Все семейство собралось за столом.
- Ангелы за трапезой! - сказал он досадливо.
Корнелия встала и уступила ему свой стул, и правильно, не хватало еще, чтобы он стоял! Тобиас держался холодновато, наверное, обиделся из-за того, что ему не удалось вчера пристроить свою овчину.
- Утро вечера мудренее, - произнес Август, - поэтому мне желательно знать, довольны ли вы сегодня вчерашней сделкой?
- Да-а, - отозвался Тобиас. - Ну да.
Жена тоже вроде как поддакнула.
- Вы должны радоваться, что продали овец вчера.
- А что так?
- Потому что сегодня моя цена двадцать крон.
- Ну надо же!
- А завтра, по всей вероятности, я дам только восемнадцать.
- Как же это может быть? - спросил Тобиас.
Август качнул головой:
- Резкое падение стоимости овец на всем земном шаре.
- Да ну!
- Австралия выбросила на мировой рынок весь годовой приплод.
- Значит, вы больше не будете покупать овец? - неожиданно спросила Корнелия.
Август улыбнулся:
- Ты так думаешь, Корнелия? Нет, буду, и еще как! Меня так просто не остановишь. И для начала я куплю десять тысяч голов.
Корнелия не всплеснула руками и не осела на пол, нет, она, видно, не поняла, что он ей сказал, такие масштабы были выше ее разумения.
- Мне бы хотелось вам кое-что показать, - сказал Август, извлекая из кармана бумажник. - А именно несколько телеграмм от моих агентов в Азии и Америке!
Но чтобы добраться до телеграмм, ему пришлось вынуть сперва толстенные пачки ассигнаций, занимавших в бумажнике два отделения.
- Господи… - выдохнула Корнелия. - Это все деньги?
- Тысячные купюры, - ответил он. - Ты, похоже, никогда раньше таких и не видела? Глянь, какие большие! Прочти сама, тут все по-норвежски.
Все семейство столпилось вокруг и стало рассматривать ассигнацию. Тысяча цифрами, тысяча буквами, тысяча на лицевой стороне, тысяча на оборотной, тысяча вверху, и внизу, и в каждом углу.
- Да вот же они! - сказал Август, найдя телеграммы, подозрительно напоминавшие лотерейные билеты. - Вот глядите, тут все расписано по часам, вчера в десять утра стоимость овец в земле Иудейской упала до шестнадцати тысяч пятисот двенадцати, в переводе на деньги Пилата и Каиафы это будет чуть больше шестнадцати крон. Да ты и сама бы могла прочесть, только на иностранных языках ты, конечно, читать не умеешь. Но если хочешь, Корнелия, я мог бы тебя научить.
- Да на что мне это? - возразила Корнелия.
Ну надо же ему было так втрескаться, что он позабыл всякий стыд. Когда ее рука оказалась подле, его охватил сладостный трепет, вислые усы его стали подрагивать. Если б он себя видел со стороны, он мог бы еще спастись, но здесь не было зеркала. Дальше - пуще, он гнул свое, бахвалился, лез из кожи вон. И, улучив момент, схватил ее за руку. Между прочим, с самыми благими намерениями: ему захотелось положить ей на ладонь крупную ассигнацию и сжать ее, у нее такая щуплая, узенькая ладошка, верно, оттого, что она плохо питалась и у нее маловато силенок, а на кончиках пальцев - трещинки.
- Что это значит? - сердито спросила она и отдернула руку.
- И в самом деле, что! - повторил он за ней, издав от растерянности глупый смешок. И опять же, если б он видел себя в этот момент, он мог бы еще спастись, усы у него подрагивали, уголки рта повлажнели. - Я что, обжег тебя? - выдавил он наконец.
Она ничего не ответила.
- Я вовсе этого не хотел!
- Не пойму, чего вам от меня надо, - сказала она.
- Я и сам не пойму, - ответил он коротко.
Взяв себя в руки, он сложил деньги и лотерейные билеты и убрал бумажник в карман пиджака. Пиджак подбит шелком, шелк блестит и шуршит, на кармане вышивка - интересно, обратила ли она внимание на нарядную подкладку или решила, что это хлопок?
- Ну и денег у вас, прямо видимо-невидимо! - вырвалось у Тобиаса.
- Видимо-невидимо? - ответил Август. - Нет, этого я утверждать не стану. Но если ты думаешь, что эта малость и есть все мое состояние, то ты ошибаешься. Вот и все, что я могу тебе сказать.
Но для Корнелии слова его были пустым звуком. Скажи он "миллион", она все равно бы подумала, что он говорит про песок на берегу моря из библейской истории.
Корнелия ушла к себе.
Ее братишка, шустрый Маттис, сидел в углу горницы и нажимал клавиши на старой гармони. В молодости Август слыл великим искусником по этой части, он мастерски играл народные песни, а вдобавок еще и пел. Но когда это было, пожалуй, лет сорок тому назад, у него и голоса-то не стало, и пальцы задеревенели.
- Дай-ка мне! - сказал он.
Старый гармонист и знаток дела прошелся по клавишам, тронул басы и задумался. Нет, пальцы его не могли уже перебегать вверх и вниз, туда и обратно, как в дни его молодости, и тогда он решил попробовать сыграть протяжную песню "Девушка из Барселоны".
Черт возьми, получилось, в горнице зазвучала небесная музыка, и было то великое чудо.
Выскочив из своей комнаты, Корнелия так и застыла, похоже, музыка застигла ее врасплох.
- Вы и играть умеете! - сказала она.
Август снисходительно:
- На этой гармошке… да нет! Как тебя звать? - обратился он к мальчику. - Маттис? Хорошо, а ну-ка покажи мне, что ты умеешь.
Маттис и так и сяк, и ничего не сумел.
- Оно и неудивительно, - произнес Август. - На этаком ящике! Послушай, Маттис, что я тебе скажу: если ты завтра в двенадцать часов придешь в Сегельфосскую лавку и скажешь, кто тебя послал, то тебя там будет ждать новая, настоящая гармоника!
Маттис вытаращил глаза.
- А спасибо где? - сказала Корнелия.
Маттис, оробевший и безмерно счастливый, протянул Августу свою ручонку.
- Гм! Ну, Маттис, вот это подарок так подарок! - сказал Тобиас и вышел из горницы. Чуть погодя за ним последовала и жена.
- Сыграйте еще немножечко! - попросила Корнелия.
Август все так же снисходительно:
- На этой гармошке?.. Нет уж, пускай на ней упражняются ребятишки, а я в последнее время играю исключительно на пианино и на органе.
- Чего только вы не умеете! - сказала она.
Он понял это так, что она прониклась к нему уважением, что он вырос в ее глазах. Десять тысяч овец и миллион крон были выше ее понимания, а вот красиво сыгранная песня взяла за сердце.
- Что, Маттис, тебе, поди, сегодня и не заснуть, - сказала она. - Такой тебя ждет завтра подарок.
Август:
- А ты, Корнелия, получила бы еще и не такой подарок, если бы захотела.
- Я? В честь чего же это?
- Иди сядь-ка ко мне на колени, тогда скажу.
- Нет, - заупрямилась она.
- Стало быть, не хочешь?
- Нет.
Тогда он заговорил в открытую. Как оно и подобало настоящему мужчине:
- Ну а если я сейчас, не сходя с места, предложу тебе все, что у меня есть и чем я владею, и попрошу стать моей, Корнелия, что ты на это скажешь?
Она побледнела:
- Что это вы такое говорите? Вы спятили?
- Нет, не спятил, - ответил он. - Я говорю то, что думаю.
- Стать вашей женой? - вскричала она.
- А что тут такого невозможного?
- Да все, - сказала она. - Этого не будет!
Молчание.
- Неужели, - с большим достоинством заговорил Август, - тебе безразлично, кто станет твоим спутником жизни: я или какой-нибудь сопливый деревенский мальчишка? Я б купил тебе десять усадеб, ты бы ходила у меня в бархате и драгоценностях, да тебя было бы не узнать!
Корнелия:
- С меня довольно и того, что есть у него.
- Работать тебе было бы ни к чему, лежала бы себе день-деньской на пуховиках и вставала только к столу. Ведь это жалости подобно, как ты надрываешься, Корнелия. Да еще ходишь за лютой лошадью.
- Она не лютая, а просто норовистая.
- Будь с ней поосторожней! - произнес он озабоченно. - А если ты приглядишь себе другую лошадь, то я ее для тебя куплю. За мной дело не станет.
Корнелия была начеку и отмела его предложение, дескать, ее и эта кобыла устраивает.
- Ладно, Корнелия, подумай о том, что я тебе сказал! - проговорил он, поднимаясь со стула. - Чтобы Август к кому-то посватался, такое случается не каждый день!
Вообще-то уходить он не собирался, но раз уж поднялся, ничего другого не оставалось. Обернувшись в дверях, он с укором на нее посмотрел, только это не возымело никакого действия.
Во дворе он увидал Тобиаса с женой, они стояли и глядели на горный склон, по которому хорошо различимыми пятнышками разбрелись овцы. Они паслись, почти не передвигаясь, утопая по брюхо в муравчатой зеленой траве. Высоко на камне сидела Вальборг, стадо было перед ней как на блюдечке.
Август был не в настроении разговаривать, однако же, бросив взгляд на небо, заметил, что собирается дождь.
- Так что не пройдет нескольких дней, и у коров будет корм.
- Хорошо бы! - вздохнула хозяйка.
- Стала жара, Олсок минул - самая пора, чтобы и дождь хлынул, запомните, что я сказал. Оставайтесь с миром!
Распрощался и ушел.
Тобиас за ним:
- Так как насчет того, о чем я вам вчерась толковал?
- Ты это о чем? - спросил Август не останавливаясь.
- А чтоб вы пособили мне. Для такого человека, как вы, сто крон ничего не значат.
Тут Тобиас был прав. Август вытащил на ходу бумажник, протянул ему красную ассигнацию и зашагал дальше. Не говоря ни слова.
По дороге домой ему повстречался Йорн Матильдесен с семью Беньяминовыми овцами. Одну он вел на веревке, остальные шли сами. Чтоб заставить вожатую овцу идти за ним следом, он привязал к веревке клок сена, она пехала и пехала за этим сеном, а ухватить не могла. Покорная, смирная, глупая, одним словом, овца.
- Завтра овец прибавится, - сказал Август, - только люди пускай сами отгоняют их в горы. А тебе надо будет просто стоять и считать, сколько ты принял.
Йорн кивнул и прошел мимо. Он не мог останавливаться, тогда веревка провиснет, овца дотянется до сена и съест.
- Что тебе сказали у Беньямина? - окликнул его Август.
- Похоже, они над вами смеялись! - прокричал Йорн.
Смеялись, значит? Вот она, благодарность за то, что они получили вчера за своих овец шестьдесят не то семьдесят крон лишку! А все Корнелия, это она послала гонца к своему принцу, тоже мне, генерал на велосипеде. Но погоди, дорогой Беньямин, это еще не означает, что она - твоя, Август не успел еще развернуться. Он спокойно может встать тебе поперек дороги и пригрозить: "Ни с места!" На худой конец в запасе есть Хендрик из Южного, который получил ее согласие чуть ли не пару недель назад, если что, он явится со своим ружьем, не скрывая кровожадных намерений…
Завернув в Сегельфосскую лавку, Август выбрал самую красивую и дорогую гармонь для маленького Маттиса, а еще он купил две сигары. И побрел на пристань. Он надеялся встретить цыгана, у него родилась идея.
Друзьями они не были, водиться с цыганом не водился никто, хотя руки у него были умелые. Он посмотрел на Августа своими пронзительными глазами и спросил:
- Где тебя нелегкая носит?
Август:
- А тебе зачем?
- Затем, что сегодня в усадьбу приходило много народу и все они о тебе спрашивали, а тебя и след простыл.
- Наверное, хотели продать мне овец, - догадался Август. И продолжал уже более миролюбиво: - Что же это я хотел сказать, Александер… Ты чего сегодня делаешь?
- А тебе-то что? - хмуро спросил цыган.
- Потому что, если тебе нечего делать, ты мог бы у меня подработать.
- Ха-ха-ха! У тебя!
- Заткнись и дай мне договорить! - скомандовал Август. - Тебе мнится, будто ты понимаешь толк в лошадях, ну а в овцах ты хоть сколько-нибудь разбираешься?
Александер:
- В овцах? Да я разбираюсь в любой животине.
- Ну прямо в любой! - презрительно бросил Август. - Разве что во вшах. Так вот, я теперь скупаю овец и мог бы подрядить тебя, чтоб ты меня заменял.
- У тебя и денег-то нет, - сказал Александер.
- Я мог бы заниматься этим и сам, - продолжал Август, - но не знаю, как посмотрит консул, понравится ли ему, что в усадьбе будет толочься народ. Конечно, можно было бы нанять в городе контору со служащими, но пока я подручный у консула, мне это не подобает. А хочешь сигару? На-ка!
Заполучив сигару, цыган сказал:
- Только не думай, что я возьму ее в рот после того, как она побывала в руках у такого старого пердуна. Меня уже от одного твоего вида с души воротит.
Они переругивались и собачились, но под конец сговорились, что в те дни, когда цыгану не надо будет выбирать сеть и коптить лосося, он будет ходить по округе и скупать овец. Август дал ему указания: каждый раз составлять купчую и скреплять ее подписями; в тот же день, как состоится продажа, владелец овец должен сам отогнать их в горы; когда овец пригонят обратно, чтоб их поставили на зимний корм и так далее, и так далее. Цыгану следовало не мешкая приниматься за дело, да пошевеливаться, лето уже перевалило на вторую половину, и Август хотел заполонить горное пастбище овцами как можно скорее, сейчас же, начиная с завтрашнего утра.
Он спросил:
- Тебе теперь все понятно?
Тут цыган задал ему встречный и чертовски дельный вопрос:
- Какие овцы тебе нужны больше, убойные или шерстные?
- То есть как это?
- Ну для чего они тебе - на мясо, или ты хочешь стричь шерсть?
- И то и другое! - не долго думая сказал Август. А в душе подосадовал, что не смыслит в породах.
Они немного погрызлись из-за овечьих пород и еще всякой всячины. Александеру с трудом верилось, что у Августа есть деньги, и он потребовал их показать. Где же это Август прибрал себе несколько сотен и почему до сих пор не пойман с поличным? Что же до оплаты трудов Александера, то порешили, что ему причитаются проценты с каждой сделки, а цены - за взрослую овцу давать восемнадцать крон и по десять за ягнят.
- Смотри, вот пятьсот крон, я их тебе доверяю. Завтра же и приступишь!
- Экая прорва деньжищ! - вырвалось у Александера. - Ты что, нашел их вместе с бумажником?
- Да, нашел его, когда перетряхивал свою котомку.
- А ночью он тоже при тебе?
Август:
- Бумажник? Да нет, я оставляю его в кармане, а пиджак вешаю на стену. А сам я ложусь в кровать.
Следующий день он употребил на одиночную вылазку. Одетый по-будничному, с запасом еды всего на один раз, с револьвером и сотней патронов в кармане, он обошел крутом большое горное озеро.
Еще одна новая идея? Ну да.
Он давно уже поставил перед собой задачу исследовать горное озеро и решил дольше не откладывать. Для него было долгом чести выяснить, водится ли там - во имя всего святого - форель? Действительно ли ее туда выпустил Теодор, отец консула? Или же есть вероятность того, что она поднялась туда по ручью, который сбегает к морю? И где тогда этот ручей?
Старый подручный идет на своих двоих, карабкается по скалам, перебирается через расселины, иной раз он переправляется вброд, по воде, иной раз вынужден пуститься в обход, но он идет, движется вперед, продвигается шаг за шагом. Он человек упорный. Ближе к полудню он посчитал, что примерно на полпути, охотничий домик давно уже скрылся из виду, а он так и не обнаружил ни единого ручейка, который бы вытекал из озера. Управившись с обедом, он вынул револьвер и начал стрелять. Он упражнялся в стрельбе с расстояния, скоростной стрельбе, стрельбе с кармана, стрельбе с левой руки, стрельбе назад, стрельбе с закрытыми глазами - короче, из любого положения. Он стрелял и смеялся от удовольствия, от радости, выстрелы звучали в его ушах как музыка, ха-ха!..
Тщательно протерев любимый револьвер, он двинулся дальше.
День клонился к вечеру, рыба начала всплывать кверху и ловить комаров, и не какая-нибудь, а форель, сплошь и рядом она выпрыгивала из воды и делала в воздухе сальто.
Со снеговых вершин в озеро стекалось множество журчащих ручьев, но ни один не убегал из озера к морю.
В шесть вечера Август вышел к большой реке, которая в своем низовье обрушивалась водопадом. Путь ему был перекрыт. В это время года река была не особенно полноводной, но Августу стало ясно, перейти ее он не сможет. Конечно же нет. Он прикинулся, будто знал это с самого начала, но, по правде, для него это было ударом. Вот река. У него есть выбор: вернуться назад той же дорогой, какой пришел, снова обойдя озеро, или же спуститься с горы обок водопада и выбраться таким образом на каменный мост, через который идет проселочная дорога. Что предпочтительнее?
Он сел наземь и стал насвистывать, так просто, для поднятия духа, а потом зашептал про себя: "Я что, собирался перейти реку? Ничего подобного, я же сам говорил, ее даже пароходу не пересечь, разве я не помню? Все мне известно и заранее учтено"…
Он решил попробовать спуститься вдоль реки обок водопада. А ну как получится? Он нередко засматривался на эти горы снизу, они выглядели устрашающе, но разве не случалось ему плыть верхом на перевернутой лодке и висеть на рее, это было бог знает когда, а он по-прежнему худощав и проворен.
Он одолевает один уступ за другим. Водопад все ближе, безудержный гул нарастает, он уже ничего себе не нашептывает, не морочит себя никакими баснями, ему сейчас нужно соблюдать предельную осторожность.
У водопада он останавливается. Нет, ничего не выйдет, перед ним пропасть, и зацепиться не за что. В молодости он висел на рее, все верно, но ему никогда не приходилось висеть на отвесной скале. Не выйдет. Тьфу ты!
Далеко внизу он видел большую заброшенную мельницу Хольменгро, а еще ниже - маленькую заводь, в которой недавно крестился. Он уже и позабыл, что крестился, ну да, вон там, а Корнелия стояла и на него смотрела! Его обдает испарениями, поднимающимися от водопада. Надо карабкаться обратно. Ничего не поделаешь. На половине подъема он присаживается передохнуть. Водопад утих.
- Я же говорил, что не выйдет! - сказал он шепотом.
Но нет худа без добра. Решив изменить маршрут, он разом поднялся на ноги. Если держать восточнее, он спустится по отложью на овечье пастбище, а оттуда запросто дойдет до Южного селения. Во всяком случае, это ближе, чем снова давать круголя, к тому же он вовсе не против еще раз наведаться в Южное.
Часа через два он набрел на свое собственное стадо и пастухов. Овцы, толстые и сытые, уже отошли ко сну, Йорн Матильдесен с женой сидели под нависшей скалой и вечеряли, запивая еду черным кофе. Они неплохо устроились, у них была готовая крыша над головой, за спиной у них, в глубине укрытия, виднелись соломенная подстилка и шкура. Свой дом в горах, лучше и не придумаешь. Вальборг была хорошей хозяйкой, а Йорн, тот прямо переродился с тех пор, как они перестали терпеть голод и холод.
Сегодня им привели тридцать одну овцу, сказали они, вместе с двадцатью семью давешними теперь их пятьдесят восемь. Чтобы не напрягать свои слабые головы, счет они вели на двадцатки, пятьдесят восемь у них называлось: три по двадцать без двух.