- Нет, не говори так. Теперь уже слишком поздно, я останусь там, где я есть, но тогда… если бы ты пришел и без разговоров увел меня за собой… потому что это тебе я была предназначена. Рибер Карлсен снова мне написал, вот человек, который поднимается вверх, он еще станет епископом. Я ему все рассказала про нас с тобой, и он так красиво мне написал, что, раз я замужем, мне надо забыть про тебя. Ха-ха-ха! Уж и не знаю, но его письма мне совсем не помогают. Тебе не надоело слушать?
- Нет, Ольга.
Нет и нет, ему она не может надоесть. Но она говорила так, будто за всем этим прячется любовь, а он не заглатывал наживку, чего нет, того нет, напротив, у него возникли подозрения: может, она хочет заманить его, а потом уйти? Что он знал о ней? Праздная и неудовлетворенная дама, пылкая, нежная, истеричная. Он, конечно, может заглотить наживку - и получить отпор, потерпеть поражение. Но вообще-то жаль, что она, что Ольга…
- Я еще помню, - сказал он, - как ты кружилась по городу словно музыка вальса.
Она вздрогнула:
- Неужели прошло так много времени? И впрямь, протекли годы. Они и наложили на нас свою печать, но нам не хватает воздуха для дыхания. Значит, ты помнишь, когда я выглядела как вальс? Это было давно, все уже умерло.
- Я просто хотел сказать, раз ты такая огорченная, что раньше ты была другая.
- Да, я очень огорчена. А каково приходится другим? А тебе, как тебе? У тебя разве все в порядке?
- Нет, не совсем.
- Расскажи мне об этом и научи меня хоть чему-нибудь, - сказала она и схватила его за руку. - Ах, какие у тебя руки, прямо бархат, пальцы можно отогнуть далеко назад, но все равно они очень сильные. Убери ее! - вдруг воскликнула она и оттолкнула его руку. - Почему ты оказался такой глупый и женился? Она хоть красивая была? Ты привязался к ней? Почему ты не сбежал?
- Стоп, стоп!
- Да, да. Неужели ты не мог убежать?
- А я не хотел. Мне было хорошо. Нам было хорошо вместе.
- Одна трапеза за целый день!
- Нет, гораздо больше, порой даже с излишком. По-всякому бывало, когда как. Если я ловил рыбу в streamlet, мы нужды не знали. Еще мы находили маис и кольраби, то здесь, то там, у фермеров, и варили кукурузную кашу, а потом нарезали ее кусками, они были у нас вместо хлеба. Я стал частью этой жизни и не мог себе представить, что бывает какая-то другая.
- Но ты говоришь, что в конце все получилось плохо? Вот и выходит, что у тебя было не лучше, чем у меня.
- Это из-за Лоуренса, у меня был друг по имени Лоуренс. Он знал ее раньше, чем я, и, когда он вернулся из своей поездки в Мексику и прослышал, что она со мной и что мы поженились, отыскал ее. Все вышло из-за него. Ее застрелили.
- А ты где был, когда он ее отыскал? Как вообще все вышло?
- Я позже пришел.
И вдруг Ольга воскликнула:
- Ясно, ты застал их. И убил ее!
- Я?..
Поглядев ему в лицо, она испугалась и пошла на попятный:
- Нет, я вовсе не хочу сказать… нет, конечно, нет…
- Это он ее убил.
Молчание.
- Ну конечно же он. Но ведь и ты, наверно, с ним что-нибудь сделал?
- Да, вернее, нет, я упустил момент. Все были в замешательстве, она лежала на земле, мертвая. Я растерялся, а потом уже было поздно стрелять также и в него.
Также и в него. Он заметил свою обмолвку, и губы у него растянулись в хищном оскале, так что стали видны все зубы. Теперь это был зверь.
- А потом ты его встречал? - спросила она, чтобы скрыть свою догадку.
- Нет, к сожалению, он так и не вышел из тюрьмы. Кое-кто из нас пытался его оттуда вызволить, я даже послал ему отсюда немного денег, но, судя по всему, недостаточно, словом, он так оттуда и не вышел. Все эти годы, все эти дни я таскал с собой револьвер, я дожидался его, он мог появиться где угодно, и я хотел, чтоб у него был шанс, когда он выйдет, тут уж без стрельбы не обошлось бы. Но теперь револьвер мне уже ни к чему. Хочешь взглянуть на него? - спросил он и торопливо поднялся с постели.
- Нет! - закричала она, удерживая его. - Нет, не смей!
Револьвер лежал в парадных носках, так сказать, в тепле и холе. Он нежно подышал на него и погладил.
- А почему он тебе больше ни к чему?
- Лоуренса уже нет в живых. Они лишили его жизни за много лет до того, как я туда приехал в прошлом году.
- Поделом ему, - сказала Ольга.
- Уж и не знаю, - ответил он. - Лоуренс был такой неслыханно практичный. А потом он пришел и разрушил что-то мое. Я не могу не думать об этом. Это ведь было двойное убийство: он лишил жизни мою жену и ребенка. А если присчитать и его, получается целых три жизни.
- Да, три жизни!
- Не пойму, зачем я снова достал револьвер. Хочешь взять его?
- Нет, Боже избави! А теперь все-таки выведи меня отсюда. Уже смеркается.
XXVII
Вообще же к нему в сарай никто не приходил, если не считать Лили, которая наведывалась, и очень часто, и через определенное время снова уходила.
Лили была особа надежная, единожды начав, она уже так и продолжала. Алекс, ее муж, снова отупел и ее не удовлетворял, а Лили отнюдь не отупела, она была шустрая, проворная и безумная. После времени, проведенного подле Лоллы, Абель узнавал все городские новости от Лили.
Малую толику новостей он узнавал и сам на рыбацком причале или на рынке, где покупал морковку либо немного картофеля для своего хозяйства. Какая-то женщина рассказала ему, к примеру, что стреляли в таможенника Робертсена. Вместе с двумя другими таможенниками он преследовал каких-то контрабандистов, а те отстреливались и опасно ранили Робертсена. Словом, куда ни глянь, сплошь безумства и несчастья, вот и газета только об этом и пишет. Шульц, что в садоводстве, провалился через одну из своих стеклянных крыш и весь изрезался.
Тут Абеля осенила одна мысль, и он немедля приступил к действиям, а именно: прямо с базара пошел в таможню, где и переговорил с начальником. Разговор имел большое значение. Дело в том, что в отсутствие Робертсена оставшийся персонал соответственно передвинулся наверх и освободилось место в самом низу. Вот Абель и решил замолвить словечко за Алекса, в этом и заключалась его мысль.
- Да-да, - отвечал ему директор, - тут уже кое-кто побывал по этому делу. Кстати, а вы, случайно, не подавали на Робертсена в суд?
Абель:
- Я отказался от своего иска.
- Это почему же?
Абель объяснил ему, как все было. Один Бог знает, какая это морока для постороннего человека, но у директора хватило терпения выслушать рассказ Абеля до конца. Я ведь должен кое-что знать о своем персонале, поэтому мне очень интересно все, что вы рассказываете. Я припоминаю и другие черточки нашего добряка Робертсена, но большого прока в этом знании нет, он ведь служит в полувоенной организации. Кстати, а вы не могли бы в случае надобности представить ваше объяснение в письменном виде?
- Вполне.
- Впрочем, надобности может и не быть. По слухам, Робертсен ранен опасно. А человек, о котором вы говорите, пусть придет к десяти.
- Спасибо.
Вечером в сарай заявилась Лили. Она знала еще больше городских новостей. Оказывается, одну молодую девушку этой ночью ограбили в городском лесу. Вообще-то у ней было при себе всего десять крон, но не ужасно ли, такая жестокость! Таможенника Робертсена подстрелили, он лежит в больнице и так плох, что врачи даже и не берутся извлекать из него пулю, а старший врач не надеется на благополучный исход. Еще кражи со взломом, ограбление, дорожные происшествия…
- Твой Алекс дома?
- Наверно. А почему ты спрашиваешь?
- Пусть завтра к десяти придет в таможенное управление.
Лили, в изумлении:
- Ему дадут место?
- Возможно. У них не хватает одного человека. Но начинать ему придется с самого низу.
- Благослови тебя Бог, Абель.
* * *
Ольгу он больше не встречал, а тем временем пришел июнь, и она, вероятно, переехала на дачу. У них был загородный домик, у них была машина и подъездная дорога. Лолла, та встречала ее в обществе зубного врача, не то Фольмера, не то Вольмера.
Лолла дохаживала последние дни своей беременности, она заметно потускнела и теперь ни о чем не спрашивала, а ему не надо было подыскивать ответ. Не ему ли некогда приходилось отчитываться перед ней за любой пустяк, за дом, например, который он выкупил для Лили? Есть о чем говорить, всего-то невзрачный домишко возле лесопильни, но все равно: а гарантия у тебя есть, Абель, а ты отдал ее засвидетельствовать, Абель? Вот и весной, когда он вернулся домой, она тоже проявила какую-никакую, а заботу, пришлось рассказать и ей, что он ездил в Кентукки поглядеть на кактусы, которые запомнил с прежней поры. Тогда почему же он вернулся? Ах, Лолла, если бы ты только знала почему!
Но теперь ничего такого и в помине нет, теперь у Лоллы другие заботы. Она изрядно подурнела, ничего не скажешь, но в то же время налилась красотой внутреннего умиротворения. Правда, двери родителей Клеменса так и остались для нее заперты, но, чтобы сбить Лоллу с ног, потребны средства посильнее, да вдобавок у нее теперь есть канарейка. Как так?.. А просто Клеменс в один прекрасный день купил для нее птичку. И если после этого кто-нибудь говорил, что птичка - это, мол, для простых людей, в ответ он слышал: "Ну нет, пусть будет, раз моему мужу нравится!"
Корабль Лоллы вошел в надежную гавань.
А вот Ольге такая гавань была, по всей вероятности, вообще не суждена. Она не позволяла носить себя по воле волн, ведь она была Ольга, ничего худого о ней не скажешь, но только появились в ней какое-то беспокойство и эксцентричность. Она уже не следила так тщательно за своим бельем, говорили в магазине дамского белья, а почему, спрашивается, не следила? Неужели она ценила себя теперь дешевле, чем прежде? Нет, об этом и речи быть не может. Она была своевольна в своем переменчивом вкусе и вполне могла купить самое дешевое платье. Ее соблазняли дорогими: "Пусть фру только глянет!" - а она отвечала: "Нет, я хочу вот это. Пришлите мне на дом".
То она могла покупать товары, выложенные на прилавке для всеобщего обозрения, а вот в другой раз ей подавай чистый шелк.
Так она коротает время до пяти часов. Сегодня суббота, но она не желает ехать с мужем на дачу, ей-де надо примерить платье, которое вот-вот должны принести. Муж не возражает. Адье! Зубной врач сидит в машине и ждет, зубной врач частенько ездит с ними на дачу.
Она слоняется по городу, она одиноко слоняется по городу, чего она не видела у себя дома? Пустой дом, где есть и стол, и стулья, а еще старый Гулликсен, основатель прежней лавки с крестьянским товаром. Большую часть дня он проводит в рубашке, без пиджака и в домашних туфлях. Порой поболтать со стариком приходит Аренц, присяжный поверенный, но Аренц и сам очень стар, и говорят они только о прежних временах, о конъюнктуре и о лавке в нижнем этаже. Ольга во всем этом не понимает ни слова.
Она покидает пустой дом, доходит до железнодорожной линии, потом спускается вниз по насыпи к сараю. Белый день на дворе, светит пополуденное солнце, а она идет к сараю. Заперто, сарай заперт. Она снова поднимается по насыпи все при том же ярком свете, полная досады и вызова, она нимало не озабочена тем, чтобы скрыть от города и от всего белого света, где она разгуливает. Она садится на скамейку в маленьком парке и сидит там до семи часов. Тогда она снова решительно направляется к железнодорожной линии, к насыпи, к сараю. Сарай заперт. Сарай заперт.
Абель - он во многих местах сразу, он ведь не может безвыходно сидеть дома. Ему надо подкупить себе какой ни то еды, надо лизнуть солнышко, чтобы жить дальше, и вдобавок он непременно должен раздобыть сегодня бутылку керосина для керосинки, не то ему будет не на чем варить. У него не так, как у некоторых, нет ни стола накрытого, ни кухарки, ни домоправительницы, поэтому он и не может постоянно быть дома. И прежде всего не может он быть дома для Ольги. Он сидит внутри, он понимает, что это она, у нее совсем другая походка, чем у Лили, но дверей он не отпирает. Получается довольно гротескная ситуация: он - и не открывает Ольге! Ты только послушай, говорит он, словно у него есть собеседник, она сидела на этом стуле и болтала о любви, она вольготно развалилась на стуле, она брала его за руку. Если считать это предложением, то оно было грандиозное. И не воспользоваться! На это способен только я, говорит он и смеется.
А назавтра воскресенье, и Ольга идет в церковь, потому что знакома с семьей пастора. Муж не сопровождает ее, он еще не вернулся из их загородного дома.
Народу там у них изрядно, есть даже три машины, но в это воскресное утро все чинно и благородно, гости, наверно, отсыпаются. Ну, не так уж чтобы все, некоторые углубились в лес, шепчутся и хихикают, а когда из отеля приезжает машина с яствами для честной компании, шоферу приходится нажимать на клаксон, чтобы вызвать и уведомить Вильяма Гулликсена, ведь хозяин-то он.
Гулликсен весьма недурен собой, он рослый, у него темные глаза, вот только нос у него здорово кривой. Сбоку этот изъян не виден, но он есть, и Гулликсен так с ним и живет. В остальном же он личность вполне заурядная, хитрый и пронырливый торговец, любитель бриджа, всегда элегантно одетый. Ему по душе эта суета и оживление, сегодня вечером ему надо по делам съездить в Осло, на три дня. Во время таких поездок ему удается недурно погулять, поэтому ездит он туда один, а Ольгу брал с собой только раз.
Трапеза завершилась, и Гулликсен поехал в город. День был теплый, дантист дремал на заднем сиденье. Гулликсен заботливо отнесся к спящему, доставил того домой, затем поехал дальше.
Ольги не было. Верно, задержалась в пасторском семействе, как уже не раз бывало. Ему это по душе, он начал укладывать два своих чемодана, смокинг, лакированные ботинки, но не успел кончить до прихода Ольги.
- Доброе утро! - воскликнул он и держал себя приветливо и остроумно, потому что прокутил целые сутки.
- Доброе утро! Ты уезжаешь?
- А ты разве не знала? Я вроде говорил тебе.
- Ах, как нехорошо, что меня не было дома, я помогла бы тебе укладываться.
- Нет, спасибо, тут особенно и укладывать нечего.
Ольга:
- У пастора мне сказали, что раненый таможенник Робертсен умер сегодня утром.
- Вот как, - отвечает он, продолжая размышлять о том, что еще надо уложить в чемодан.
- Пастор провел у него ночь. И поэтому был совсем сонный, когда читал проповедь.
Гулликсен улыбнулся с отсутствующим видом, думая о своем.
- А еще мне рассказывали, что у Фредриксена из имения опять случилось кровоизлияние в мозг.
Это заинтересовало Гулликсена больше.
- Я уже и счет потерял, сколько у него их было, этих кровоизлияний.
- Говорят, пастор сказал, что это последнее.
Гулликсен, бросив взгляд на часы:
- Ты не слышала, пароход еще не гудел? Боюсь, мне надо спешить.
Ольга вышла и кликнула кого-то из кухни, чтобы снести вниз чемоданы.
- Ну, до свидания! - сказал он, не взяв ее, однако, за руку. - Я уезжаю на три дня.
- Да-да, - отвечала она, - счастливого пути.
Гулликсен крикнул в дверь "до свиданья!" отцу и сбежал вниз по лестнице. Вот и все их прощание. Да и то сказать, он уезжал ненадолго.
Ольга прошла к себе и начала торопливо что-то писать. С улицы доносилась музыка, это играл слепой шарманщик, по обыкновению окруженный толпой детей. Она слышала, как отъезжает Гулликсен в сторону пассажирской пристани. Она писала, царапая пером бумагу, дописала и спустилась с письмом вниз.
Для начала она остановила шарманщика и сунула ему пять крон.
- Ты не мог бы отнести это письмо?
Еще не договорив, она увидела старого Гулликсена, который в неизменной своей рубашке лежал грудью на подоконнике и наблюдал за ней.
- Отнесешь его Лолле, госпоже Клеменс, - сказала она громко. - Тут рецепт, который я ей обещала.
Слепой кивнул, сказал, что отнесет, после чего вывернул ручку у шарманки и ушел. Он не первый раз ходил с поручением от Ольги. Нырнув в укромный закоулок, он надел очки и посмотрел на конверт. Бедный слепой старичок надел очки, хотя и был слеп! Он призадумался, пораскинул мозгами, после чего пошел к железнодорожной линии, а оттуда вниз по насыпи, к известному сараю.
Заперто.
Он снова поднялся на насыпь и какое-то время бродил по ней, его все знали, и потому он мог бродить, где ни пожелает. Наконец какой-то человек прошел мимо и вниз - к сараю. Он пошел следом и постучал в дверь. Когда ему открыли, спросил: "Это вы, Абель Бродерсен? А то ведь я ничего не вижу", после чего вручил письмо и ушел.
Абель предполагал, что в этом толстом письме лежит тысяча крон, но там лежали всего лишь фотография да еще несколько слов, нацарапанных наспех: "Я одна и должна наконец повидать тебя. Позднее, вечером, я попробую тебя отыскать, потому что мне непременно надо тебя видеть! А вложенное - это фотография из тех времен, когда я словно вальс кружилась по городу, конечно, если она тебе нужна, а если нет, тоже не беда. Умоляю тебя быть дома, когда я приду, не то мне будет так грустно возвращаться обратно".
Он был выбрит, он искупался в море, рубашка была еще сырая, и следовало бы переменить ее, это все-таки не кто-нибудь, это Ольга. Потом он сел и принялся разглядывать фотографию. Она была сделана уже много лет назад, между его первым и вторым возвращением домой. Ольга была моложе и красивее, в полном расцвете, очень удачный снимок, похоже, она сидела и с кем-то разговаривала. Но почему она прислала снимок отдельно, еще до своего прихода? Чтобы пробудить в нем любовь?