* * *
Вечером он заглянул в винный погребок в таком же виде, что и приехал, занял столик у дверей и выпил то ли одну кружку, то ли две. Негры играли, а люди танцевали на длинной площадке, словом, здесь все было, как и везде. Ольга с мужем сидела в сторонке, и он не увидел ее до тех пор, пока они, танцуя, не прошли мимо его столика. "Добрый день, Абель!" - сказала Ольга. Он встал, поклонился, а пара тем временем протанцевала дальше.
Он поторопился уплатить и вышел. А выходя, улыбнулся про себя. И чего было уходить!
Целыми днями он слонялся по городку; обзаведясь наличностью и новым платьем, он мог спокойнее, чем прежде, ходить, куда пожелает, и не опасаться при этом, что кто-нибудь недоуменно поглядит ему вслед. Он словно бы вырос в собственных глазах и проснулся к новой жизни.
Частенько заглядывал он на лесопильню. Устарелые механизмы двигает вода, но так-то она в полном порядке. И все равно себя не оправдывает: слишком много народу и слишком низкая speed. В лесопильном деле он еще с Канады неплохо разбирался и с интересом отметил, что и в стародавние времена у людей хватало ума придумывать всякие машины. Но уж больно громоздкие. Здесь он снова повстречал Лили. Она успела выйти за Алекса, но продолжала сидеть в конторе и даже дослужилась до места кассирши. У них с Алексом родилась дочка. Абель к ним наведался. Они жили тесно, но опрятно, имели при доме небольшой участок, и, хотя Алекс был простым рабочим на лесопильне, парочка недурно управлялась и с домом, и с ребенком, и с огородом.
Удивительно, но в Абеле еще со школьных времен жила привязанность к Лили, она была все такая же милая и добрая, даже имя у нее было нежное, под стать родному климату. Лили.
Зато вторично побывать у Робертсенов он даже не подумал. Люди они гостеприимные, спору нет, но занудные и слегка настырные. Трезвонят направо и налево, как они привечали Абелева отца, прямо дня не проходило, чтобы он не заглянул к ним на огонек. Вообще-то они были не прочь узнать, какие планы у Абеля, не намерен ли он наконец осесть дома, на ком он женат. Нет ли у него с собой ее карточки? Они надавали ему уйму добрых советов. Куда это годится, что Лолла вклинилась между ним и его отцом и примазалась к наследству? Что он намерен предпринять? Всего лучше обратиться к адвокату, но только не к молодому Клеменсу, молодой Клеменс никуда не годится. Когда Абель ушел, Робертсен увязался за ним и завел речь про некую бумагу в Частном банке: по ней получал деньги Лоллин папаша, но старый капитан Бродерсен в жизни ее не подписывал, это просто фальшивка…
- Да, Лолла мне про это рассказывала, - заметил Абель.
- Как? Рассказывала, что ее отец подделал подпись?
- Да, что-то в этом роде.
- Просто в голове не укладывается! - вскричал Робертсен.
- Так все уже улажено.
- Улажено, улажено, да потому только, что она за него вышла. Значит, Лолла про это рассказывала? Во всяком случае, ты видишь теперь, какие люди навязались тебе в родню…
- Я вижу, ты строишься? - спросил Абель, чтобы переменить тему.
- Только не думай, что я спятил, это все для девочек. Они уже большие. Правда, у нас получится большой и красивый дом? Но стоит это недешево, и мне нужна ссуда. Твой отец как раз хотел за меня поручиться, но умер.
Нет и нет, ходить к Робертсенам он больше не желал. Четверо малоприятных людей под одной крышей, глупость, самомнение, сплетни. И дочки ничего не стоят. Когда он рассказал, что у его жены из Кентукки были родители-французы, они воскликнули:
- Подумать только, значит, она умела по-французски!
И они приволокли чернила и ручку и каждая - свой альбом для стихов, куда надо было написать что-нибудь и подписаться.
Но и за пределами городка хватало таких мест, куда можно сходить и поваляться, скрывшись от чужих глаз. И не потому, что его одолевала лень, а потому, что, обитая в Кентукки, он пристрастился к беззаботной жизни, как пьяница - к вину. Он безжалостно обходился со своей новой одеждой, когда бывал за городом, на компостных кучах, в садоводствах либо в каменоломне, среди белесой каменной пыли, но нимало о том не печалился. Словом, никаких благородных замашек, человек безразличный, порой небритый. Свои маленькие руки с мягкими пальцами, которые можно было отогнуть далеко назад, свои воровские пальцы, он совсем не берег, он даже отирал их о штаны. Лолла по-матерински заботливо советовала ему справить себе еще костюм, еще два и стать как все люди. Что-нибудь светло-серое вполне сгодится для лета, а на рукав можно надеть черную повязку. Послушайся меня, Абель.
- А Тенгвальд как поживает? - спросил он.
- Тенгвальд? - улыбнулась Лолла. - Ну, со мной он порвал, и правильно сделал. Но он женился на Ловисе Роландсен, и они вполне подошли друг другу. У них не то семь, не то восемь детей, которые гоняют по улицам.
- Значит, они плохо живут?
- Да нет, хорошо. Он работает подмастерьем у кузнеца, а когда его отец, старый Крум, отдал Богу душу, ему хоть что-нибудь да перепало. Но восемь детей - это, конечно…
- Мне бы надо побывать у него в кузне, - сказал Абель, - но я такой по-дурацки расфуфыренный, что мне и показываться там неохота. Ты не сходишь со мной к портному?
Они пошли к портному и выбрали подходящую ткань. Абелю было забавно выбирать: коричневая двойка, серая двойка.
- Подкладка должна быть шелковая, - распорядилась Лолла, - как у молодого Клеменса. И еще весенний плащ. А теперь пойдем и купим шляпу.
Они пошли и купили шляпу, даже две шляпы, одну серую, а другую коричневую. Сорочки, командовала она, галстук, носки. А как насчет ботинок? И карманных часов? Между прочим, я видела, что у тебя на столе лежит револьвер, зачем он тебе понадобился?
Потом ему выдали на руки две сберегательные книжки, не куча денег, но суммы приличные, в каждом банке примерно одинаковые.
- Пусть каждый возьмет по книжке, - сказал он.
Но она не хотела этого.
- Пусть у каждого будет своя книжка.
- Но у меня есть ежемесячная пенсия. Они так решили.
- Молчи. Да, ты спрашиваешь, зачем мне револьвер? Я его просто так прихватил. Там, откуда я приехал, мы ходили в рубашках, штанах и с револьвером. Ты себе даже не представляешь, насколько это естественнее, чем иметь кучу платьев. Ты бы поглядела на Лоуренса, как он однажды нагишом поехал в Мексику, а вернулся разодетый и упился до чертиков и все раздарил. Вот как оно было. А теперь давай купим что-нибудь и на твои деньги.
- Нет! - вскричала Лолла прямо посреди улицы.
- Давай, давай, - сказал он, и глаза у него потемнели - у равнодушного и безразличного Абеля вдруг потемнели глаза.
- Ну разве что туфли, - сказала она. - На каждый день. Нарядные мне подарил твой отец.
VII
Как-то утром он заглянул к Ольге. Здесь не было парадного входа с цветными стеклами и олеандрами в больших кадках, но зато была фарфоровая табличка с надписью "Адвокат Клеменс" и указанием часов приема. Дверь отворила служанка.
- Я к госпоже, - сказал он и вошел.
Первое, что он разглядел: она не сидит, и не читает, и не вскидывает на него мечтательные глаза, она коротко острижена, при сигарете, в комбинезоне и с красными ногтями. Мы, знаете ли, такие современные, и в голове у нас пусто, и у нас такая тощая шея, а груди и вовсе нет.
- Это ты, Абель? А муж еще в конторе у помощника судьи…
Абель, раскрасневшись, словно девушка:
- Я просто думал… ты поздоровалась со мной в погребке.
"Визит, значит" - вероятно, подумала Ольга.
- Тогда прошу садиться! Да, я тебя сразу узнала. Ты, конечно, очень изменился, но все-таки похож на себя. А теперь, значит, вернулся домой. Ты здесь и останешься?
- Вот уж не знаю.
- У нас многое изменилось с тех пор, как ты уехал. Тебя сколько не было?
- Да лет примерно с восемь.
Но теперь он больше не заботился о том, чтобы чинно сидеть и развлекать даму разговором, робость его оставила, и он спросил:
- А ты, Ольга… ты, значит, вышла замуж?
- И что? - спросила она.
- Как-то трудно себе представить.
Ольга быстро собралась с мыслями и улыбнулась, все-таки она была дамой.
- Само собой, я вышла замуж. Мы все выходим замуж. Да и ты женился, как я слышала.
- Да. Под конец.
- Мне что ж, было сидеть и дожидаться тебя? - с улыбкой спросила Ольга.
- Нет. У меня не было никаких шансов.
- Не было.
- Я не решился что-нибудь сказать, когда был дома в последний раз.
- Да это и не имело смысла, - осторожно промолвила она.
- Иметь не имело, - сказал он, - но пользу принести могло.
Молчание.
- Забавный ты тип, Абель. Не переменить ли нам тему?
- Пожалуй что и переменить. Вот только тему другую подыскать трудно. Прошло двенадцать лет с тех пор, как мы были молоды и болтали друг с другом.
Молчание.
- Я ведь, собственно, пришел… - И он порылся сперва в одном кармане, потом в другом. - Да, вот он! Я пришел, чтобы вручить тебе одну вещицу. Будь так добра, взгляни.
- Что? Это еще зачем? Нет…
- Да совсем маленькая вещичка, - уговаривал он.
- Браслет? Где ты только его отыскал?
Абель слегка улыбнулся.
- Я ведь однажды оставил тебя без браслета. Ты разве забыла?
- Ах, это… Детские забавы. Нет, я не могу его взять. - И она протянула браслет Абелю.
- Не можешь?
- Нет. Спасибо, конечно, но ты должен понять… такая дорогая вещь… к тому же ты и сам видишь, что у меня часы с браслетом.
Он снова аккуратно завернул футляр в бумагу и сунул его в карман. Потом встал и поклонился.
- Ты на меня не обижайся, очень тебя прошу. А назад ты его не можешь отнести, как по-твоему?
- Нет.
- Ты, наверно, привез его оттуда?
- Из Кентукки? Нет, нет, у меня тогда и одежды-то приличной не было.
- Да, просто один Бог знает, какой ты чудак. - Она протянула ему руку. - Приятно было повидаться. Жаль только, что мужа дома не оказалось, вы ведь с ним знакомы.
"Я повешу его на Иисуса, - думал он по дороге домой. - До Троицы осталось всего ничего, вот я его и повешу на другую руку".
И снова ему стал безразличен и браслет, и сам он, и все, что ни встречалось ему на пути.
Таким вот безразличным тоном он рассказал Лолле, что хотел подарить Ольге браслет, потому что с детства задолжал ей, но раз она взять браслет отказалась, он отдаст его другой женщине.
Хотел ли он испытать Лоллу? Нет, таким расчетливым он никогда не был. И Лолла со своей стороны ничем не показала, что не прочь бы заполучить этот браслет. Она даже не попросила разрешения взглянуть на него. Напротив, ее больше всего пугало, что Абель опять наделал глупостей.
- Они очень благородные люди, - сказала Лолла, - оба, и он и она, и вдобавок не бедные. У ее отца есть доля в нескольких пароходах, говорят, что и лесопильня скоро к нему перейдет. Да вдобавок акции "Воробья" - каботажного парохода.
Ну, от лесопильни вряд ли много проку, подумал про себя Абель. Вслух же он сказал:
- Они успевают распилить один ствол, а должны бы за то же время распилить десять.
Это ж надо, до чего Абель смекалистый, подумала про себя Лолла, а вслух сказала:
- Да, в этом ты знаешь толк. Помнится, ты писал из Канады с лесопильни.
- Я тогда был такой старательный, предприимчивый. Но это уже давно прошло.
- Ты и сейчас можешь быть предприимчивым, если только захочешь.
- Нет. Я предоставил это другим. Пусть их!
Молчание. Лолле было как-то не по себе. Какой бес опять в него вселился? - думала она.
- Что же с тобой дальше-то будет? - спросила она по-матерински участливо.
Она меня поблагодарила, мысленно говорил он себе. Конечно, она взяла бы его, не будь у нее часов.
- Они такие богатые, - сказала Лолла, словно читала его мысли. - У ее отца и аптека есть. Лишь бы ты ничем ее не обидел, Абель.
- Навряд ли. Я двенадцать лет думал о том, как наконец это сделаю.
Лолла стала совсем другая с тех пор, как у нее завелись деньги, совсем другой человек. Красивая, в черном платье, и ноздри не так раздуваются - одним словом, почтенная вдова. Но поглядел бы ты, Абель, на нее, когда она ночью гоняла на твоей моторке в город. Теперь она отказалась от комнаты в мансарде и жила со своей матерью на берегу, это было пристойнее, да и дешевле, и вообще единственно возможное решение, поскольку все люди из лучшего общества поступили бы на ее месте точно так же. Чертова баба, эта Лолла, а побывав в услужении у Клеменсов, она пристрастилась к чтению и прочитала много книг.
Абелю она сказала:
- Тебе надо сходить на кладбище. Я не знаю, где лежит твоя мать, но на могиле у отца стоит крест.
- Проводи меня, - сказал он.
- Почему ты сам не писал и не отвечал на его письма?
- Не спрашивай лучше. Я был занят Анджелой.
- Ты доставил бы ему большую радость.
- Нет, Лолла, ни о чем радостном, как он это себе представляет, я написать не мог. И довольно об этом. А вот на могилку к нему я схожу.
- Ну, это не одно и то же.
- Не одно, - согласился он.
Она сумела разговорить его и продолжала расспросы:
- Тебе было с ней так плохо?
- С Анджелой? Нет, мне было с ней хорошо. Она была со мной очень ласкова. Просто я шел на дно, и она тоже, мы оба так и жили на дне вместе с другими людьми. Там все люди без остановки шли на дно, у одних только и было из еды бутылка молока или кукурузный початок, а другие ходили и стучали зубами от холода, и никому не было дела ни до нее, ни до меня. Спустя полгода, а может, и целый год пришло письмо. Принес его негр, который не умел читать, но я отложил письмо в сторону. Ты, верно, думаешь, как это плохо, когда мало еды и мало одежды, но ты не права, дело не в этом. Мы блаженствовали друг с другом, как дикие звери. Мы спали вместе, опускаясь на дно. А проснувшись, ничего не говорили, мы просто вставали и шли; когда один вставал и шел, другой шел следом. У нас обоих была одна дорога, и мы шли по ней друг за другом. Порой я радовал ее курицей, которую воровал у фермера. Фермер был жадный и караулил свое добро. Один раз он в меня выстрелил, и с тех пор я не решался к нему ходить. Но и это было не страшно, в ручье оставалось довольно рыбы, а по осени всюду были плоды. И еще я посадил мерку сладкого картофеля.
Лолла, подавленная:
- Неужели ты не мог спастись оттуда бегством? Хорошо ли это - жить словно дикий зверь?
- Хорошо.
- В Канаде ты был такой активный и работящий.
- Да, но это уже давно прошло.
- Ты не считаешь, что активным быть хорошо?
- Бывают работящие и активные люди, - ответил он, - вот там у нас был фермер. Маленькая, жалкая ферма, сорок акров, но он был активный, ему хотелось чего-то достичь в жизни и заиметь восемьдесят акров. Как-то раз с его ручья донесся крик, мы с Анджелой пошли туда. Оказалось, что это фермер схватился со своим негром. Он хотел убить негра лопатой, потому что тот бездельничал. Но раз мы пришли, у негра появились свидетели, что это была необходимая оборона, и умереть пришлось фермеру.
- Какой ужас!
- Так стоит ли быть активным и лезть наверх? А вот мы с Анджелой не мечтали о восьмидесяти акрах, нам и так было хорошо.
- Ее звали Анджела?
- Да, красиво. Звучит как молитва. Она была католичка.
- И потом умерла? Она, верно, ждала ребенка?
- Это тоже. Но умерла она не от этого.
Лолла изо всех сил старалась держать себя по-матерински. Но изредка у нее все же вспыхивали глаза и раздувались ноздри. Пить и при этом не сходить с тормозов она не могла. Но он этого не знал и пришел к ней однажды с бутылкой вина. Кончилось все по-дурацки: она стала какая-то приставучая, хотела поцеловать ему руку да вдобавок распустила волосы. Мать сидела тут же и что-то бормотала про свое житье-бытье, муж-де у нее сейчас на Азорских островах. Абель поспешил уйти и никогда больше не потчевал Лоллу вином.
В первый день Троицы он сидел в церкви и слушал богослужение. Много знакомых лиц, псалмы, орган, пономарь в черном, пастор в белом. Он сидел на хорах возле органа, чтобы быть поближе к лестнице на башню и к ведущей туда двери. Дверь была глухая и заперта только на крючок.
Когда пастор сошел с кафедры и вступил орган, он воспользовался этим оглушительным мигом, приоткрыл дверь, юркнул внутрь и захлопнул ее за собой. Заявись кто-нибудь в эту минуту и спроси, зачем он сюда залез, у него был наготове ответ, что он-де не выносит громкие звуки органа. Выдумки, конечно.
Но никто не заявился. Он посидел на ступеньках, затем полез наверх. Настоящая лестница кончалась через один пролет, и дальше вела узкая железная. А когда и узкая кончилась, пошло смешение бревен, и балок, и подпорок, и распорок, во все стороны, сверху и снизу, одна поверх другой. Какое-то хаотическое сооружение из бревен, словно лев выстроил себе здесь гнездо, львиное гнездо. Посреди этого столпотворения - подмости для звонаря, чтоб он стоял здесь, когда надо звонить, а над ними сами колокола. Два колокола. Тот, что побольше, здоровенный как бочка, вместо языка настоящая палица, над колоколами - сплетение балок и стропил во весь объем колокольни, где на самом верху они терялись в темноте.
Тишина. Абель не слышит ничего, кроме свиста сквозь слуховые оконца, а так остается лишь спасать шляпу от ласточек. Он садится на перекладину. Кругом пыль, но это его не смущает. Единственная задача - дождаться, когда церковь опустеет.
Неожиданно шумовая лавина захлестывает башню - ударили колокола. Он вскакивает, чтобы спасти свои уши, спасти самое жизнь, глядит вниз в лестничный проем и хочет бежать, но теряет равновесие и потому остается сидеть на куче камней и глины. Он снова затыкает пальцами уши, но слышимость остается прежней, колокола бьют и бьют, вся колокольня содрогается. Немного спустя он привыкает к шуму, сидит и почти не обращает на него внимания, хотя - ничего не скажешь - поистине дьявольский шум издают эти святые колокола.
Когда они наконец останавливаются и смолкают, он вынимает пальцы из ушей и сует их снова, вынимает и сует, он совсем оглох и ощущает себя словно на дне пропасти. Странное состояние, смешно: он что-то говорит вслух, но слышит только собственным ртом, он улыбается, и ему чудится, будто он слышит собственную улыбку. Но он вовсе не умер, об этом и речи нет. Он встает и начинает соображать.
Мало-помалу к нему возвращается слух, и он начинает путь вниз. На широкой лестнице он замедляет шаг и прислушивается, ничего подозрительного, но все равно нужна крайняя осторожность, люди не сразу расходятся, они любят постоять на церковном дворе и покалякать и не должны при этом увидеть его в окнах колокольни. Ну и безумная блажь пришла ему в голову, но ведь идти к Ольге было не многим умней, ничуть не лучше чем то, что он затеял сегодня, - он не желает больше ждать, как какой-то воришка, он побывал на колокольне, но видит Бог - он не похитил колокола.
Он толкает дверь, но она не поддается. Что такое? Он толкает сильней. Ничего. Видно, у кого-то руки чесались и он, проходя мимо, накинул крючок. Абель может без труда разнести эту тонкую глухую дверь, ему приходилось иметь дело и не с такими дверями, но он боится, что его услышат, вдовы и матери имеют привычку задерживаться на кладбище, ухаживая за своими могилами.