Однако аптекарь был не из тех, кто теряется, этого про него не скажешь, несколько дней спустя он важно шествовал по горной дороге с матерью Марны - ну да, со старой хозяйкой. В прекрасном расположении духа, нарядно одетый, новая шляпа сдвинута набекрень, из нагрудного кармана выглядывает кончик белоснежного шелкового платка. Почему он взял и пригласил на прогулку старую хозяйку, сказать трудно, то ли чтобы через мать повлиять на дочь, то ли просто валял дурака. Как бы то ни было, аптекарь Хольм не растерялся. Эти двое, похоже, подходили друг дружке, аптекарь напропалую развлекал свою спутницу, а она молодо смеялась любой его выдумке. Они оживленно между собой беседовали.
Зато на линии все окончательно пошло наперекосяк. Марна показывалась все чаще и чаще, и, поскольку аптекарь был бесповоротно ею отвергнут, Адольф остался вне конкуренции. Это привело к тому, что рабочие вконец на него ополчились, и Адольфу пришлось идти в кузницу и просить Августа снять с него надзирательские обязанности. Но тогда, возразил Август, он лишится прибавки к жалованью. "Ну и ладно!"
Август стал прикидывать: на те дни, что еще потребуются для ковки ограды, надсмотр можно было бы поручить Боллеману, но Боллеман сильно закладывает. А кроме того, если освободить Адольфа, это все равно ему не поможет. Марна не перестанет к нему ходить, и кончится тем, что его прихлопнут. А что, не исключено.
Надо найти способ удалить с линии Марну. Это по ее милости началась вся эта свистопляска, рабочие стали - чистый порох, где уж им думать о Боге!
Август пришел в консульскую контору, положил шапку на пол около двери и поклонился.
Консул слез со своего высокого табурета и приветливо сказал:
- Хорошо, что ты пришел, Подручный, мне хотелось бы знать, когда вы думаете закончить дорогу.
- Вот и я вас хочу о том же спросить.
- Хм.
- Потому что это зависит не от меня. А от того, смогут ли ребята спокойно работать.
- А в чем дело? Им кто-нибудь мешает?
Август обрисовал положение на линии, рабочие как с ума посходили, им невтерпеж видеть перед собой молодую, пригожую барышню, они и думать забыли про Господа Бога.
Консул неуверенно взглянул на старика подручного: он не ослышался? Действительно ли тот упомянул Господа Бога?
Август продолжал:
- Сейчас ведь лето, теплынь, ну и горный воздух, и еда - успевай только пережевывать… так они, прошу прошения, ровно с цепи посрывались, шастают по ночам и никому не дают проходу, даже Осе, как я слыхал.
- Тьфу ты! - сказал консул.
- Да. И поэтому я хотел бы предупредить вас насчет одной из ваших дам: не стоит ей появляться на линии.
- Ты про Марну? Придется ей это оставить.
- Это небезопасно. К тому же, когда она там, ребята ничего не делают, побросают всё и глазеют на нее, до того она их будоражит, они, прошу прощения, поголовно в нее влюблены и неровно к ней дышат, а Адольф, тот с ней пускается в разговоры…
- Хорошо-хорошо, - сказал встревоженный консул. - Марна больше туда не пойдет, начиная с сегодняшнего дня - все, кончено! И как тогда с дорогой, когда она будет готова?
Август подумал и сказал:
- Если на линии будет спокойно, мы управимся за три недели. Если будет спокойно. Впрочем, все в руках Божиих.
- Не то чтобы я вас торопил, - сказал консул, - но я жду друга из Англии, он приедет к началу охотничьего сезона. И тогда дорога мне понадобится. Но, как я понимаю, времени еще предостаточно. Ты этим летом видел в горах какую-нибудь дичь?
- Всякую. Я бы даже сказал, отменную. Один куропаточий выводок за другим. И зайцев хватает.
- А сам ты, случаем, не охотник?
- Был, в молодости. Пожалуй что и охотник. Как-то зимой я добыл столько первоклассной пушнины, что загрузил ею целый карбас и отвез в Стокмаркнес на ярмарку.
- А что за меха?
- Выдра, лисица, а еще попадался горностай и тюлень. Да, были времена! А уж в Андах и на Яве, да и где только я не…
Консул не дал ему закончить:
- Англичанин, которого я жду к осени, - знатный господин, аристократ, владелец большого имения. Он был моим однокашником, я гостил у него, а сейчас хочу хоть как-то отплатить за гостеприимство. Если ты придумаешь, чем бы его еще развлечь, будет замечательно.
- Все в руках Божиих, - сказал Август.
И опять консул несколько растерялся и вынужден был поддакнуть.
- Надо еще дожить, - пояснил Август. - Вот я о чем.
Консул снова поддакнул.
Нет, старик Подручный сам на себя не похож, что-то с ним произошло. Консул справился, как у него со здоровьем. - Все в порядке. - Какие-нибудь неприятности? - Ничего подобного! Наоборот, в одном месте его ожидали большие деньги, только их не удалось получить, но Господь помог ему пережить эту потерю, и потому на сердце у него играет музыка, а душа ликует…
Возвратившись домой, консул тотчас же прошел к жене и сказал:
- Во-первых, Подручный ударился в религию. Так я понимаю.
Фру Юлия:
- Подручный? Ну что же. Между прочим, я видела, как он крестится.
- Да, но сейчас все обстоит куда хуже. Так что прошу тебя, не чертыхайся в его присутствии и воздержись от легкомысленных замечаний.
- Ха-ха-ха! - расхохоталась фру Юлия.
Потом он рассказал про обстановку на дорожных работах. Поскольку все это было донельзя комично, не обошлось без шуток. Гордон Тидеманн, которому отчасти недоставало решимости, а быть может, не желавший снисходить до подобных дел, упросил жену потолковать с Марной:
- Поговори с ней, у тебя это получится гораздо лучше, чем у меня. Скажи, что все рабочие влюблены в нее по уши и жить без нее не могут, особенно один, которого зовут Адольф, он мечтает о ней и питает серьезные намерения. А остальные хотят его за это убить. Ха-ха-ха!
Фру Юлия тоже смеялась, но она, похоже, знала, как на все это смотрит Марна.
- Должно быть, она сама влюблена в этого Адольфа.
- Значит, она сошла с ума, - сказал Гордон Тидеманн, - и мы отправим ее назад в Хельгеланн. Скажи ей, чтоб ноги ее больше там не было. Чтоб не тормозила работу. Это просто неслыханно! Распеки ее хорошенько, Юлия, как это бы сделал я.
- Ладно, - пообещала фру Юлия.
Почувствовав облегчение, оттого что ему не придется объясняться с сестрой, Гордон Тидеманн опять перешел на шутливый тон:
- А тебя, Юлия, я сразу предупреждаю: и не вздумай появляться на линии. Если пойдешь туда, я тебя застрелю.
- Ха-ха-ха!
- Ибо я не знаю другой такой женщины, способной перебудоражить нас, слабых и беззащитных мужчин, и лишить последних остатков разума.
- Гордон, перестань! - сказала, смеясь, фру Юлия. И спросила: - Не возьмешься ли ты в свою очередь потолковать кое с кем из служанок? Они тоже посходили с ума. Зачастили в Южное на моления к какому-то крестителю и взяли себе моду "обмываться", как они это называют, купаются по два раза на дню, так что никому из нас и хода нет в ванную.
- Безобразие! - говорит Гордон Тидеманн.
- Я спросила их, что означает подобная чистоплотность. А как же, говорят, надо же им приуготовиться к тому дню, когда они снимут сорочки и окрестятся в Сегельфоссе.
- Просто невероятно! И кто же это?
- Горничные. Я надеюсь, ты их возьмешь в оборот.
- Я? Юлия, а тебе не кажется, что было бы лучше…
- Распеки их хорошенько, Гордон, как это бы сделала я.
- Ну как я… - отвечает Гордон Тидеманн, консул. - По-моему, тебе это гораздо сподручнее. По правде говоря, горничные… нет, это уж по твоей части. Ты же не можешь позволить им вести себя как заблагорассудится в твоем же собственном доме. Будь я хозяйкой, они бы плясали под мою дудку. Нет, это просто неслыханно! А еще я хотел предложить, чтобы мы с тобой прокатились сегодня днем на автомобиле, надо же развеяться ото всех этих забот. Что ты на это скажешь?
- Неплохо бы.
- Погода прекрасная, можно взять и детей. Даже младшего.
Итак, на линии воцарилось спокойствие, Марна не показывалась.
А на аптекаря со старой хозяйкой рабочие и не думали обращать внимание, эка невидаль! Адольф работал в своей бригаде не за страх, а за совесть, Боллеман был за старшего и перестал высматривать юбки, работа спорилась. Август был доволен.
Только ему без конца приходилось помогать людям и словом, и делом. Считалось, что он никогда не откажет в помощи и найдет выход из всякого положения. Вот и сейчас, например, старая хозяйка подступила к нему со смиренной просьбой:
- Подручный, позволь мне с тобою переговорить!
Разве тут устоишь!
Старая хозяйка переживала кризис, она была, что называется, на краю гибели, последние недели ее одолевали мучительные раздумья. То, что они с Александером придумали запираться в коптильне, был никакой не выход, долго так продолжаться не могло. Им неизбежно приходилось отпирать дверь, чтобы один из них мог выйти наружу, и стороннему человеку ничего не стоило, подбежавши, удостовериться: в коптильне оставался другой. Обнаружили их горничные, Блонда и Стина, две сестры, которые жили в услужении у старой хозяйки со времен ее юности и были ей ровесницы. Сестры не желали своей хозяйке ничего плохого, просто они сделались набожными и хотели ее спасти.
Так что запираться в коптильне было уже нельзя.
Мало того, старая хозяйка убедилась, что и окно ее теперь находится под наблюдением, дабы туда не шмыгнул некий долговязый мужчина.
Последний выход и тот перекрыт…
Прогуливаясь как-то по Сегельфоссу, она повстречала аптекаря Хольма, он обратился к ней в своей шутливой манере, стал распускать перед нею хвост и уговорил зайти с ним в гостиницу. "Бокал вина?" - предложил Хольм. Было весело, празднично, посреди бела дня, на глазах у всех, невинно, без задней мысли, в большой красивой зале, никакого сравнения с коптильным закутком. И они не перешептывались, а громко разговаривали, а потом отправились на дорожную линию - смотрите кто хочет!
Так это началось.
"Надо это повторить, - сказал Хольм. - Мне лично приятно было пройтись, иначе пришлось бы идти домой раскладывать пасьянсы".
Старая хозяйка была довольна ничуть не меньше его, ей понравилось быть на свету и на виду, ей было весело, впервые за долгое время она от души смеялась, а кроме того, вела разумную беседу. На это она тоже была мастерица.
Повторив прогулку, оба получили немалое удовольствие, в душе у старой хозяйки как будто забрезжила радость. О, как давно она этого не испытывала, то было сладостное ощущение. Она чуть ли не благословляла своих горничных за то, что те перекрыли ей кривые ходы и выходы.
Все сложилось к лучшему, и она решила их отблагодарить - теперь она могла себе такое позволить. Она освободит их от необходимости стеречь ее окно и сделает это так, чтобы никого не обидеть.
Так вот, в прошлое воскресенье Блонда собралась в Южное, на вечернее моление у крестителя.
"Я ухожу, - предупредила она, - и оставляю вас одну. Ежели что, звоните. Да погромче!"
"Это не понадобится", - ответила старая хозяйка.
"Я подумала… ежели Стина уляжется спать…"
"Стина не уляжется".
"Вы попросили ее не ложиться?" - удивилась Блонда.
"Нет, это сделаешь ты перед тем, как уйти".
Они посмотрели друг на дружку.
"Только вам ни к чему теперь бодрствовать и стеречь мое окно, - сказала старая хозяйка. - Никто туда не залезет!"
Блонда вконец растерялась:
"Дак… нет-нет… ага…"
"Спокойной ночи, Блонда!"
А теперь старая хозяйка пришла к Августу и смиренно просит позволения переговорить с ним. Она переживает кризис, она целыми днями раздумывает, одной ей не справиться, не уберечься, пусть Подручный даст ей совет.
- Молитесь Богу! - проговорил Август.
Старая хозяйка удивленно подняла брови и сказала, глядя на него:
- Я не шучу!
- Я тоже, - ответил он.
- Д-да… Но понимаешь, Подручный, я больше так не могу, он должен оставить меня в покое. Не могу я с ним больше коптить лосося, только что тогда делать Гордону? Спровадить его отсюда? Это было бы лучше всего. Но кто же его заменит?
Август тут же подумал о Беньямине, однако ему не пристало поступать по-мирски и спешно строить чье-то счастье на чужом несчастье, нет, пусть Беньямин посмотрит покамест на полевые лилии…
Старую хозяйку мучило, что она попала в такой переплет, она продолжала: ловля лосося в этом году скоро уже будет запрещена, числа она точно не помнит, надо спросить Александера… да что это с ней, она и не собирается его спрашивать, она спросит у своего сына. Да, так она и сделает! Во всяком случае, ловля скоро закончится, а может быть, Гордон ее тут же и прекратит? А что думает Подручный? Но только и прекращать ловлю очень жалко, дельно рассуждала жена Теодора Лавочника, рыба-то все еще есть, к тому же чем меньше ее в продаже, тем выше цены. Словом, она совсем запуталась. А поговорить обо всем этом с Гордоном она не может, ведь что она ему скажет? Что не желает больше коптить лосося и все такое? Это совершенно исключено, Подручный же понимает, пускай он присоветует, как ей быть…
У Подручного совет уже наготове, дело не стоит и выеденного яйца, он способен устранить ее затруднения двумя-тремя словами, по-мирски, если уж на то пошло.
- Да вы не беспокойтесь!
- Что значит не беспокойтесь?
- Пусть его коптит лосося один!
Старая хозяйка:
- Я уж об этом думала, но только… Да, я об этом тоже думала. Но тогда все, все раскроется. Что во мне не было никакой надобности.
Августом все больше и больше завладевало житейское, светлая голова его работала быстро.
- Значит, в вас была надобность до тех пор, пока он не научился? Я спрашиваю, только и всего. А теперь, когда вы его обучили, дело обстоит совсем по-другому?
- Да, - ответила она. - Так оно и есть.
Оба призадумались. Старая хозяйка покачала головой:
- Как бы он не воспротивился.
- Кто - он? Пусть попробует! Разве это подходящее для вас занятие - торчать в этой конуре и коптить лосося! Как-никак вы мать консула…
- Хоть бы все обошлось без скандала!
- Ха! Не обижайтесь, но мне прямо-таки смешно это слышать! В первый раз вы скажетесь больной. Да, в первый и второй раз. А потом все само собой образуется.
- Верно ты говоришь, Подручный, благослови тебя Бог! Мне это и в голову не пришло. Тогда ничего не раскроется. Я знала, что ты мне поможешь, меня словно кто надоумил. До чего ж ты отзывчивый… милый Подручный…
В первый раз, когда надо было коптить лосося, старая хозяйка сказалась больной и затворилась у себя в комнате. Александер послал за ней, пусть она приходит. Август пошел с ответом к нему в коптильню:
- Ты что это, дурень, придумал, не знаешь разве, что старая хозяйка лежит тяжело больная? А кроме того, продолжал Август, - я не понимаю, зачем тебе нужна женская помощь. Неужто ты до того туполобый, что за столько месяцев так ничему и не выучился! Не можешь отличить копченую лососину от телятины! Будь я пастором, я б тебя ни за что не конфирмовал, а будь я консулом, ни дня больше не держал бы тебя в усадьбе. Нет. Зачем тебе женская помощь, что ты разнылся, тебе что, помочь перевязать палец? Ну-ка расскажи, что тут такого мудреного, чего ты не понимаешь, и я тебе растолкую и тебя, бедолагу, выручу…
Чувствуя, что его срамят ни за что ни про что, Александер сильно побледнел и прерывисто задышал, однако постарался ответить на предъявленное ему обвинение как можно мягче:
- А ты бы, зараза, заткнулся! По-хорошему, мне бы надо выжать из тебя дерьмо и заставить тебя его съесть, понял! - Больше на эту тему Александер решил не распространяться и, уклонившись от нее, стал себя защищать: - Это я-то - и не умею коптить лосося? А чем же это я занимался в усадьбе до сего дня? Да кто ты такой, чтоб меня поучать, плесень ходячая! К твоему сведению, я знаю все тонкости касаемо цвета и вкуса, запаха, веса и всего прочего!
- Так я и думал, - заметил Август. - А то это был бы стыд и срам.
- Да я, - продолжал бахвалиться Александер, - спокойно обойдусь безо всякой помощи! Надо же такое сказать! Иди-ка отсюда, пока я не сблевал! Я ни на вот столечко не нуждаюсь в твоих поучениях! Давай проваливай!
- Ну чего ты злишься и хамишь, - сказал Август, - лучше бы ты, поганец, поблагодарил Бога за то, что наконец выучился и все уразумел. Правда, ты его не очень долюбливаешь, Бога-то…
В следующий раз, когда надо было коптить лосося, старая хозяйка совершила оплошность: вместо того чтобы сказаться больной, она, не подумав, посреди бела дня ушла в город, жива-здоровешенька, и, встретившись с кавалером Хольмом, отправилась на очередную прогулку в горы. Можно только диву даваться подобной беспечности! Ну нужно ли было дразнить гусей? Видимо, да, романтической паре оно было нужно. Рабочие заметили, что оба вели себя тише, чем прежде, короче говоря, на смену восклицаньям и смеху пришли серьезность и нежность. С чего бы это Хольму помогать даме пробираться среди камней и тачек, когда она могла через них перепрыгивать не хуже, чем арабская кобыла Марны? Неужто Хольм поглупел?
Дойдя до охотничьего домика, они присели передохнуть, отсюда им было видно горное озеро. Озаренное не лунным светом, нет, но ярким солнцем. От ходьбы оба посвежели, разрумянились, и, хотя они то и дело улыбались, ни того ни другого не тянуло дурачиться. Хольм поддернул штанины, оберегая складки на брюках, в петлице у него вновь красовалась гвоздика, он определенно желал произвести впечатление. Старая же хозяйка сняла шляпу и сидела простоволосая, как девчонка, а волос у нее - копна.
Они составляли пару, их многое роднило - легкий характер, чувство юмора, жизнелюбие. А разница в возрасте не так уж и велика, старая хозяйка ну, может быть, чуть постарше, зато хороша собой и пышет здоровьем, лицо без единой морщинки и на удивление красивые руки.
Они любовались видом на озеро и окрестные горы и спрашивали друг друга, не прекрасно ли тут. И оба сходились на том, что прекрасно. Как славно здесь сидеть, это Гордон Тидеманн замечательно придумал, выбрал такое место.
- Охотничий домик, - произнес Хольм, - это же целый дом, мы могли бы в нем жить.
- Да, - ответила она и засмеялась, чтобы он не принял это всерьез.
- Дом с сараем, большая дорога и все остальное.
- Да, - отвечала она со смехом.
Он предложил ей гвоздику, но она сказала, что на нем гвоздика смотрится лучше. Потом он разжег свою носогрейку и закурил, беспрестанно отгоняя от нее дым.
Неожиданно она встала и пошла заглянула за угол. Вернулась с побледневшим лицом и, усевшись, проговорила:
- Мне послышалось, там кто-то возится, я подумала, наверное, это Гордон.
- Тогда бы он открыл дверь и пригласил нас войти.
- Конечно бы пригласил, Гордон очень гостеприимный. Не знаю только, есть ли уже в погребе какая провизия.
- Я до сих пор вспоминаю празднество, которое вы устроили весной, - сказал Хольм.
- Вы тогда неприлично вели себя за столом, ущипнули меня так, что я даже вскрикнула.
- К сожалению, это правда, - признался Хольм. - Перед этим я завернул к Вендту в гостиницу.