Впившись своими черными глазищами в больную животину, он принялся ее оглаживать, кое-где надавил и, пересчитывая пальцами ребра, стал двигаться к середине брюха, потом повторил процедуру с другой стороны, наметил точку…
Был ли у него заранее припрятан в правом рукаве нож? Не успели они оглянуться, как он всадил его кобыле в бок по самую рукоятку. "Ох нет!.." - раздался придушенный возглас, это не выдержала старая хозяйка. Остальные просто потеряли дар речи.
Не вытаскивая ножа, Александер прижал лезвие к краю раны, чтобы образовалось отверстие. Крови оттуда вытекло самую малость, зато равномерно выходил воздух.
Все это время кобыла стояла смирно, даже под ножом. Спустя несколько минут бока у нее потихоньку начали опадать. Тогда Александер прижал лезвие ножа к другому краю раны и, подержав недолго, вытащил и обтер о траву. Потом обошел кобылу кругом, глянул ей в глаза и кивнул.
- Черт подери! - вырвалось у Стеффена.
Кобыла запросилась на свободу, задергала головой, стала раздувать ноздри.
Александер снова скомандовал Стеффену:
- Поставь ее на несколько часов в стойло, но не давай корму.
- А рана как же? - спрашивает Стеффен.
- Это ерунда. Если хочешь, смажь дегтем.
Фру Юлия все еще не верит своим глазам:
- Значит, она здорова?
- Да, - ответил Александер.
Кобылу принялись похлопывать и поглаживать. Когда она зашагала, живот и бока у нее были поджарые, как и прежде, а в глазах появился блеск. Дети пошли ее провожать в конюшню.
- Спасибо тебе, Александер! - произнес консул.
- Правда, это было замечательно? - восхитилась фру Юлия. - Александер много чего умеет!
- Даже слишком много, - неожиданно сказала с сердцем старая хозяйка. - Он умеет взбираться по отвесной стене.
- Что-что?
- Взбираться по отвесной стене. На второй этаж.
- Да? Как странно.
- А ну как это увидят мальчики, и возьмут с него пример, и шлепнутся?
- Верно, Александер, так не годится, - сказала фру Юлия.
- Не-а, - ответил он и побрел прочь.
Старая хозяйка попыталась свести с ним счеты во всеуслышание. Блонда со Стиной так и навострили уши. Да, на сей раз старая хозяйка выбрала подходящий момент и нанесла удар, отстаивая свое спокойствие. Почувствовав облегчение, довольная собой, она шутливо заговорила:
- Ну, и чего мы здесь дожидаемся? Пациентка ушла, доктор тоже ушел! - И, обратясь к фру Юлии: - Юлия, ты должна написать об этом Марне.
- А надо ли писать об этом Марне? - спросил Гордон Тидеманн. - Кстати, куда это она так поспешно уехала?
- Наверное, в Хельгеланн? - отозвалась старая хозяйка.
- Я напишу ей, - сказала фру Юлия. - Она уехала в Будё!
Услыхав про чудесное исцеление кобылы Александером, Август дал ему понять: он слишком религиозен, чтобы заниматься подобного рода делами, и поэтому рад, что обошлись без него. К тому же он давно не практиковался, с тех пор как он лечил лошадей от колик, прошло сколько уж времени, последний раз это было на Суматре в 1903 году. А так-то он прокалывал брюхо лошадям и на севере, и на юге.
Вполне возможно, что старый подручный подхалтуривал и по ветеринарной части, отчего ж не поверить. Зато Александер, тот выучился коновалить у своего древнего бродячего племени и довел свое умение до совершенства и чудодейства, он знает это не понаслышке и перенял не от кого попало.
- Да, - согласился Август. - Но тот, кто научил меня этому проколу, был у себя в стране важной персоной и чистых кровей. Он правил каретой генерал-президента, который ездил на четверне, а вообще под его присмотром было пятьдесят лошадей. Он только и знал, что делал им проколы от колик.
Александер не поленился и устроил отчаянному хвастуну небольшой экзамен: ну и где бы тот сделал прокол? На сколько бы он отступил спереди и на сколько сзади? А как высоко и как низко расположена сама точка?
Август сдался: он не помнит, так давно это было. Но, будучи живым и любознательным по натуре, он стал упрашивать Александера, пусть лучше тот сам скажет, где она расположена.
Александер громко расхохотался:
- Чтоб ты калечил лошадей? Думаешь небось, кольнул в точку, и все, а ты имеешь понятие о лошадиной утробе, ведь нужно уколоть так, чтобы вышли ветры. А знаешь, на какую глубину всадить нож? Молчал бы уж, лысая образина!
Однако Августу, видно, очень уж хотелось перенять дивное цыганово умение, он сказал:
- Я б тебе заплатил.
- Ты? А у тебя есть чем платить? - спросил Александер.
- Мне должны прислать деньги.
- Брось заливать!..
И все-таки Август отвоевал утраченные позиции, с подачи самого хозяина.
Гордон Тидеманн был образованным господином и консулом, он учился по заграницам, знал бухгалтерию и иностранные языки, однако иной раз вынужден был советоваться со своей сметливой и расторопной матерью. И вот он приходит к ней с телеграммой: "Сельдь у Вэрё, на несколько запоров". Стало быть, надо срочно снаряжать шхуну…
Старая хозяйка удивилась:
- Сельдь? В это время года?
- Так тут написано.
- Да, но… кто этот Эллингсен?
- Мой агент, - ответил Гордон Тидеманн. - У меня есть свои агенты.
Мать:
- Знаешь что, поговори об этом с Подручным.
Гордон Тидеманн пошел к Августу. Однако реакция матери побудила его к осторожности, он сказал:
- Надо ли придавать этой телеграмме такое уж большое значение?
Август надел пенсне и прочел.
- Ничего не понимаю, - сказал он.
- Н-да.
- Какая сейчас сельдь? - сказал Август. - Да еще у Вэрё?
Гордон Тидеманн забрал у него телеграмму и сунул в карман.
- Что-то тут не так, - размышлял вслух Август. - Если бы там стояло… Прошу прощения, дайте, я взгляну еще раз! - Август перечел телеграмму, кивнул и сказал, как всегда, уверенно: - Сельдь, о которой тут говорится, на самом деле - сайда, это описка.
- Разве такое возможно?
- Пусть консул не сомневается. Речь идет о сайде. И сезон подходящий, и что возле Вэрё. Только сайда вам, наверное, ни к чему?
- Наверное.
- И я такого же мнения. А кроме того, сайда - ну да, ее можно вялить, у нее вкусная печень, но по большому счету это никакая не рыба. Нет. Да что это я такое болтаю грешным своим языком! Сайда тоже Божий дар, посланная нам Божьей милостью для подкрепления…
- Ну хорошо. Спасибо, Подручный, я знал, к кому обратиться за исчерпывающими сведениями.
XVIII
Денег все не было. Вестей из Поллена тоже, ведь Август так туда и не написал.
Неужели же невозможно получить эти деньги? Однажды он остановил Осе и попросил у нее совета, только никакого совета Осе ему не дала.
А двусмысленный фокус, когда она заголила подол и на него уставилась, она проделала, чтобы удостовериться, ибо каким-то таинственным образом ей стало известно о его чувствах к девушке из Южного селения. Он был прямо-таки сражен - и признался на месте.
Высокая, черноволосая, облаченная в широкополую кофту, Осе бродила от дома к дому, все слышала и видела людей насквозь; в том, что она многое знает и режет всем подряд правду-матку, не было ничего удивительного. Но разве он и сам не знал правду? Может, да, а может, и нет. Изолгавшись до неправдоподобия, он вполне мог обманывать и самого себя. Его лживость принимала такие формы, что он походил на вымышленный, фантастический персонаж. Бывало, оставшись наедине, он поворачивался к стене и шептался с самим собой.
Тем не менее, предаваясь самым бредовым мечтаниям, Август обеими ногами стоял на земле. Он обнаружил, что в позабытом всеми дальнем горном озере возле охотничьего домика водится форель. Как она туда попала, оставалось загадкой, не могла ж форель подняться вверх по Сегельфосскому водопаду, однако же она там была, и теперь Август собирался предложить консулу переправить туда небольшую лодку, когда дорога будет готова. И тогда по приезде английский лорд сможет тотчас же заняться рыболовным спортом. Да, смекалки Августу не занимать.
Что бы этому молодчику взять да и воспользоваться своею же тайной? С деньгами он был бы на коне, мог бы верховодить, блистать, расточительствовать. Кто знает, может, ему удалось бы завоевать и девушку? А без денег он принужден был изыскивать иные способы. По ряду причин Август старался теперь вести благочестивую жизнь, да, его даже не пугало уже крещение в Сегельфоссе. Ну а может, старый воробей преследовал при этом особую цель, с него станется. Но только и судьба - не была ли она к нему на редкость сурова? Это ж в голове не укладывается! Он страдал, он утратил мужество и бодрое расположение духа, а Корнелия из Южного селения, придя на днях в город, сделала вид, что не заметила его возле кузницы. Вот до чего дошло. Людей приводит к вере и не такое! Не то чтобы он был прежде неверующим, нет, черт возьми, но теперь сюда примешивалась влюбленность, ему уже недостаточно было осенять себя крестным знамением и пускать все на самотек.
Он отправился в город к знакомому лавочнику, который крестился наново, и спросил, стал ли тот от этого лучше и счастливее?
Да, лавочник чувствует, что с ним произошли большие перемены.
- Это как если бы ты не так сильно переживал из-за денег, которые тебе по праву принадлежат, но которые нельзя получить?
- Ну да. Вроде того.
- Что я хотел сказать, - продолжал Август, - правда ли, что такое крещение, как твое, может хоть на волос помочь влюбленному человеку?
- Ты чего это?
- Я не о себе, я о Беньямине из Северного селения. Он, того и гляди, потеряет девушку, и тогда его покинут мужество и бодрое расположение духа, а он работает у меня на линии. Поможет ли ему, если он крестится? Позволит ли ему тогда Господь заполучить девушку?
- Гм! Почему бы и нет, - сказал лавочник. - И вообще, крещение полезно во всех отношениях. Взять хоть меня, теперь ко мне в лавку приходит даже Тобиас из Южного.
- Я видел недавно в городе Корнелию, она тоже у тебя что-нибудь покупала?
- А как же.
Последний вопрос, который интересовал Августа: полагается ли новокрещеным целоваться друг с другом - по-братски или как это у них там еще называется?
- Ну-у, - сказал лавочник, - я человек женатый и все такое. Но я слышал, они целуются.
- Тьфу ты! - пробормотал Август…
Он становился все набожнее и набожнее, и его все больше и больше занимал вопрос о крещении. Он подумывал об этом всерьез, так, за едой он начал откладывать в сторонку хлеб с маслом, чтобы съесть его, запершись в своей комнате; он соскребал масло на край ломтя, чтоб полакомиться напоследок, и неожиданно лишал себя этого удовольствия, да, он отказывал себе в нем и раздавал хлеб пташкам. Ну а те что? Радовались небось? Конечно, они радовались, пташки небесные. Во всяком случае, он обнаруживал благие намерения, а Господь зрит на помышления сердца.
С Божьей помощью он нашел в себе силы отказаться от денег и служения мамоне. И что же, наставал день, и ему было во что одеться и что поесть, и он не думал о дне грядущем, когда строительство дороги будет закончено и его должность скорей всего упразднят.
Зато куда труднее было ему побороть свое чувство, благочестие тут совершенно не помогало. Вот такая петрушка! Сам он не считал, что роль ухажера ему не подходит, старик был молод и полон энергии. Если за ним сохранят его должность, он вполне сможет обеспечить жену и детей. Ей будет с ним хорошо, он решил, что не станет скупиться и в чем-то ей отказывать, само собой, в пределах благоразумия. А что до злополучной разницы в возрасте, которая разделяла его и Корнелию, то тут можно было бы проявить снисходительность и посмотреть на это сквозь пальцы. Разве такого никогда не бывало? И разве он не знает из газет и из своего обширного опыта кругосветного плавателя о куда более тяжких случаях? А все эти молоденькие девушки, которые пошли на то, чтобы обвенчаться со стариком, лежащим на смертном одре, исключительно ради наследства? При мысли о такой мерзости Августа передернуло. Подумать только, с лежащим на смертном одре!
Осе права, он домогался Корнелии. Достаточно было малейшего повода, чтобы он вспыхнул ревностью и потерял рассудок. Как-то раз Беньямин стоял и вырезал свои с Корнелией имена на придорожной березе. Август накинулся на него и под угрозой увольнения велел ему все соскоблить.
- Но тогда получится, будто между нами все кончено! - возразил опасливо Беньямин.
Однако же послушался и сделал, как велел Август. После этого, радостно улыбаясь, он поведал своему начальнику, что у него для Корнелии есть подарок, серебряное сердечко на шейной цепочке, он отдаст его ей в ближайший же вечер, когда соберется в Южное.
Август вспылил:
- Разве я не говорил тебе, чтоб ты женился на девушке из Северного селения?
- Да, - припомнил Беньямин. - Но из этого ничего не выйдет, я выбрал Корнелию.
- Тогда знай, - сказал Август, - если ты подаришь это серебряное сердечко Корнелии, она в тот же самый день отдаст его Хендрику.
Только Август ничего не добился.
- Я в это не верю, - сказал ему Беньямин.
Именно сейчас Августу было никак не обойтись без Беньямина на дорожных работах, не то бы он живо его прогнал.
Этот парень из Северного селения необычайно раздражал Августа тем, что упрямо держался за свою девушку. Август дал ему работу и хорошее жалованье, а где благодарность? Он пригрел на груди змею. Если Беньямину вздумалось вырезать имена на березе, он мог накарябать их и на цементном полу в кинозале. А уж если цемент схватится, они останутся там навеки. И как же это он оплошал, не проверил сразу же! Другое дело, Август сам увековечил дорогое ему имя на бетонной стене гаража. В укромном уголку, всего-навсего как приветствие, но Беньямин все равно унюхал. Ну у него и чутье!
Августа злило, что Беньямин и соперничество с ним отнимают у него столько времени. Это сбивало его на мирское и преследовало даже во сне, этому надо было положить конец. В воскресенье он отправился в Южное и присутствовал на молении в школе, которое проводил сам креститель. Чувствуя себя не в своей тарелке, Август уселся в заднем ряду, подальше от знакомых лиц. А их было несколько. Там была Корнелия, только она его не видела, там был Хендрик, там была Гина из Рутена, которая пела псалмы. Август не обнаружил в проповеди ничего такого, к чему бы можно придраться, креститель отталкивался от Писания, речь главным образом шла о том, чтобы прийти не замедлив в объятия милосердия. "Имейте в виду, люди добрые, солнцеворот давно миновал, - говорил оратор, - стало быть, вёдро и тепло продержатся не так уж и долго. Я хочу посоветовать всем, кто до сих пор еще не надумал, чтобы они пришли и сегодня же окрестились. Сейчас двенадцать, стало быть, через час…"
Август был к этому совсем не готов и побрел восвояси.
Не успел он перейти через мост, как у него зародились сомнения, может, оно и не следовало откладывать в долгий ящик и упускать такую возможность. Он повернул обратно.
Август присоединился к горстке людей, которые направлялись к реке, среди них были Блонда и Стина, горничные из усадьбы. Август подосадовал, что они оказались вместе, хорошо хоть, ему не встретился никто из его рабочих. Зато подошли Корнелия с Хендриком, они были уже крещеные, но хотели еще раз поприсутствовать на священнодействии.
- Как? - сказала Корнелия. - Вы тоже собрались креститься?
- Я должен еще маленько подумать, - ответил Август.
Он не имел ничего против того, чтоб окреститься заново, вовсе нет. Кто знает, может, овчинка и стоит выделки. Уверовала же и перекрестилась Корнелия, да и другие. А он чем хуже?
Короче, он решился.
Перед ним было несколько человек, в том числе и Блонда со Стиной, и ожидать, что с каждым будут разводить церемонии, не приходилось; сестры сюда уже наведывались, и процедура была им знакома, они без раздумий скинули туфли и стащили носки и подоткнули нижние юбки. Им осталось лишь снять сорочки.
В воздухе стояла водяная пыль, от водопада тянул резкий ветер, хотя светило солнце, впору было надевать рыбацкую робу, а на голову - зюйдвестку. Август заколебался. Подняв глаза, он увидел, что Корнелия за ним наблюдает.
Когда настал его черед, креститель сказал:
- Разувайся!
Ну не останавливаться же на полпути! Август снял ботинки и носки и закатал до колена штанины.
- Снимай пиджак, снимай жилет, снимай рубашку! - торжественно возгласил креститель.
Август повиновался. После чего оба они зашли в воду, и Август был крещен тремя погружениями во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь.
Холод был собачий.
Он как мог вытерся и поскорее оделся. Все это время Корнелия наблюдала за ним с недоверием, но теперь-то, надо думать, поверила, потому что подошла к нему с приветливым видом и пристроилась идти рядом.
Август смутился.
- И что ты на это скажешь? - спросил он ее.
А что ей говорить…
- Ну как же? Это выдающееся и исключительное событие в моей жизни, при том что я столько странствовал.
- Наверное.
- Только холодина страшная, не то что на Таити, - заметил Август, у которого зуб на зуб не попадал.
Корнелия считала, что он выдержал испытание. Наравне с другими.
- Другие намного моложе. А я всего-навсего старое корыто.
- Выходит, что нет.
- Значит, по-твоему, не старое корыто?
Углубляться в это Корнелия не захотела. Однако она по-прежнему держалась приветливо и в основном упирала на то, что он хорошо сделал, что окрестился.
- Да нет, я вовсе не такой уж и дряхлый, - заявил Август, молодцевато расправив плечи. - На линии я везде поспеваю, и не дай Бог кому-нибудь двинуть мне в ухо - пристрелю как собаку.
Хендрик шел набычившись, только что толку, Корнелия не обращала на него никакого внимания. Хендрика, похоже, вообще не устраивало, что Август крестился и они оказались на равных.
- Корнелия, а не пора ли нам домой? - спросил он.
- Нет, - сказала она, - мне сперва в эту сторону. Ну а ты, Хендрик, иди домой!
Прямо так и сказала, дала от ворот поворот! И, повернувшись к Августу, спросила, что поделывает Беньямин.
- Беньямин? Работает.
А где? Она была вчера в городе, только в кинозале его уже нету.
- Зачем он тебе понадобился? - недовольно спросил Август. - Он же некрещеный, не то что мы.
А понадобился он ей затем…
- Вот сейчас как раз тебе не стоит его беспокоить, - перебил ее Август. - Ему поручено ответственное задание, которое требует полной сосредоточенности.
- А где это?
- Не все ли равно. Зато он хорошо зарабатывает.
Разумеется, Августу приходится все ему растолковывать и показывать, потому как звезд с неба он не хватает.
- Это Беньямин-то?
- Да. Баранья башка. И красавцем его тоже не назовешь.
Но Август обещался ему помогать и обещание свое выполнит.
Помолчав немного, Корнелия спросила, не передаст ли он от нее Беньямину привет.
- Привет? С какой стати? Он же некрещеный, да и вообще.