- Она и забыла, что дала мне обещание, - пожаловался Хендрик. - У нас все было уже договорено, она даже подбила меня летом креститься наново. А теперь я ей не ко двору, потому что у меня нету велосипеда, а у него есть и он носится на нем вихрем. А еще он подарил ей цепочку с сердечком и меховой воротник, она сама мне показывала. И так они между собой поладили, что мне прямо и жить не хочется.
Август и сам страдает от безнадежной любви, но положение Хендрика поистине его трогает. И поэтому он собирается кое-что предпринять, а именно попридержать Беньямина, этого принца на велосипеде, этого нахалюгу, которого он вытащил из грязи и обеспечил на целое лето хорошим заработком. Август раскидывает умом, а ум у него быстрый, неужели он не найдет выхода! Он спрашивает:
- Скоро вы уже управитесь с сеном?
- Да, - отвечает Хендрик, - сами видите, осталось всего ничего.
- Тогда поступай ко мне на службу, - сказал ему Август.
Так и сказал, и поверг Хендрика в немалое удивление.
Маттис привел Йорна Матильдесена. Август краток и деловит, теперь он исключительно хозяин и работодатель:
- На-ко, Маттис, тебе за хлопоты. Ну что, Йорн, прибавилось у тебя овец?
Йорн:
- Вчера и сегодня - ни одной. А вот во вторник и среду - великое множество.
Август надевает пенсне и приготавливается записывать:
- Во вторник сколько?
- Четыре по двадцать да еще четыре.
Август записывает.
- А в среду?
- В среду было ужас что такое, - говорит Йорн, - привалили аж со всего прихода. Шесть по двадцать и пятнадцать в придачу.
Август записывает и складывает в уме:
- Одиннадцать по двадцать без одной, и всего за два дня!
Он считает дальше и обнаруживает, что это на двадцать пять, нет, на тридцать овец меньше, чем следует за четыре тысячи крон. И говорит:
- Он надул меня на семьсот крон.
- Кто? - испуганно вскрикивает Йорн.
- Цыган. Он удрал.
- Да как же это!
Август отмахивается:
- Итого сколько сейчас у тебя овец? А то я не захватил с собой ведомости.
Йорн помнит все наизусть, с самого первого дня, вот у кого память.
- Сорок два по двадцать без трех.
Август качает головой: дело повернулось не так, вопреки его ожиданиям у него не набирается даже первая тысяча. Денег сколько угодно, а овец до тысячи недостает…
- Добрые овцы, - продолжает Йорн, - белые, черные, всякие. К нам они приходят тощие и голодные, а через неделю их не узнать, сытые, круглые. Вы бы видели, как они ходят следом за Вальборг, чисто собаки.
- Пока что у меня все, Йорн! - кивает Август.
Он бредет назад, к Хендрику, сгорбясь и погрузившись в раздумье. Семьсот крон ухнули - что ж, хорошо хоть, это стряслось с человеком, который способен такое выдержать! Больше всего Августа возмущало, что цыган удрал прежде, чем овец стала тысяча. Теперь пойдут разговоры, что у него их всего несколько сотен.
Не теряя времени, он подрядил Хендрика, подрядил и определил на место цыгана, обо всем с ним договорился и четко проинструктировал. И откуда у старика взялось столько энергии!
- Бросай грабли, - распорядился он, - и немедленно иди в Сегельфосскую лавку, выберешь там самый шикарный велосипед, поупражняешься на нем вечером, а утром приступишь к работе. Вот тебе для начала тысяча крон.
Он не стал заходить на обратном пути к Тобиасу, нет, он именно что не хотел у них сегодня больше показываться. Пусть сперва Хендрик примчит на своем шикарном велосипеде, да и вообще, пусть в округе узнают, на какой Хендрик выдвинут высокий пост.
Тобиас отставляет работу и бежит за ним следом, он окликает его, но Август и не думает останавливаться. Догнав его, Тобиас спрашивает про зонт, Август оставил у них давеча зонт, новехонький…
Август идет себе дальше. Спустя какое-то время он роняет:
- Да Бог с ним, с зонтом!
Чтоб им всем пусто было!
Всю дорогу домой он громко бранился: надо же, чтобы цыган его так подвел, оставил со стадом всего в несколько сотен! По-хорошему надо было бы его пристрелить, то-то бы наша дама обрадовалась. Телеграф открыт, Август мог бы спокойно задержать беглеца, но тогда надо будет заявлять в полицию и властям, а ему неохота со всем этим связываться. Старая хозяйка, та могла бы, но она наверняка поостережется. Может быть, консул? От имени своей матери? Нет, тот и подавно не станет.
Стало быть, цыган Александер мог беспрепятственно плыть себе дальше на север.
Август сталкивается с доктором, который идет к больному.
- Август, я заходил сегодня к твоим рабочим, но, похоже, ножевой раны в груди ни у кого из них нет.
- Вот как? - говорит Август. - Наверное, не хотят признаваться.
- Так ведь я их осмотрел. Их ведь всего четверо, правильно?
Август пустился в длинные объяснения, этим летом под началом у него было двадцать человек, разве мыслимо четверым управиться на строительстве такой большой и капитальной дороги…
- Ну а сколько же человек у тебя сейчас? - перебивает доктор.
- Пятеро, - отвечает Август. - Они работали у адвоката, только…
- Ладно, ладно! А где же пятый? Мне все-таки желательно его осмотреть.
Август идет ва-банк:
- Да нет, он уже ходячий, ничего страшного.
- Ну, тогда хорошо. Потому что ножевая рана в грудь - дело серьезное.
Август встревоженно:
- У него что, могло быть внутреннее кровотечение?
- И это тоже.
- Но тогда бы он не прожил и нескольких дней?
Доктор:
- Август, по-моему, ты что-то скрываешь. Ведь это же не ты набросился на него с ножом?
- Я?!
- Конечно, нет. Ну а тогда кто же?
Август снова пустился в длинные рассуждения, дескать, каким же это надо быть зверем, чтобы пырнуть человека в грудь. Жалко, его при этом не было, а то бы он пристрелил подлеца на месте.
- Ну, это ты чересчур.
- Да-да, - пригрозил Август, - вот этой самой рукой!
Желая переменить тему, доктор сказал:
- Ты теперь никогда к нам и не зайдешь. Мы звали тебя, когда здесь была Поулине из Поллена, только ты не пришел. Уж не потому ли ты задрал нос, что сильно разбогател?
- Нет… да что вы, доктор, вы уж меня не дразните! Просто я занят по горло - торговые сделки и прочее, но сейчас самое тяжкое уже позади.
- Тогда милости просим!
Август обрадовался, когда доктор наконец оставил его в покое, потому что душа у него была не на месте: а если у старой хозяйки и в самом деле внутреннее кровотечение?
Придя к ней, он нашел, что она и выглядит посвежее, и настроение у нее приподнялось, она поспала и встретила его уже сидя в постели. У Августа сразу же отлегло, он задал ей несколько незначительных вопросов по поводу раны, на что она ответила: нет, рана у нее уже больше не щипет и внутреннего кровотечения, видимо, нет. Его приход несколько ее удивил, но теперь, когда страхи его улеглись, ему не составило труда выдумать себе поручение. Как она считает, стоит ли им ставить лососевую сеть? Лето уже подходит к концу, рыба почти ушла, за четыре дня один только лосось и попался.
Пускай он спросит об этом у ее сына.
- Ну зачем беспокоить консула по пустякам, - рассудил Август, - тем более человека, который ловил и коптил лосося, у вас больше нет, я о цыгане, ну да вы знаете. Он уехал.
Все-таки Август исхитрился сообщить об этом даме, которая была ранена в грудь.
- Вот как? - сказала она. - Уехал?
- В ночь на воскресенье, пароходом, на север. - Август умышленно обозначил время.
Порадовала ее или нет эта новость, понять было трудно, и Август вернулся к своему поручению:
- Так что я и не знаю, как нам быть с сетью.
- Повесь-ка ты ее куда подальше, - сказала она.
Август ушел, испытывая несказанное облегчение оттого, что старой хозяйке получше, он даже смягчился по отношению к цыгану. Он не стал ей говорить, что тот сбежал, а просто сказал - "уехал", не обмолвился он и о том, что цыган подковал его на семьсот крон. Но подковал ли? Ведь Александер прислал ему рецепт, имеющий несомненную ценность. Август не знал, сколько берут за прокол вздутого лошадиного брюха, но если речь идет о спасении, к примеру, породистого жеребца, то за это не пожалеют никаких денег.
Чем дольше он думал о цыгане, тем больше находил ему оправданий. После того, что Александер напоследок содеял, что ему еще оставалось, как не дать деру? И что еще ему оставалось, как не присвоить гроши, которые у него лежали в кармане? Иначе на что б он купил муки заправить похлебку, а так ему хватит на месячишко. Разве Август не поступил бы точно так же на его месте? Уж будьте уверены! Если вдуматься хорошенько, цыган Александер, обретаясь в Сегельфосской усадьбе, хранил, по слухам, великую тайну, которую безусловно можно было обратить в деньги. А он этого не сделал. Если верить слухам, он мог бы предъявить известные требования и к старой хозяйке, и к ее сыну. Но он их не предъявил. Какие же это, к лешему, предпринимательство и оборотливость? И где ж тут дух времени? - подумалось Августу. Как бы упрощенно он сам ни смотрел на жизнь, он начал смутно осознавать, что у цыгана были свои достоинства, и даже признал за ним некое превосходство. Иначе бы тот не застрял так надолго в усадьбе. Любовь и темперамент тоже сыграли тут свою роль, конечно же, но было здесь и что-то другое, личного свойства, какой-то плюс. Александер не позволял себе жить на иждивении семейства Йенсен, но преданно служил ему - и хранил молчание. Гордость - у вора и мошенника? Уж во всяком случае, не врожденная, он унаследовал это не от своего племени. Могло ли такое быть, что двигала им, как это ни дико, отеческая нежность?
Прах его разберет, этого цыгана! И все ж таки Август не переставал о нем размышлять. Александер не так уж и плох. Если тогда летом он и вправду собирался столкнуть в пропасть аптекаря Хольма, то человек он, пожалуй, рисковый и даже отчаянный. Ну а то, что, порывая сердечные узы, он не задумываясь схватился за нож, чем-то напомнило Августу Южную Америку. Ведь Сегельфосс ничем таким похвастать не мог, и развлечений у Августа было, прямо скажем, немного. По чести, он давно уже чувствовал, что цыган - единственный, в ком бы он мог встретить достойного противника, потому и упражнялся в стрельбе на берегу горного озера. О, если бы только Августу представился случай одним выстрелом выбить нож из руки того, кто бы вознамерился украсть у него бумажник! Ну а если бы про такие чудеса меткости раструбили в газетах, кто знает, какое влияние это оказало бы на людские умы!
Все теперь складывалось как нельзя лучше.
XXVIII
Август взял себя в руки и занялся делом, пусть попробуют сказать, что он не в состоянии побороть свои чувства. В тот день, когда он переправил лодку на горное озеро, он мог быть собой доволен. Вечером, правда, он попал в Южное, но это ничего не значило, он забрел туда, что называется, по ошибке. Очутившись перед домом Тобиаса, он не встретил ни единой живой души, заглянувши в окна, тоже никого не увидел и повернул домой. На черта ему их разыскивать, если он им не нужен, то они ему и подавно, мужчина должен оставаться мужчиной.
Сообразив, что Боллеман с товарищами околачиваются без дела, он вызвал их к себе и поставил бурить отверстия и сажать на цемент железные ограждения в тех двух местах, где горная дорога проходила над пропастью. Это заняло у него целый день, ему пришлось делать промеры и надзирать за рабочими, а всего они только и успели, что начали подготавливать установку первой ограды, около домика. К вечеру Август порядком устал, однако позволил себе снова прогуляться до Южного. В руках у него был маленький сверток, десять метров кружев, которыми обшивают сорочки, стало быть, он направлялся по делу. На этот раз Тобиас с женой вышли ему навстречу и пригласили в горницу, но Корнелии дома не было, поэтому Август обменялся с ними всего несколькими словами и, передав сверток, ушел. Мужчина должен оставаться мужчиной.
Между прочим, Хендрик теперь вовсю раскатывал на своем шикарном велосипеде, не преминул он показаться и в соседской усадьбе, все знали уже и то, что он скупает овец для Августа. Став доверенным лицом Августа, Хендрик вознесся и совершенно затмил Беньямина. Он был на редкость работящий парнишка, овец покупал с осмотрительностью, расходовал одну тысячу за другой и, на взгляд Августа, справлялся ничуть не хуже цыгана.
Так или иначе, а в воскресенье оглашения помолвки Корнелии с Беньямином в церкви не воспоследовало.
Да, можно сказать, все складывалось как нельзя лучше. Если не считать несчастья с адвокатом Петтерсеном, который повредился в уме, судьба была к Сегельфоссу куда как милостива. Август сделался богатым и уважаемым человеком, усилиями своего чертовски хваткого агента в Хельгеланне консул получил крупный заказ, старая хозяйка шла на поправку и уже садилась в постели, горное пастбище кишело овцами. Вот только это несчастье с адвокатом Петтерсеном, Чубуком.
Из поездки по морю аптекарь Хольм возвратился один. Свежий морской воздух нисколько не помог адвокату, с каждым днем им все более овладевали навязчивые идеи, посреди Фоллы ему захотелось обратно: он не промерил как следует, броневые листы должны быть вдвое больше. Аптекарь предложил заказать броневые листы вдвое толще, но тот уперся и ни в какую. По прибытии в Тронхейм аптекарю пришлось передать его в надежные руки.
Чубук отслужил свое.
Это обстоятельство, однако же, не повлекло за собой больших изменений в маленьком обществе, жена его имела приличное обеспечение, а практика могла перейти к старому ленсману, ну а кроме того, судья-наставник всегда готов был помочь советом. Нет, отсутствие адвоката никак не нарушило городскую жизнь, единственно, оставался нерешенным вопрос, как быть со стройкой на пустыре, где рабочие начали возводить капитальную стену виллы, - но на что теперь фру Петтерсен вилла, не говоря уже о банке с бронированным подвалом? Ей сразу же стало ясно, что нужно перебираться на юг и быть возле мужа. Она объявила, что пустырь продается.
И вот на этот самый пустырь стал захаживать аптекарь Хольм, он разглядывал подвал, и начатую капитальную стену, и прилегающую территорию, с чего бы ему проявлять такой интерес? Как только старая хозяйка выздоровела и смогла выходить, он и ее повел туда посмотреть, они тихонько между собою переговаривались и кивали друг другу и что-то сообща затевали. Потом к ним присоединился Вендт из гостиницы, и их стало уже трое. По счастью, Вендта посещали идеи в таком множестве, что их можно было отбрасывать до бесконечности, не будь его, эти двое приступили бы к делу неизобретательно и разумно и, придя к обоюдному согласию чуть ли не в первый же день, лишили бы себя тем самым увлекательных хождений на стройку.
Судя по всему, стройка на пустыре заинтересовала еще одного человека, почтмейстера Хагена. Но этот являлся сюда украдкой и жену с собою не приводил. Он приходил поздно вечером, вымерял стену, изучал окружающую местность, записывал какие-то цифры и точно так же, по-воровски, уходил. Что бы это значило? Ведь покупать пустырь и на нем строиться ему было явно не по карману. Да и что мог позволить себе сегельфосский почтмейстер? Может быть, впоследствии, когда его повысят в должности и положат более высокий оклад, но сейчас?.. Вероятно, в нем проснулся рисовальщик, и, увидя прекрасную возможность себя проявить, он за нее ухватился. На пустыре росло пять стройных осин и протекал ручей. Засушливым летом он мелел и превращался в невинный маленький ручеек, но и тогда упрямо струился и посверкивал на солнце и никогда не пересыхал. Ну а пять осин могли со временем дать потомство, тут поднялась бы целая рощица, будет приятно посидеть. Ведь что может быть красивее осин, когда они трепещут весенним днем! Они и летом стояли во всей красе, отливая серебром и шелково шелестя листьями. Не было на севере другого такого дерева, листва которого бы шелестела как шелк, при малейшем ветерке большие осиновые листы принимались раскачиваться на черешках, задевая друг за дружку, словно пришпиленные булавками. Просто чудо, что они не отрывались от ветки. И только уже поздней осенью листья желтели и начинали опадать, порознь и стайкой. Одни летели вниз кувырком и приземлялись сразу же, другие ковшиками парили в воздухе, покачиваясь из стороны в сторону, прежде чем опуститься наземь…
Несомненно, почтмейстером двигал исключительно артистический интерес, когда он задумал нарисовать дом с сараем и окрестными видами. В последнее время аптекарь Хольм появлялся на пустыре нечасто, похоже, он решил отказаться от своего намерения. Петтерсен с супругой собирались ставить себе двухэтажную виллу. Бетонный подвал был слишком велик, если его надстраивать, дом выйдет огромным. Скорее всего это и отпугнуло аптекаря.
Вот тут-то почтмейстер Хаген и сумел воплотить свой замысел: он изобразил одноэтажное, но изящно вытянутое в длину строение, а его расчеты и выкладки были настоящим произведением искусства.
Удивительно, как это, работая в глубочайшей тайне, он допустил, чтобы однажды вечером его застали врасплох, да еще с готовыми чертежами в руках. А застиг его не кто иной, как аптекарь Хольм.
- Добрый вечер, почтмейстер! - приветствовал его Хольм. - Могут же некоторые построить себе этакую домину! Я тоже было хотел, а потом передумал.
- Это вполне осуществимо, - заметил почтмейстер.
- Вы так считаете? Два этажа, на таком широком основании?
У них завязался разговор. И представьте себе, что этот самый Хаген, продавец марок, подал Хольму идею: над подвалом по всей длине дома забетонировать на метр так называемую полупалубу - и строить. Таким образом, дом станет на метр уже, а без второго этажа можно и обойтись.
- Черт побери! - изумился аптекарь.
- Может быть, на этом чертеже вам будет нагляднее, - сказал почтмейстер и принялся извиняться за то, что его чертеж очень и очень несовершенен. Он взялся за него так просто, скуки ради.
Хольм глянул и ничего толком не разобрал. Чертеж был выполнен достаточно четко, только уж больно в мелком масштабе. Хольм сказал:
- Я предполагал переехать туда с аптекой и штатом, а тут всего лишь один этаж.
- Места хватит.
Почтмейстер позаботился даже о внутренней планировке и проставил размеры всех комнат, больших и маленьких. Если аптекарь приглядится, то увидит, что Хаген не стал экономничать.
- Восемь комнат! - воскликнул Хольм.
- Семь и кухня, разве это много? Две под аптеку и пять для штата. Или как вы найдете нужным. Штат-то порядочный - сам аптекарь, фармацевт, лаборант, прислуга…
- Тьфу ты! Я даже и не подозревал, что у меня такая большая семья. Почтмейстер, да вы просто кудесник. Скажите, а каким будет дом снаружи?
- В старом, обычном, несовременном и неамериканском стиле. Дом, куда так и тянет войти: "Мир вам!", "Оставайтесь с миром!" Вход посреди фасада, большая двустворчатая дверь в массивной раме. Лестница с каменными ступенями. Крыша из фигурной черепицы, над входной дверью, во всю ее ширину, сводчатое чердачное окно, стекла расходятся веером. Все старомодно, привычно и красиво.
- А аптека? - спросил Хольм. - Я ж как-никак торгую.
- Вход в аптеку вот тут, со стороны города. Здесь тоже каменные ступеньки и большая фарфоровая вывеска. У меня есть с собой маленький набросок…
У Хольма даже перехватило дыхание.