А потом, Август может просто-напросто позабыть передать привет, он столько всего должен держать в голове, он же правая рука консула. Что же это он хотел сказать? Раз он крестился, она могла бы и поцеловать его, крепко, по-сестрински.
Корнелия побледнела:
- Нет.
- Я подумал, что раз я крестился, раз мы оба теперь крещеные… Мы ж теперь заодно - я, ты и твоя семья.
- Все, я пошла домой, - сказала она и повернула назад.
Август остался с носом.
Он мог бы пойти за ней следом. Ха! Ему ли не знать, как обращаться с застенчивыми молоденькими девицами! Но он был не в настроении и, по правде говоря, не совсем хорошо себя чувствовал: окунувшись в холодную крестильную воду и постояв на ветру, он продрог до костей. Он пустился было вприпрыжку, чтобы согреться, но запыхался, устал и вынужден был перейти на шаг. Черт возьми, он совсем расклеился! Господи, прости его, грешного!
Подходя к усадьбе, Август завидел толпу, состоявшую в основном из его рабочих. Поскольку он возвращался с собственных крестин и был в подавленном состоянии, то поспешил пройти мимо, ему не терпелось добраться до кровати. Насколько он понял, рабочие опять провели всю ночь на танцульках и веселье все еще продолжалось, наверное, у них была при себе и выпивка, они наскакивали друг на друга и горланили. Среди них толклось и несколько особ женского полу, из городских, а кроме того, Вальборг из Эйры со своим мужем. Вдалеке, у горной дороги, кто-то играл на гармонике.
Август улегся не раздеваясь и поплотнее закутался в одеяло.
Ему не спалось, он не мог согреться, лежа, в полудреме, он перебирал мысленно все, что с ним сегодня произошло. Он вполне мог поцеловать Блонду и Стину, только это не одно и то же, он и не подумал их об этом просить, разве он способен изменить Корнелии? Он не из таких!..
Неожиданно до его слуха донеслись чьи-то вопли. Что это? Вопят на улице. Август вскинулся, оперся на локоть, прислушался. Почуяв неладное, он соскочил с кровати и бросился к окну. Так и есть, потасовка, до чего ж ему знакомы эти крики и гиканье, так дерутся бандиты и прочий рассвирепевший люд. О, эти милые сердцу, незабываемые вопли, обращенные к небу!
Он выбежал во двор и помчался на шум.
В драке принимают участие обе его бригады. Рабочие вовсю орудуют кулаками, вокруг носятся женщины, пытаются их разнять, ребятня отбежала подальше, чтоб не путаться под ногами, и только докторовы мальчуганы глазеют с опасно близкого расстояния.
Ну что, выйдет из этого что-нибудь путное? Август, нахмурившись, наблюдает, драка не клеится, колошматят друг друга, а толку-то. Вон ударил Боллеман, жалко, что он нализавшись. Ага! Снова ударил, это уже получше! Ай, ну кто же это бьет в грудь? А это еще что, пинать и лягать друг дружку! С ума, что ли, они посходили, неужто слабо дать в зубы? И неужто же ни один не способен схватить противника за глотку и придушить?
Августу не стоится на месте, он участвует в драке по-своему, то наступает, то пятится, показывая пример, азартно делает выбросы то правой, то левой, увертывается, пригибается, при виде меткого удара смеется от радости, удар мимо приводит его в отчаяние:
- Ну и позорник ты, Длинный Петтер, ну и позорник, на твоем месте я бы расправился с ним в два счета! Длинный Петтер, да на тебя жалко смотреть, иди-ка ты отсюда и не позорься, ладно прикидываться, будто ты весь в крови. Разве это кровь? Да это кровь из носу, сопли и слезы, тоже мне, расхныкался…
К Августу подходит Йорн Матильдесен и спрашивает:
- Вы аж посинели, вам что, неможется?
Он вытаскивает из кармана непочатую бутылку и протягивает Августу, это водка. Август берет бутылку и хорошо прикладывается, но его занимает совсем другое - исход драки, и пьет он как бы промежду прочим, не сводя глаз с дерущихся.
Йорн Матильдесен говорит:
- Это не моя бутылка, а Боллемана, он дал мне ее подержать. Нет, ну до чего оголтелый народ, а кровищи-то, гляньте-ка! Это они из-за моей Вальборг, только не больно-то они ей нужны…
Август отпил снова, словно бы по рассеянности, не сознавая, что делает, но, похоже, осушать бутылку ему было не привыкать. Он продолжал наблюдать за дракой, презрительно комментируя происходящее:
- Погляди-ка на Густава, этот человек проработал у меня несколько месяцев, а сбить с ног так никого и не может. Черт-те что! - Август даже сплюнул.
Он машинально сделал пару глотков, но бутылку назад не отдал. Да что же это, в конце концов, один бьет другого по лицу шапкой! Шапкой! Сопляки несчастные! Не выдержав, Август втянул голову в плечи и, подскочив, заорал. Один из парней стаскивает башмак и пускает в ход, только его тут же вырывают, и парень сам же получает им по носу, после чего башмак исчезает. Жалкое зрелище! Ну как тут Августу не возмущаться, он подпрыгивает от злости и пританцовывает. Башмак потерялся, экое дело!
Он непроизвольно глотнул еще, лицо у него чуть порозовело и оживилось. Он продолжал с неослабным вниманием следить за дракой, которая становилась все бестолковее и несуразнее. Докторовы мальчуганы отыскали улетевший башмак и нацепили на палку - и Август вынужден был на это смотреть. Не драка, а позорище! Он приметил, как двое вояк порешили между собой удалиться с какой-то девицей и все ж таки не поделили ее и затеяли рукопашную. На взгляд Августа, неплохое начало, оба в ярости, один чуть было не лишился уха, но не сдавался. Только очень быстро к ним присоединились другие и снова устроили кучу малу. Вальборг поддерживала одну из сторон и не упускала случая наградить противника тумаком, правда, время от времени она пыталась остановить свалку, то с помощью окриков, то уговорами, а кроме того, угрожала, что уйдет вообще. После ночной гульбы Вальборг выглядела на удивление свежей и привлекательной, а ее платье в красно-зеленую клетку все еще было как новое.
В руках у дерущихся появились ключи и камни, дело пошло живее, никак брызнула кровь? Один достал из кармана бутылку. Да что ж это? Август прямо застонал: парень начал плескать водкой в глаза противнику - вместо того чтоб огреть этой самой бутылкой и уложить! Ну и срамота, глаза б его не смотрели!..
Неожиданно все голоса слились в единый крик.
- У них там нож! - пояснил Йорн Матильдесен.
- Где? У кого? - Август подбегает поближе, присаживается на корточки, всматривается и, подпрыгнув, кричит "ура!". Но чего же… чего он стоит и раздумывает? Это Ульсен из Намдаля, а в руках у него - здоровенный нож. Эк его красуется, неужто не пырнет? Тогда на кой черт ему нож? А возможность была хорошая: такое широкое тулово, всадил бы - и кончено! Потеряв всякое терпение и глубоко презирая неспособного пырнуть Ульсена, Август выхватывает револьвер и, не помня себя, дважды стреляет в воздух, до того ему хочется поддать жару, показать им всем…
Однако выстрелы производят прямо противоположное действие, потасовка приостанавливается. Август вопит что есть мочи, но это не помогает; поглядев в его сторону, рабочие узнают своего десятника и принимают выстрелы за предупреждение, значит, надо кончать. Не желает сдаваться лишь Боллеман, лицо у него все еще сохраняет свирепое выражение, он вскидывает ногу и поражает противника, но, метя слишком высоко, вместо паха попадает ему в живот - и сам кубарем летит на землю. Толстяк Боллеман нализался.
Все стихает.
Август сокрушен, такого ему видеть еще не доводилось, при том что он столько странствовал по свету.
- Будь я помоложе, я бы вам показал! - повторяет он снова и снова.
Хлебнув раз-другой из бутылки, он переводит дух. И говорит:
- Вон они, стоят, воображают себя невесть какими героями, бились, мол, не на жизнь, а на смерть. А что ж на земле-то никто не валяется! Эх, будь я на вашем месте!
Он отставляет руку и смотрит, сколько осталось в бутылке, а так как осталось всего ничего, меньше четверти, то он допивает водку, целиком поглощенный своими мыслями.
Лицо у него опять начинает блекнуть, губы синеют. Поднеся в очередной раз бутылку ко рту, он спохватывается и, желая от нее избавиться, протягивает Йорну Матильдесену. Йорн повторяет, что это не его бутылка, а Боллемана, тот дал ему ее подержать. Август покачал на это головой и громко рассмеялся, он сунул бутылку Йорну - он не собирается больше пить, не выпьет ни одной капли. Но мысли его все еще занимала драка, он честил рабочих на все лады, вконец расстроившись, он всплакнул над самим собой и сказал подавленно:
- Нет, будь я помоложе…
Потом что-то невнятно пробормотал, точно спьяну.
И медленно осел наземь…
Может, это и спасло Августа - что он выдул целую бутылку водки и его отвели домой и уложили в постель. Его сестры по крещению, Блонда и Стина, всю ночь кутали его в шерстяные одеяла и обкладывали грелками, он основательно пропотел и проспал пятнадцать часов подряд.
Часть вторая
XIX
Зайдя в один прекрасный день к фру почтмейстерше, аптекарь Хольм отвесил поклон и сказал:
- Спасибо, у меня все в порядке. А у вас?
Та, глядя на него, рассмеялась и ответила:
- Вам бы все паясничать!
Хольм:
- Виноват! Я это сказал, чтобы отвести от себя ваш гнев, потому что я вас так долго не навещал. Только это враки, что у меня все в порядке. А как у вас?
Фру Хаген бросила на него пристальный взгляд:
- Ясно, вы опять заглянули к Вендту в гостиницу и подзаправились.
- Не очень, а так, самую малость. Но на меня столько всего свалилось. Например, я до сих пор не могу избавиться от вдовы Сольмунна, будь она неладна.
- Вдовы Сольмунна? - задумчиво переспрашивает фру Хаген и покачивает головой.
- Ну которую я вынужден был перевести на пособие, потому что не мог прокормить ее с детьми.
- И что же с ней такое?
- А вот что. Прогуливаюсь я этак невинно и беспечно по Северному селению. Вдруг откуда ни возьмись - вдова. Подкараулила меня и давай ломать руки и утирать слезы: не могу ли я ей помочь, если б я только знал, как она нуждается! С того дня я в Северное - ни ногой. Есть в нем что-то такое зловещее, вам не кажется? Печать убожества. Куда приятнее гулять по Южному, правда ведь? Там не так печально и мрачно.
- А разве вы не прогуливаетесь по новой горной дороге? - спрашивает фру Хаген.
Хольм на миг растерялся.
- Я говорю сейчас о Южном селении. Если выбирать из двух, я предпочитаю Южное. Там я спокойно брожу, там не живет вдова Сольмунна, а по вечерам, возвращаясь домой, я слышу божественный голос Гины, которая кличет с горы свое стадо.
- Мне так и не довелось услышать, как она его кличет.
- Ну а сегодня вдова Сольмунна притащилась ко мне в аптеку, - продолжал Хольм. - В аптеку! Почему я к вам и пришел. Она, дескать, погрязла в бедности и не знает, как быть, и все по вине властей. Не то чтобы они с детьми помирали с голоду: кое-какую еду они получают, а также немножко кофе, и патоку, и соль, и тимьян. Иной раз им удается выпросить позволение пройти в кино без билета. Но вот с одеждой обстоит намного хуже: ни обуви, ни нижнего белья, а с постельным - так и совсем беда. Она задрала подол и показала мне, что, кроме тонкого ситцевого платьишка, на ней ничего нету, а еще предложила пойти к ней домой поглядеть на их простыни, правда, прибавила, что ей даже стыдно меня об этом просить. "Да разве я в этом что понимаю!" - "Нет-нет, вы все понимаете!" Как бы там ни было, а я должен был идти с ней к властям. Но и то сказать, она шла в своем ситчике и стучала зубами от холода, день-то сегодня прохладный. Только ушли мы с пустыми руками. Белье, постельное белье? И речи быть не может! И вообще, ее бедность не настолько уж вопиющая, поэтому чиновник лишь покачал головой и ничего не дал.
Хольм умолк и посмотрел на фру Хаген.
- И что же дальше?
Хольм:
- А вот послушайте: завтра вдова Сольмунна придет ко мне в аптеку со своими простынями.
- Ну это уж чересчур!
- Она намерена мне их показать.
- Но вы-то тут при чем? - спрашивает фру Хаген.
- Ни при чем, видно, они принимают меня за санитарную службу или что-то в этом роде.
- Невероятно.
- А я вам что говорю! Она пообещала принести и те простыни, которые она под себя подстилает, и те, которыми она с детьми укрывается. Они, мол, запросто уместятся у нее под мышкой.
- Тут не знаешь, то ли смеяться, то ли плакать.
- Ну, ни плакать, ни смеяться я не стал, - сказал Хольм, - однако я в растерянности. Первым делом я пошел в гостиницу к Вендту и выпил виски с содовой. Но поскольку это не помогло, то я прибег к средству, о котором знал понаслышке: выпил двойную порцию. После чего пришел к вам.
- А что вам тут понадобилось? - спросила фру Хаген.
Хольм:
- И вы еще спрашиваете! Человек лежит на эшафоте, а вы ему говорите: "Что вам тут понадобилось?"
- Ха-ха! А вы не могли бы послать к вдове вашего лаборанта и попросить ее не приносить простыни?
Хольм:
- Наверное, мог бы. Но сейчас я засадил лаборанта за пасьянс, который у меня никак не выходит. Это займет у него целый день.
- Похоже, все вы там в аптеке перепились, - заметила фру Хаген.
- Кроме фармацевта. Да нет, все трезвые. Но когда пасьянс упорно не выходит и ты должен раскладывать его снова и снова, это все равно что наказание за грехи, бывает, просидишь и до четырех ночи. В этом году с пасьянсами нет никакого сладу.
- Пасьянсы! - презрительно сказала фру Хаген.
Хольм:
- Ну да, но у меня есть еще и кошка.
- Кошка? Час от часу не легче!
- Не говорите так, фру Хаген. Эта кошка прожила у меня несколько лет и, как мне кажется, не оказала на меня пагубного влияния.
- Болтун! Ну так что же с вашей вдовой, значит, завтра она принесет вам простыни?
- Нет, к счастью, не принесет, - ответил Хольм. - Простыни я выдумал, чтобы поинтересничать. Так что не верьте этому. Но вдова Сольмунна пристала ко мне как репей и действительно приходила в аптеку, и мне никогда от нее не избавиться, потому что ей с детьми нечего надеть. Это правда.
- И поэтому вы пришли ко мне? - сказала фру Хаген. - Да у меня у самой не так уж много одежды.
Хольм:
- И у меня тоже. Зато у меня есть идея, вернее, меня осенило свыше. Вдова Сольмунна и ее дети, разумеется, не могут проходить в ситце всю осень и зиму. Что, если нам устроить в ее пользу благотворительный вечер?
- Может быть, - сказала фру Хаген.
Хольм раскрыл свой замысел: фру почтмейстерша сыграет на фортепьяно, сам он потренькает на гитаре, Гина из Рутена споет, а Карел будет выводить свои рулады, если кто-нибудь подыграет ему на гармонике. С артистами, считал он, проблемы не будет, главное - привлечь публику, а он уверен, им это удастся. Помещение должно быть самое большое и шикарное: кинозал.
Они принялись разрабатывать план. Хольм выступит в роли организатора. Публика? Прежде всего - консул со всей семьей, домочадцами и приказчиками из лавки, потом семья доктора, пастора, ленсмана, судьи, почтмейстер с супругой, Чубук с супругой, начальник телеграфа, учителя - сколько мы уже насчитали? Лавочники, дорожные рабочие, шкипер Ульсен с семьей, гостиница с обслугой и постояльцами, ну а кроме того, вся округа! "Сегельфосский вестник" распишет об этом в двух номерах, красные с золотом афиши, билеты - по кроне, чистой выручки… так сколько мы насчитали зрителей?
- Пятьдесят.
Хольм:
- Под тысячу! - Начинает пересчитывать заново: - Чубук - это двое…
Фру Хаген умоляюще:
- О нет!
Пауза.
Они перешли на личные темы, и порой трудно было понять, всерьез они говорят или в шутку. Лукавя, дурачась, подлавливая друг дружку, флиртуя, оба позволяли себе двусмысленности. Удивительно, как они долго играли с огнем без того, чтоб обжечься. Нет, наверное, они даже и не подозревали, что им угрожает такая опасность, это была своего рода разминка, вот они и не обжигались.
Хольм:
- Горная дорога, говорите…
- Не хотите ли рюмку портвейна? - спросила она.
- Нет, спасибо! Итак, вы с нетерпением ждете моих откровений, как я понимаю.
- Я слышала, вы теперь целыми днями только и делаете, что блуждаете.
- Неужели? Не знаю, можно ли назвать меня заблудшим. Но после того как между вами и мною все было кончено…
- А вы считаете, что все кончено? - спросила фру Хаген.
- Да, к несчастью для вас.
- Ну а как обстоят ваши дела с Марной? - спросила она.
- С Марной? - Хольм призадумался. - Ах, ну да! Нет, там у меня не было никаких шансов.
- Наверно, вы особенно и не старались?
- Напротив. Я даже сделал себе пробор на затылке.
- Подумать только, и это не помогло!
- Прямо трагедия! - сказал Хольм. - А теперь вот вышеназванная дама поехала в Будё выхаживать дорожного рабочего, который попал в больницу.
- Христианская любовь к ближнему?
- Нет, насколько я слышал, тут нечто прямо противоположное.
- А что может быть прямо противоположно христианской любви к ближнему?
- Мирская, наверное. Та самая мирская любовь, которую я питал к вам до того, как между нами все было кончено.
Фру Хаген:
- Раз кончено, тогда, видно, ничего не поделаешь. Однако вы приняли такое решение единолично, аптекарь Хольм, без меня.
- Черт подери! - сказал Хольм. - Неужели я поспешил?
- Не знаю, - ответила фру Хаген.
- Вы сказали однажды, что предпочитаете мне вашего мужа.
- Боже мой, ну конечно же!
- Вот видите! А кроме того, на что бы мы жили?
- Разве аптека нас бы не прокормила?
- Нет, - сказал Хольм и помотал головой.
- А на что вы живете сейчас?
Хольм достал из жилетного кармана банковский чек и, помахав им, ответил:
- На что я живу? Отчасти на это! Получаю денежную помощь от родственников.
- Которая прекратится, когда вы женитесь?
- Дорогая моя, ну почему же прекратится, может, даже увеличится. Но по-прежнему получать ее с моей стороны будет как-то несолидно. Вам не кажется?
- Да, но на что вы будете жить… я имею в виду, если вы женитесь на…
- О, с ней - совсем другое дело. Мы об этом уже говорили. Она твердо намерена хозяйничать так, чтобы концы сходились с концами, ей это не впервой, у нее это врожденное. Замечательная женщина, скажу я вам!
- Вы влюблены?
- Больше того. Я люблю ее. И потом, надо же мне когда-то жениться.
- А она за вас пойдет?
- Да.