский штандарт. Загудела примолкшая было толпа на берегу, потом началось праздничное веселье…
А в аккурат накануне спуска яхты из Москвы явился гонец от Ромодановского, передал царю матушкино повеление быть на панихиде по Федору Алексеевичу. Утром царь уезжал, но оставил Апраксина в Переславле:
- Не мешкай яхту доделывать, мачты до сих пор не готовы, снасти не прилажены. Холстину я привезу, парусы здеся ушьем. Фрегат покуда повремените ладить. Наиглавное, яхту привести в ажур.
Проводив царя, Апраксин сразу попросил Карстена:
- Ты, Брандт, сведущ во всех хитростях корабельного строения, пожалуй, просвети и меня. Государь-то строго спросит. Но, не зная дела, как буду я доглядывать за работами?
Карстен слушал, согласно кивал головой, а про себя подумал: "Впервой за столькие годы встречаю царского стольника, приверженного к строению судов. Разве Ордин-Нащокин тож привержен был".
- Дело сие познается долгие годы. Пожалуй, и жизни человеческой не хватит, чтобы постигнуть все таинства искусного строения судов. - Старый мастер запыхтел трубкой. - Но мы начнем не откладывая, дабы хоть толику успеть.
К удивлению Апраксина, голландец пошел не на верфь, не к яхте, покачивающейся у пристани, а в сторону, где под навесом лежали бревна, брусья, дубовые кривули и немного досок.
- Для доброго судового строения надобен особый лес. Для шпангоутов и корпуса судна один сорт, для обшивки и палубы - другой. Во всех случаях дерево должно быть без сучьев.
Присев на бревно, Карстен начал рассказывать, как и где лучше выбирать корабельную сосну, дубовые деревья, для каких деталей годится еловая древесина.
Две недели Апраксин ходил, не отставая ни на шаг от Брандта, слушал, как мастер показывает и спрашивает с плотников, попутно объясняя ему азы постройки судов, начиная с закладки. Прежде чем приступать к делу, надо знать, какое судно, воинское или купеческое, где оно будет плавать.
- Одно дело судно для озера или речки, тут много мелководья, особых бурь не бывает. К примеру, на Плещеевом озере судно должно иметь плоское днище. Но царь захотел строить яхту, как для моря, и мы соорудили ее килеватой, с круглыми скулами. - Карстен чертил на песке прутиком поперечный разрез яхты, показывая и объясняя…
Дни летели незаметно, вот-вот должен был приехать царь, но тут нагрянула беда.
После отъезда царя занемог земляк Брандта, старик Корт, которому давно пошел седьмой десяток. Жил он вместе с Брандтом в избе, срубленной неподалеку от Горицкого монастыря, на Птичьем подворье. Работал он, как всегда, с рвением. На весеннем солнышке, видимо, жарко стало. Скинул кафтан. Остался в одной рубашке. Прохватило его холодным сквозняком, тянувшим через всю подель, простудился, начал кашлять. Апраксин приставил к нему Федосея Скляева. Как-то подружились они с Кортом. Нравилась старику в Федосее природная смекалка, горение в работе, любознательность во всем. Частенько допоздна задерживались они на подели, пока солнце не пряталось в темнеющий на горизонте лес…
Последние дни Корт совсем сдал. В ночь на Вознесение он хрипел, метался по постели, а поутру затих навсегда.
А наутро прискакал царь. Узнав о кончине старого мастера, отправился на похороны, захотел проститься с Кортом. Хотя он и был иноземец и другого вероисповедания, собрались все жители рыбной слободы, многие веськовцы, все мастеровые и потешные. Царь поцеловал Корта в лоб и первый бросил горсть земли в могилу. Похоронили его на кладбище Горицкого монастыря, чуть в стороне, у ограды…
Несколько дней после похорон Корта ушло на изготовление парусов из привезенной холстины. Прямо на верфи, под присмотром Брандта, бабы кроили и сшивали полотнища холста. Тут же объяснял он потешным, как обращаться с парусами.
Но одно дело слушать объяснения Брандта на берегу, поглаживая, ощупывая податливую холстину. Совсем другое случилось, когда подняли паруса на мачту и пошли на яхте по озеру. Ее начало мотать из стороны в сторону, и Карстену пришлось, подобрав паруса, направить судно к пристани и обучать "молодых" матросов, не отходя от причала. Петр покрикивал на преображенцев, раздавал оплеухи то Меншикову, то Скляеву, не раз в сердцах бранил Апраксина:
- Ты, Федор, у нас вроде старшего на яхте, так блюди порядок и с нерадивых спрашивай.
Апраксин не переносил спешки в серьезных делах:
- Корабельное мастерство, государь, люди веками постигают, иногда и жизни не хватает, тут борзо неуместно.
- Ты-то сие откуда прознал?
Апраксин хитро сощурился, посмотрел на Брандта:
- Сведущие морехоцкие люди толкуют…
В эти знойные дни наступило затишье, и Брандт успокаивал Петра:
- Все одно, государь, от пристани не отойдем, ветер-то поутих.
Наконец с севера потянуло прохладой, на озере появилась рябь, задул слабый ветер.
Чуть свет Петр поднял на ноги всю ватагу, и с восходом солнца яхта отвалила от пристани. На этот первый раз командовал Карстен Брандт, но Петр сразу предупредил Апраксина: