Помолчав, фру Хаген осторожно спрашивает:
- Ну а все-таки, вы взвесили все обстоятельства? Если начистоту, мне кажется, вы заблуждаетесь.
- Какие обстоятельства?
- Если вы на меня не рассердитесь, я вам скажу: ее обстоятельства. Вы меня понимаете.
Хольм отмахивается:
- Я вовсе не обыватель, если уж вы об этом начали.
- Ничего я не начала, - отвечает фру Хаген. - Я бы за вас не вышла, даже если б вы захотели. Но то, что с вами произошло, для меня совершенно непостижимо. И что же вас с нею свело?
- Судьба, - сказал Хольм.
- Она ведь несколько вас… я имею в виду…
- Нет, - ответил Хольм, - мы ровесники.
- И сколько же, она говорит, ей лет?
- Семьдесят. Но главное ее достоинство не юный возраст - если сравнивать с женщинами, которые хотят выглядеть как можно моложе.
- Спасибо!
- Это абсолютная непосредственность и человечность во всем, свежесть, пылкость и нежность, которых она не скрывает. Я такой женщины еще не встречал. Вы ее видели?
- Мельком.
- А я видел, - сказал Хольм. - Нос чуточку вздернут, глаза зеленоватые, когда она смеется, они превращаются в щелочки и влажно блестят, рот великоват, зато прелестно изогнут, губы коричневатые, полные… лакомые.
- Говорю вам, я ее мельком видела.
- Высокая грудь, полные губы…
- Опять губы!
- Жадный рот, волосы… и на что одному человеку столько волос, а уж рот…
- Ну хватит! Послушайте, что я вам расскажу, - нарочито бодрым голосом произносит фру Хаген. - Карел из Рутена навострился уже играть на вашей гитаре.
- Что? - очнулся Хольм. - Карел из Рутена? Так у них вся семья музыкальная. Сударыня, вы, кажется, хотели угостить меня портвейном?
- Прошу простить, но я это не всерьез. Нет, откуда у нас деньги на портвейн. А вы и поверили?
- Может, и не поверил. Извините! Но как хорошо, что я оставил ему гитару. Я о Кареле. А откуда вы знаете, что он научился играть?
- Мы с мужем ходили в Рутен.
- Без меня! - говорит Хольм.
- Да, но это безо всякого злого умысла, у мужа там было дело. Ведь он помог Карелу получить общественные средства на осушение озерца.
- Ваш муж?
- Да. Карел до того обрадовался, что бросил работу и сыграл для нас.
. - Ваш муж просто молодец, раз он сумел выбить казенные средства под свое честное слово.
- Просто-напросто он обратился в земельную управу и получил их. Ну разумеется, муж у меня способный и умный. А вы в этом сомневались?
Хольм улыбнулся:
- Если бы между нами все было по-старому, я сказал бы, что я тоже способный и умный.
Она ответно улыбнулась:
- Если бы между нами все было по-старому, я бы согласилась с вами из страха, что потеряю вас.
- А теперь?
- Теперь я, к сожалению, вынуждена сказать, вы - человек, который только и способен, что переливать из пустого в порожнее.
- Вот дьявол! - сказал Хольм. - Из пустого в порожнее?
- Да, за компанию с такой балаболкой, как я. Оба мы пустомели и пустозвоны.
- После этого мне ничего не остается, как…
- Господи, дайте же мне выговориться! - перебивает фру Хаген. - Иначе опять начнется пустопорожняя болтовня.
- Может, мне вообще замолчать? Так и скажите!
- Ну что бы вам склонить голову и признаться, что теперь вы понимаете, почему я предпочитаю вам мужа.
Хольм внимательно посмотрел на нее:
- А нет ли во всем этом чуточку ревности?
- Не знаю, - ответила она.
Хольм поднялся, собираясь уходить:
- Фру Хаген, давайте будем немножко милосерднее к самим себе. Мы такие, какие есть. Аптекарь Хольм ничего из себя не представляет, зато он такой, как есть, и не такой, как почтмейстер Хаген. Что он великодушно себе и прощает. Мы говорили о вас и о другой даме - болтали, если вам так угодно. Вы с ней совершенно разные, но обе вы представляете собой…
Она вскочила:
- Я не желаю, чтобы меня с нею сравнивали!
Хольм побледнел, глаза его приняли жесткое выражение.
- Фру Хаген, - ответил он, - мы должны быть милосердны к самим себе. Мы должны прощать себе, что в чем-то уступаем другим.
Аптекарь Хольм направился со своим чеком в банк. Он застал там консула, тот разговаривал с директором банка, адвокатом Петтерсеном. Разговор шел серьезный, в нем то и дело упоминалась сумма в шестьдесят тысяч. Поначалу консул принял это за шутку, однако не рассмеялся, а, напротив, нахмурил лоб, чтоб поставить Чубука на место, - при разговорах он не терпел, чтобы с ним шутили, такая уж была у него черта.
Шестьдесят тысяч.
Это было неверно, в корне неверно, и консул сказал:
- Прошу меня извинить, но для подобных шуток сейчас не время.
- Это никакая не шутка, - ответил Петтерсен.
Консул Гордон Тидеманн издавна усвоил, что джентльмену не полагается сгоряча нападать на противника, сперва надо дать ему возможность объясниться. Поэтому он ненадолго умолк, однако же губы у него были поджаты, а в глазах появился колючий блеск.
- Ну что это для вас, господин консул! - произнес Петтерсен. - Наверняка у вас в избытке долговых расписок, и, если бы вы позволили мне подать их ко взысканию, я бы с радостью за вас это сделал.
- Извините, - перебил его консул, - не уклонились ли вы немного от сути дела?
- Не считая всего остального, что у вас есть, - продолжал Петтерсен. - Я бы охотно поменялся с вами местами!
И он небрежно протянул руку за чеком, который держал аптекарь.
Тут терпению консула наступил предел, глаза у него стали совсем колючие.
- Извините, - сказал он, - мы с вами еще не закончили!
- Что ж, - ответил Петтерсен, преображаясь в адвоката. - Только мы, кажется, все уже обсудили?
- Кроме одной мелочи: я хотел бы получить выписку из моего текущего счета.
- Да, - сказал Петтерсен. - Конечно. А почему бы вам не справиться в наших бухгалтерских книгах?
- Вы очень любезны. Но мне нужна выписка. Когда я могу ее получить?
- Я попрошу кассира поторопиться.
- Спасибо. За все годы после смерти моего отца.
- Что? - вздрогнул Петтерсен.
- С того времени, когда дела перешли ко мне.
- Это очень большая работа. Нет, и не просите. Я не уверен даже, обязан ли банковский персонал заниматься такими вещами.
- Вы предпочитаете, чтобы счета проверили в судебном порядке?
- В судебном порядке? - улыбнулся адвокат. - Для этого придется задействовать большой аппарат.
- О чем мне не хотелось бы упоминать даже в шутку.
- Вы же получали выписки из вашего счета год за годом. А теперь, видите ли, вас это не устраивает! Пожалуй, будет лучше всего, если я созову членов правления банка.
- Я отнюдь не против.
Адвокат снова улыбнулся:
- Даже если бы вы были и против, господин консул!
Гордон Тидеманн:
- Вы и дальше собираетесь разговаривать со мной в таком тоне?
- Ну вот, уже и тон не тот! Однако же у вас и гонор, приходите к старому адвокату и угрожаете судебным порядком.
- Извините, если мне придется напомнить об этом еще раз!
- Замолчите! - грубо оборвал его адвокат. - Вы ежегодно получали выписки, счета ежегодно подвергались ревизии.
Консул кивнул:
- Да, я знаю, что, прежде чем стать директором банка, вы занимались ревизией. А оказывал ли вам кто-нибудь квалифицированную помощь?
- Я и сам достаточно квалифицирован.
- Надеюсь. Однако, в числе всего прочего, вы предъявляете мне вдруг не замеченное до сего времени долговое обязательство моего отца на огромную сумму. Стало быть, ваша ревизия его просмотрела.
- Да, тут я рассчитываю на некоторое понимание, суд и тот бы мне в этом не отказал. Ревизию я проводил не один, наверное, мне не стоило так слепо доверяться моему помощнику.
Гордон Тидеманн пожимает плечами:
- И тем не менее вы ссылаетесь сейчас на ревизию? Вы понимаете, господин адвокат, в каком вы затруднительном положении?
- Я? Ну знаете ли!..
- Так я и испугался, - произнес консул.
Короткое молчание. Адвокат стал быстро соображать, часто помаргивая глазами из-под очков. Осадив себя, он сказал:
- Стоит ли поднимать из-за этого такой шум? Если мы допустили ошибку, само собой, мы ее исправим.
Консул:
- Она должна быть исправлена. Кажется, сюда заходил аптекарь?
- И тут же ушел. Да вон он, стоит на улице.
Консул распахнул дверь, завел аптекаря внутрь и принялся перед ним извиняться.
Аптекарь:
- Дорогой мой, ну что вы! Я ж пришел сюда за пустячной суммой. То ли дело капиталы, о которых, я слышал, вы, господа, хлопочете!
И он подал свой чек на подпись.
- Итак, господин директор банка, я как можно быстрее получаю выписку из своего счета? Благодарю, - сказал, собираясь уходить, консул.
- Как можно быстрее, ладно. Только если мы будем созывать правление, нам понадобится какое-то время. А вот если хотите, завтра же мы представим вам выписку за этот год.
- Статей расхода у меня немного, так что времени это не займет. Я должен знать, с какого года вы начали присчитывать фиктивную сумму в шестьдесят тысяч плюс проценты.
- Это я вам скажу сразу же, - ответил директор банка. - Эти шестьдесят тысяч занесены в счет с первого января текущего года, разумеется, с процентами за все предыдущие.
- Спасибо, тогда мне нужна… пока что… выписка за этот год. И я получу ее завтра?
- Да.
Консул Гордон Тидеманн распрощался с обоими господами и отбыл.
Адвокат Петтерсен с запозданием сообразил, что аптекаря, быть может, позвали в качестве свидетеля.
- Вот вы и сели в калошу! - произнес Хольм.
- Это он сел в калошу, - ответил адвокат.
- Насколько я слышал, если этот человек в чем-то и понимает толк, так это в бухгалтерии.
- Я тоже не лыком шит.
- Тогда вам понадобится все ваше умение, - заметил Хольм. Он отошел к кассе и получил свои деньги. - Кстати, раз уж я здесь, - сказал он. - Вы ведь председатель правления кино? Сдадите нам помещение на один вечер?
- Выбирайте любой вечер, кроме субботы.
- Хорошо. Мы дадим небольшое представление в пользу неимущей семьи.
- Тридцать крон, - сказал адвокат. - Какой это будет день? - спросил он, берясь за календарь.
Хольм:
- Очевидно, вы меня не так поняли. Это благотворительное мероприятие, мы не в состоянии платить.
- Благотворительное или нет, не имеет значения. Мы только что потратились на цементный пол, вот и приходится выкручиваться. Тридцать крон - очень умеренная цена. Так какой это день?
- Воскресенье, - ответил Хольм. Лицо у него побледнело. Уплатив тридцать крон, он попросил квитанцию.
- Квитанцию? В жизни не выдавал.
- Это на тот случай, если вас вдруг застрелят и с меня снова потребуют денег.
Хольм получил квитанцию и покинул банк.
Он зашел в "Сегельфосский вестник", чтобы условиться с редактором Давидсеном насчет афиш. Красные афиши, которые будут висеть на домах и телеграфных столбах, штук пятнадцать - двадцать. Текст следующий: вечернее представление, время и место. Билеты и программа при входе.
Они потолковали об артистах, которые будут выступать, и о заметке, которую редактор завтра опубликует в "Вестнике". Обговорили все: лаборант придет за афишами, как только они подсохнут, и развесит их в городе, он же должен будет найти гармониста. Чтобы сэкономить на билетах, решили использовать обыкновенные входные билеты в кино. Программу Хольм обещал отредактировать вместе с Вендтом к концу недели.
- Сколько с меня? - спросил Хольм.
- Да нет, это же благотворительность, - ответил Давидсен.
Хольм достал пачку ассигнаций, показывая, что он при деньгах, и спросил еще раз:
- Сколько?
- Ну, если вы так настаиваете, - неохотно сказал Давидсен, - то оставьте несколько крон.
- За бумагу - отдельно, - сказал Хольм, вручая ему десять крон.
Давидсен принялся рыться в карманах:
- Только я не могу… у меня нет мелочи…
А Хольм уже бодро вышагивал по дороге в Рутен, к Гине и Карелу.
XX
Несомненно, если Гордон Тидеманн в чем-то и понимал толк, так это в бухгалтерии.
Получив на следующий день выписку из своего счета, он имел немалый повод торжествовать: сальдо сократилось более чем вполовину и составляло теперь двадцать четыре тысячи - включая десять тысяч, взятые в кредит им самим! Громадный долг его отца уменьшился, таким образом, от шестидесяти до двенадцати тысяч, плюс две тысячи процентов!
Выписку сопровождало краткое пояснение: несуразная ошибка проистекла из неверных записей многолетней давности в двух счетах покойного г-на Теодора Йенсена. С уважением, Сегельфосский сберегательный банк, Й. К. Петтерсен.
Гордон Тидеманн зловеще хмыкнул:
- Он вернет мне и эти двенадцать тысяч, с процентами! Со мной шутки плохи! Я покажу этому… этому… - Он хотел сказать: Чубуку, но истинный джентльмен даже наедине, в своей конторе, не назовет человека Чубуком. Такое недопустимо. - Надо подумать, не заявить ли на него, - произнес он. Это прозвучало гораздо пристойнее.
Он отправил рассыльного мальчика с письмом к бывшему директору банка: "Когда Вы будете в наших краях, я бы просил позволения поговорить с Вами!"
Тот не замедлил прийти. Йонсен, учитель на пенсии, был из местных и знал округ как свои пять пальцев, будучи уже в преклонных летах, он все еще состоял членом правления банка. Консул извинился за то, что побеспокоил его, и рассказал, что с ним приключилось в сберегательном банке.
Йонсен покачал головой и дал ему понять, что Петтерсен мало с кем церемонится. На последнем заседании правления он настаивал, чтобы Карела из Рутена объявили несостоятельным должником и продали его усадьбу с аукциона.
- Карел задолжал и у меня в лавке, и что с того!
- Нет, Петтерсен не стесняется никакими средствами. Он слишком жаден.
- Пусть держится от меня подальше! - сказал консул. - Послушайте, Йонсен, я, собственно, хотел спросить вас вот о чем: вы не припомните, задолжал ли мой отец что-нибудь Сегельфосскому банку, перед тем как умер?
- Нет, нет, - ответил Йонсен, усмехнувшись такому вопросу. - Нет, он был не из тех, кто мог кому-то задолжать, наоборот, он был среди нас самый могущественный человек и помогал нуждающимся.
- Как же тогда адвокат Петтерсен заносит на его счет долг в шестьдесят тысяч? А потом уменьшает его до двенадцати тысяч? Как вообще он мог превратить отца в должника?
Йонсен снова покачал седой головой и сказал:
- Не понимаю. Может статься, он обнаружил ошибки в записях моего времени. Я не могу этого исключить, пока не погляжу сам. Но в любом случае, когда ваш отец умер, он ничего не был должен. И никогда не был должен, наоборот, со временем он собрал большой капитал. Это я заверяю клятвенно.
- Спасибо! Вы меня порадовали! - Консул взял с конторки маленькую тетрадочку и сказал: - Это старая сберегательная книжка отца. Здесь есть несколько записей, о которых я хотел бы узнать, если вы сочтете возможным со мной поделиться. Эти записи, как ни странно, были сделаны не кассиром, а моим отцом.
Йонсен виновато хмыкнул:
- Ах это! Это небольшое отклонение от правил, да только мы не придавали этому значения. Когда люди приходили вкладывать деньги, а сберегательной книжки у них с собой не было, тогда они сами делали отметку. Все мы друг друга знали, никто никого не обманывал, все велось по-честному. Сейчас, конечно, такое невозможно. Так что это за записи?
- А вот: семь с половиной тысяч крон "под условную расписку", и чуть ниже - четыре с половиной тысячи "под условную расписку".
- Что же, - сказал Йонсен, - это я могу объяснить.
- Можете?
- Да, да, тут все правильно. Он передал мне деньги, а я положил их на его счет и пометил карандашом, как обычно: "Условная расписка".
- Так это происходило не в самом банке?
- Нет, это было в усадьбе, Сегельфосской усадьбе, на собрании правления.
- Ах! - с облегчением вздохнул консул. - Все понятно, он сам приводил эту книжку в ажур у себя в конторе.
Йонсен:
- Да, все это истинная правда. Я хорошо помню оба эти раза, ему тогда повезло с уловами, и он заработал большие деньги. Мы оба сидели в правлении, он, правда, председатель, а я простой член, но так как я работал в банке и был учителем и все такое, он маленько ко мне прислушивался и доверял мне. "Возьми, - говорит, - эти деньги и вложи за меня, чтоб уже с этим разделаться!" Когда я захотел выдать ему квитанцию, он сказал, что это не обязательно, но оба раза я расписался на бумаге, все ж таки это довольно крупные суммы. Ну а если суммы были маленькие, то никаких квитков я не выдавал. Люди передавали мне деньги около церкви или просто на улице, к примеру, в счет процентов или погашения небольшого займа, и тогда я просто помечал карандашом: "Устная расписка". Так это тогда делалось, и никогда я не слышал, чтобы кто жаловался, наоборот, все говорили спасибо.
Консул:
- Но я не понимаю, почему мой отец сам не отнес деньги в банк. Ведь это ж рукой подать.
- Ну, - ответил Йонсен не без некоторого стеснения, - простите, что я говорю об этом, но у вашего отца была одна слабость, он маленько того, вроде как важничал. Наверно, ему хотелось показать всем членам правления, какими он ворочает деньгами и капиталами, вместо того чтоб взять и по-тихому сходить в банк. Простите, но такое впечатление было не у меня одного.
- Это очень хорошее объяснение, - сказал Гордон Тидеманн, - и я сердечно благодарю вас за ваши сведения. Не знаю, понадобится ли это, но в случае необходимости я попросил бы вас выступить свидетелем.
- Да хоть когда! - ответил Йонсен. - За мной дело не станет.
Консул отправил рассыльного мальчика к адвокату с письмом следующего содержания:
"Я ожидал г-на директора банка у себя в конторе вчера и сегодня. Мои дальнейшие действия зависят от того, сочтете ли Вы нужным объясниться и извиниться. С уважением".
Директор банка отозвался не сразу. Он позвонил по телефону лишь через час: разве выписка не предъявлена? Разве это не удовлетворительное объяснение - то, что по вине его предшественника в старые записи вкралась ошибка? Какие же еще нужны объяснения? Короче, его можно застать в банке до четырнадцати ноль-ноль.
Вот как, его можно застать! Не сказав ни слова, консул повесил трубку.
Маловероятно, что почтеннейший Петтерсен замедлит явиться, поэтому консул решил быть наготове. Он не собирался предлагать ему стул, нет, он сам слезет со своего высокого табурета и примет его стоя. Ну а что, если этот человек возьмет и усядется сам? С него станется - приносить извинения сидя!
Консул посмотрел на три некрашеных венских стула, оставшихся еще от отца, их можно вынести и тем самым вынудить Петтерсена стоять! Но обстановка и без того была скудной: конторка, несгораемый шкаф да копировальный пресс, и совсем уж оголять свою контору и британское консульство консул был не склонен. И тут ему в голову пришла замечательная мысль, выход из положения найден: он поручит одному из своих работников выкрасить стулья и тогда на них нельзя будет сидеть. Заодно и контора станет попригляднее.