Но то, что я ничего не знал, меня очень огорчило, и я прямо об этом сказал. Он со мной согласился и вообще проявил полное понимание. Подумайте все-таки о моем предложении насчет частных уроков. У вас будет хороший учитель, это я могу вам твердо обещать.
Ну почему я не сумел усвоить достаточно теории из книг, чтобы сразу начать занятия у этого директора! Просто беда. Он желал мне добра и сердечно пожал руку, когда я уходил. Но раз все так глупо вышло, я вернулся к себе на квартиру, лег и все время думал об этом. Там еще был молодой паренек, он приехал издалека, мы потолковали с ним о всякой всячине, и я понял, что для меня просто невозможно нагнать его, потому что я на восемь лет его старше и был женат и все такое прочее. И пока я лежал так, то решил бросить эту затею. Просто позор, как оно все со мной вышло.
После Рождества и Нового года я начал смотреть на это дело с другой стороны, что ж это за собачья жизнь так себя изводить, в Кентукки гораздо лучше. Я мог бы написать письмо Лоуренсу и послать ему деньжонок и тем подбодрить нас обоих, но ничего этого не сделал. Я был донельзя мрачный и одинокий, и когда паренек, мой сосед, пришел с известием, что директор приглашает меня для беседы, то поначалу даже идти не хотел. Но паренек вычистил мой костюм и пошел вместе со мной и ждал за дверью.
Директор сообщил мне, что я могу приступать к учебе.
Удивительные попадались мне люди, вот хотя бы он, флотский командир и директор морской школы, для меня он значил больше, чем отец, и я наобещал все, о чем он меня просил. Он дал мне список книг, чтобы я купил их, и мы с этим пареньком на обратном пути купили книги, словом, я приготовился как надо, так что с моей стороны никаких препятствий не было.
Но вышло нескладно. Я так и не обратился к репетитору, а начал сам читать книги, но без особого толку. В апреле репетитор пришел сам и спросил, как будет дальше. Я сказал, что на все согласен. Тогда давайте сразу и начнем. Человек он был основательный, мы начали с самого начала, и я за несколько часов много выучил. Меня очень взбодрило, что я понимаю его объяснения, и, когда он задал мне еще задание на дом и сказал, что придет завтра, я только обрадовался.
Теперь он приходил каждый день, и я немало выучил. Но с каждым днем мне становилось все трудней, и я снова припомнил золотые денечки в Кентукки и насколько там было лучше, если сравнить с нынешним. Учитель об этом и слышать не желал, он стал строгим и велел к следующему дню выучить задание получше. Прикажи это директор, я бы, может, и послушался, но ради учителя я надрываться не хотел и на следующий день оказался еще ленивее. Так дело не пойдет, сказал он. Не пойдет, согласился я. Оставим, что ли? - спросил он. Не думаю, что когда-нибудь смогу это выучить, ответил я. Ладно, сказал он и ушел.
От меня к тому времени остались кожа да кости. Нечего было и надеяться, что я в моем возрасте с этим справлюсь. В самом начале я еще помнил названия кой-каких инструментов, а всего лучше я знал компас, за которым стоял столько раз, когда вел корабль. Но навигация - жуткая штука, в моем-то возрасте. Есть навигация земная и есть небесная, чтоб ты знала, и обе - совершенно непонятные загадки, а ты должен их решить. Считаешь, считаешь, пока в глазах не потемнеет. Ты не понимаешь в этом ровным счетом ничего, но все равно должен высчитать. На то тебе даны компас, и хронометр, и прочие инструменты. Но не успел ты кончить подсчеты, как выясняется, что инструменты эти ненадежные и ты должен - Боже спаси и помилуй - вычислять вдобавок отклонения компаса и хронометра - просто выдержать невозможно.
Лолла сидела и терпеливо слушала.
Абель встряхнулся и словно бы лязгнул зубами.
- А в городе как дела? - спросил он.
Она понимает, он старался и сделал все что мог, но все равно она очень подавлена и спрашивает:
- Ты ведь потом снова начнешь?
- Нет, - отвечает он.
Молчание.
- Кем же ты хочешь стать, Абель?
- Кем я хочу стать? А кем становятся те, кто не становится никем?
- Да, но что ты намерен делать?
Он отвечает не сразу:
- Лолла, а ты не могла бы полить герани в читальном зале? Навряд ли кто поливал, когда меня не было.
X
Значит, как идут дела в городе? Да никак они не идут.
Пила остановлена. Лесоторговое общество "Пистлейя" потребовало свои деньги назад - но не получило. Банки помочь не пожелали. Несколько месяцев заведение висело на волоске, а потом объявило себя банкротом. Разорилось.
Хуже всего пришлось рабочим. Они жили с лесопильни, часто сын приходил на смену отцу, многие были женаты, имели детей, у некоторых был собственный дом, другие снимали жилье. Алекс, муж Лили, формально имел дом и сад при нем, но задолжал под него слишком много, а тут еще Лили родила второго ребенка, тоже девочку, маленького ангелочка, но в семействе только прибавился лишний рот.
Короче, плохо пришлось всем, кто был связан с лесопильней: и управляющему, и десятникам, всем, вплоть до малышей, которые время от времени бегали с каким-нибудь поручением и получали за это двадцать пять эре. Но всего хуже было аптекарю. Страшно даже представить, что ему предстояло вынести. И несчастные лесопильные акции, и все банковские займы, за которые он поручился своим именем, - это были не шуточки, из-за них в эту прорву ухнули вполне надежные акции каботажного судна "Воробей", так что из всего добра у аптекаря остались только аптека и машина. Но самое скверное, что и его, и правление обвинили в финансовой нечистоплотности.
Дело в том, что управляющий сам-третий заявился в лесоторговое общество "Пистлейя" и сообщил, что некий денежный мешок и великий специалист по имени Абель Бродерсен вошел в дело и отныне у них все пойдет по-другому. Позднее выплыло на свет, что этот самый Бродерсен не имел даже твердого места на лесопильне, он просто недели три походил туда и поглядел что и как. Но именно благодаря этой лжи состоялась большая сделка с лесом. А теперь управляющий утверждал, будто делал все с ведома правления. Словом, пренеприятная история.
Аптекаря обвинили в финансовой нечистоплотности. На первый взгляд он вроде и не пострадал, у него остался автомобиль, в котором он разъезжал по всей округе. Но каждому было ясно, что аптекарь более не матадор и не богатей, просто жалость брала глядеть, как он пыжится.
А что прикажете делать всему персоналу лесопильни? Да ничего. У других аптекарей ведь не было своей лесопильни, чтобы рабочие могли перейти туда, они все еще жили с последней получки, а потом будут жить до тех пор, покуда могущественный купец Гулликсен не откажет им в кредите.
Но когда в яслях пусто, лошади начинают лягаться. Во многих домах поднялось недовольство, в доме управляющего - тоже. Они с женой полюбили друг друга в 1912 году, но с тех пор утекло много воды, жена четыре раза становилась матерью, и волосы у нее, как, впрочем, и кожа, утратили окраску. У него волосы тоже поседели и поредели, но те, что остались, были волнистые, его по-прежнему величали инженером, и на прогулку он выходил с тросточкой, заломив шляпу на затылок. Они оставались вместе ради детей и ради приличия, но радости у них не было. То и дело между ними вспыхивали ожесточенные стычки из-за чрезмерных расходов по хозяйству, из-за уймы сигарет, выкуриваемых мужем, из-за шляпок жены, которых у нее было в три раза больше, чем у мужа. В последнее время жена даже находила, что у него отвратительно курносый нос, да вдобавок он начал обзаводиться брюшком. По нескольку раз на дню она затевала перебранку, а за столом не произносила ни слова, но перед сном каждый через открытую дверь громко желал другому покойной ночи. Потому что они держались вместе.
В домах у рабочих за столом слышалась брань и громкие удары кулаком по столу, а изредка - дикая пляска и передвигаемые наверху стулья. Одному, что был десятником на сушильне, приходилось, видит Бог, не хуже, чем другим, но он вышел из себя потому, что кто-то куда-то задевал его картуз. Он перерыл все вверх дном, и, когда под конец нашел его в детской колыбельке, где его конечно же намочили, у него были все основания громко заорать, но он сдержался. Лицо у него стало неузнаваемо глупым, так мучительно он сдерживался. И при этом глядел на жену.
А жена была простая девушка из городка, может, даже чересчур простая, кое-чем занималась - когда за деньги, а когда и даром, смотря по настроению. Но по большей части она держалась за того, кто стал ее мужем, и вначале они ничего друг против друга не имели, совершенно ничего. Они даже по обоюдному согласию слегка ударились в религию. Но когда пила встала и недельная зарплата не поступила домой, многое разлетелось на куски, с ней теперь невозможно было поладить, а она то же самое думала о нем. Вот он собрался поохотиться на чистиков, ему обещали место в лодке, мужчины скинулись на бутылку и еще на кое-что в придачу. Но жене, которую он никогда с собой не брал, очень не понравилась вся эта охота с бутылкой.
Он спросил, как бы желая уточнить обстоятельства:
- Значит, мой картуз намок?
- Сам видишь.
- Ты нарочно подложила его под малыша, чтобы я не мог его надеть.
- Ха-ха-ха, конечно же нет.
Стоило ли смеяться в такую минуту? Он вдруг напялил мокрый картуз на голову жене и придавил сверху.
- Ха-ха-ха, - сказал и он.
Она ни капельки не испугалась, она прыгнула на него и начала царапаться. Поступать так тоже не следовало, а уж тем более чертыхаться, это при ее-то набожности. Потом она смазала его картузом по лицу и завопила дурным голосом. Дальше, как говорится, некуда.
Он пошел в угол, где стояло ружье, вроде как осмотреть его. Но он молчал, и это было самое ужасное. Нет на свете ничего длиннее и тоньше оружейного ствола, так что внутри у нее даже что-то булькнуло.
- Господи! - пролепетала она.
Вот это уже был другой тон, и он понял, что для нее это беда. Тут она увидела, как он направляет дуло к себе, чтобы свести счеты с жизнью. Но свести счеты он мог, только если она поможет ему нажать на крючок, а нажимать она не хотела, никак не хотела, напротив, она подскочила к нему и отшвырнула ружье.
- Ты чего это надумал! - закричала она. - Да отожму я твой картуз и высушу над плитой за одну минуту.
Что он должен был отвечать? Ничего. Но ружье он отставил в сторону и стал ждать, когда она управится.
Во всех семейных домах разыгрывались баталии, не было больше ни субботней выплаты, ни вообще никаких доходов. До сих пор муж и жена вполне ладили друг с другом и с детьми, прилично одевались, имели пальто и плащ, часы и обручальные кольца. А тут все исчезло, и в умах воцарилось смятение. Они бранились, они кричали из-за любой чепухи, причем именно когда им следовало быть особенно ласковыми и нежными, они ковырялись в прошлом и находили друг у друга столько грехов, что впору выметать метлой. Ну а дети, разумеется, слушали.
Вот и у Алекса в доме дела обстояли скверно. Немного спустя после того, как Алекс потерял работу, он как-то вечером напился и начал бранить Лили за ее распутство. Он долго терпел, но больше молчать не станет. С тех пор как некий тип, не сумевший сдать экзамен на капитана, вернулся в город, Лили опять словно сбесилась и бегает за ним, как распутная девка, и все, кто их ни встретит, чуть ли не плюют при виде Лили, вот, мол, какая липучая баба. Интересно, будет этому когда-нибудь конец или нет?
Лили ни в чем не признавалась и ничего не отрицала, она просто заметила, что не понимает, о чем он. Хотя вполне могла бы понять, не так уж и трудно. Она была отнюдь не Божье чадо, скорее уж не знающая удержу бесовка. Нежная Лили после многих лет добропорядочного супружества лишь теперь пробудилась для эротических услад. Все, что до этого было терпеливым исполнением обязанностей, - лишь тупой долг и покорность, зато теперь она просто не знала удержу. Она предавалась любви часто и чудесно и отнюдь не скрывала, что с ума сходит по этому занятию.
Самое любопытное, что никто о том не догадывался. В домах, где бывают люди, их не встречали, никто никогда не застукал их в лесу, а пробраться в церковь они не могли. Оставалась единственная возможность: каботажное судно "Воробей", уж не там ли? Этот маленький белый корабль, который швартовался в порту каждый второй вечер после двухдневного перехода, вполне мог оказаться тем райским садом, где они могли укрыться. Но бывали ли они там на самом деле? Немало людей поглядывало на "Воробья", сам Алекс, и Лолла, и дочери таможенника Робертсена, и многие другие, кто хотел отравить им удовольствие, но ни разу никто их там не обнаружил.
Алекс пошел еще дальше, он начал выражаться по-книжному ради самоутверждения:
- Ты, значит, не понимаешь, о чем я веду речь? Я веду речь о некоторых субъектах, так и не сдавших экзамен на капитана, теперь поняла? Может, теперь ты соизволишь меня понять?
Алекс пьян.
Лили улыбается и делает гримаску.
- Кроме того, я говорю о младенце, - говорит он и указывает на младшенькую. - Сперва его не было, понимаешь, паскуда, не было, и все тут. А потом младенчик спустился с неба, и сразу стал ангелом в твоих глазах - поняла? Но я ли ниспослал тебе этого ангела?
Судя по всему, Алексу очень важно получить ответ именно на этот вопрос, но Лили все так же улыбается. Он выкрикивает свои слова прямо ей в лицо, но Лили улыбается. Впрочем, не таков был Алекс, чтобы ждать, покуда она наулыбается досыта, он встал. Да, он встал.
Но закусившая удила особа не отступает, она может так проулыбаться целые сутки. Пришлось ему снова сесть.
На все происходящее Лили смотрела сверху вниз и не думала отвечать. Она умышленно воздерживалась от слов, и свое действие это возымело. Ведь именно она оплатила все, что у них было оплачено, и дом, и сад, именно она занимала высокий пост, была кассиршей, а муж простым рабочим и ворочал стволы деревьев. Так неужели же она не может себе позволить улыбаться в ответ на несвязные речи и полумертвые глаза пьяного мужа? Уж верно, может.
Второй раз с места он подниматься не стал, он только кивал и говорил, что да-да, что она еще увидит! Больше он ничего не скажет, но она еще увидит. И она, и некоторые другие.
Когда он заснул на стуле, она взяла младшенькую на руки, старшую - за руку и вышла из дому. Детей она отвела к матери, вафельщице, а сама пошла дальше. Наступил вечер, и ей предстояло свидание.
На складской площади был укромный уголок, куда так просто не проберешься, но она задрала юбки и перешагнула через все препятствия. В дальнем углу стоял сарайчик с покосившейся крышей, когда-то его арендовал старый капитан Бродерсен для своих ненужных вещей с маяка, так и стоял этот сарайчик со всякими диковинами из заморских стран, с кроватями, стульями, и столами, и всем прочим. Туда Лили вошла, там и осталась. А с каботажного судна "Воробей" не снимали наблюдение даже ночью.
Абель нисколько не был виноват в том, что происходило, он вообще предпочел бы оказаться в другом месте, впрочем, никакой трагедии и не случилось, лишь несколько дурацких взбрыков да несколько лишних слов.
Он встретил Ольгу и ее мужа на улице и не нашел в них ничего особенного, оба были такие, как всегда, разве что Ольга немного беспокойней обычного. Для ее отца настали дурные дни, он скатился до уровня заурядного обывателя, но Ольга не стала от этого тихой и немногословной. Разговоры, разговоры, ни на чем не задерживаясь, остроты, светская болтовня, лоскутное рукоделье.
- А вот и Абель! Я ведь тебя целый год не видела! Теперь я хочу повнимательней тебя разглядеть.
- Лучше не надо, - ответил Абель, - я не стал красивее, чем был.
- Ты стал хуже. Почему ты все время стараешься испортить свою репутацию?
- Но Ольга! - улыбнулся ее муж.
Она взяла Абеля под руку и пошла с ним.
- Я слышала, ты так и не был в школе?
- Нет.
- Значит, капитаном, ты не станешь?
- Похоже, что ни капитаном, ни кем другим. Я слишком глуп.
- Плохо, что ты не станешь капитаном. Стало быть, я не смогу с тобой уехать.
- Нет, тебе придется подыскать что-нибудь другое.
- А что другое? Теперь у меня нет карманных денег, отцу они самому нужны, его совсем обобрали.
- Ну, Ольга, раньше тебе всегда удавалось что-нибудь придумать.
Молчание.
- Это что за пара идет перед нами? - спросила она у мужа.
- По-моему, таможенник Робертсен с женой.
- Разумеется, ты должен кем-то стать, какой вздор! Все хотят кем-то стать.
- То-то и оно: все, кроме меня. Я не хочу. Мне недостает силы воли.
- А почему, собственно, все хотят кем-то стать? - осторожно спросил Клеменс.
Ольга шутливо ответила:
- Потому что у людей есть внутренний стимул, как сказал Рибер Карлсен в своей проповеди.
Клеменс:
- Да, сказано недурно. Больше всего это относится к желанию человека подняться в социальном плане.
- Нет, вы мне объясните, почему эта пара идет с той же скоростью, что и мы, - нетерпеливо перебила Ольга.
Мужчины улыбнулись, и Клеменс ответил:
- Они идут по общественной дороге.
- Нет, они обернулись и увидели нас. И пошли так же, как и мы.
- Мы можем их обогнать.
- Нет, - сказала она, - тогда они подумают, что мы их увидели. Они наверняка смотрят на меня теперь сверху вниз.
- Что-о?
- Да, я заметила это. Эти люди дают мне понять, что, раз отец потерял состояние, мы больше ничего не стоим.
Абель попытался разубедить ее, но его попытки ни к чему не привели.
- Он в прошлом году достроил свой дом, и теперь дом у него в два раза больше прежнего.
- Это и называется социальный подъем, - насмешливо сказала Ольга. - И к тому же дурость. Ну зачем ему такой большой дом?
Они подошли к стоянке, и Абель сказал:
- Мы могли бы проехать мимо них на машине.
- Да! - радостно воскликнула Ольга. - Спасибо, Абель.
Они сели в машину.
Клеменс с усмешкой спросил:
- А куда мы поедем?
- Проедем мимо них, - ответил Абель, тоже усмехнувшись.
- Далеко, - потребовала Ольга. - К усадьбе Фредриксенов. Проедем мимо Фредриксенов. Пусть они увидят, что мы катаемся. Но зайдем поздороваться.
- Это зачем? - спросил Клеменс.
Они рванули с места, проехали мимо парочки Робертсенов, которые больше для них не существовали, и выехали на берег. Перед виллой Фредриксенов они велели шоферу ехать медленнее под тем предлогом, что там лежит больной человек. Ольга же развалилась на сиденье и демонстрировала себя. Нет, никого не видно.
- Тогда поехали в Валгаллу! - скомандовала она.
- Почему в Валгаллу? - спросил Абель.
- Там купальни. Ты разве не знал?
- Их построили уже после меня.
Купающихся они не заметили, время года было позднее, но ресторан был открыт. Велев шоферу подождать, они вошли в огромное пустое помещение, выбрали себе уголок и заказали кофе и бутерброды.
- Мы проголодались, - сказала она.
- Ты говоришь за всех нас, - заметил ее муж.
Ольга: