Август доехал вместе с консулом до Сегельфосской лавки, где накупил для своих пастухов табаку, кофе и сладостей. Потом он проверил, как Беньямин с товарищем отдраивают баркас, и отправился в горы. Он свернул уже возле церкви и тем самым сократил себе путь.
Йорн с Вальборг обрадовались подаркам как дети и стали жать ему руку. А еще они были несказанно рады тому, что за все утро до них донеслось всего два-три выстрела, и то очень издалека. Ведь овцы с каждым днем становились все беспокойнее, потому что корм подошел к концу.
Август придумал, как быть: им нужно уйти отсюда и пасти овец возле горного озера, вот где просторы и благодать, он сам видел, он там побывал этим летом. Вопрос только в том, как перегнать такое огромное стадо на новое место.
- Невелика хитрость! - воскликнула Вальборг и принялась созывать овец.
Животные тотчас же устремились к ней, повалили валом, едва не сбив ее с ног. Она двинулась вниз, и они за нею, те, что в самом хвосте, припустили шагу. Обернувшись на ходу, Вальборг успела крикнуть мужу, чтобы он захватил еду. И повела себе свою тысячу.
Вопрос решен…
Странная погода, будто перед землетрясением. Август садится наземь. Неплохо передохнуть.
Если разобраться, эти горы никогда не станут ему родными. Озираясь по сторонам, он видел вокруг себя чуждый мир, великое множество горных вершин и ущелий, нагромождение серых скал. На что они ему? Он человек энергический, человек действия. Здесь же все неподвижно, ничто не шелохнется, ни один куст, ни одна былинка, а потому не слышно ни единого звука, и лицо обдает тишиной. Он сидит и ловит ушами самую настоящую пустоту. До того чудно, прямо помрачение.
В море было движение, рождались звуки, внятные уху, то были хоры вод. А здесь ничто встречается с ничем - и не существует. Даже в виде отверстия. Август безнадежно покачал головой.
Не то чтобы он всерьез об этом задумался, просто в голове мелькали такие мысли, а поскольку воображение у него было богатое, в какой-то момент ему, должно быть, и вправду сделалось не по себе. Скорее всего. Если окружающая его тишина и таила в себе некий смысл, он был таков: "Я - пустота! Из всего сущего на земле я - пустота! Тебе кажется, будто ты находишься во власти некоей силы и сила эта - ничья и никем не наслана, но ты заблуждаешься. Я - пустота!"
Он столько трудился, столько всего сделал, да и сюда ему было не так уж и просто забраться, он старик, ему не грех и устать. Видимо, он задремал…
Поднимается ветер, все вокруг него приходит в движение, он вскидывает глаза и снова их опускает. Он причмокивает губами, как бы пробуя ветер на вкус, не иначе, мыслью он перенесся в море, где его настоящий дом.
Он держит вторую, "собачью", вахту, он стоит у руля, нежнейший пассат, море спокойно, над головою луна и звезды - стало быть, Господь у себя дома, раз зажег звезды по всему небу. Собачья вахта? О нет, самая что ни на есть херувимская! Одно уже то, что луна на прибыли и ночь от ночи становится все больше и больше, радует стоящего у руля. Он напевает, на душе у него легко, он знает, куда направляется, и сойдет на берег в красной жилетке. Неудивительно, что людям не хочется умирать, ведь трудно себе представить, чтобы такое земное великолепие можно было встретить где-то еще, к примеру на небесах.
Ветер дважды дунул в полную силу, небо начало быстро темнеть. Август глянул вверх и понял, собирается дождь. Пожалуйста, он не против, он пойдет и переждет в укрытии Йорна и Вальборг, ведь ливень быстро пройдет. Занятно разок испытать, каково это, когда непогода застигает тебя в горах, после того как ты столько лет встречался с нею в открытом море.
Теперь легкое беззвучие сменилось тяжелым гулом, это были Ганг и Амазонка вместе, гул нарастал, темнота сгущалась. Уже интересно. Крепчавший ветер веселил душу, он нужен позарез, спасибо тебе, давай задувай! Вдалеке, где-то севернее, может на Сенье, забили в барабан, пока что тихонько, точно настраивая, чтоб уж потом забарабанить вовсю.
Миг спустя перед глазами у него полыхнула молния, барабан перебрался уже поближе, настроенный как положено. Хорошо, что настроили, а то был бы непорядок.
Молния и громыханье всего в миле от него. Это уже грубо и навязчиво, невыносимо. Р-р-р-ррры! Какой отвратительный рев. Ну а что сталось, когда небо разверзлось, и со страшной силой захлестал дождь, и засверкали молнии, и загремели громовые раскаты. "Ни черта себе!" - пробормотал Август, шмыгнув в укрытие, он храбрился, но лицо у него было бледное и смиренное. Это же самая настоящая буря, она напомнила ему о другой, когда они огибали Мыс и Господь вышел из терпения и распалился гневом. Помнишь? Штормило семеро суток, пятьдесят семь жизней висели на волоске. Молнии? Скажи лучше - пожар, плаванье в огне, гром грохотал так, что всех нас валило с ног, это было бессмысленно и не по правилам. Мы, естественно, думаем, что капитан умолк и перестал командовать, только мы глубоко ошибаемся. Правильно, погода к разговорам отнюдь не располагала, мы не то что друг друга, а и себя не слышали. Да и какой был толк отдавать команды? Мы ж все равно ничего не могли поделать. Но капитан, он распоряжался, и прыгал, и размахивал револьвером, и шевелил губами, все равно как глухонемой. Бедняга! По-другому его и не назовешь. Капитану не подобает прыгать, если капитан чего-то хочет, он должен приказывать. Потому я и говорю: бедняга. Но только когда все в этом мире теряет свой смысл и нельзя расслышать ни единого слова, человек способен совершенно запутаться. И так оно, заметьте, всякий Божий раз! Мы повернули на три румба, но сперва схватили его и связали, а он, понятно, сопротивлялся, хотя это было в его же собственных интересах. Жена принялась над ним хлопотать, а поскольку он был крепко-накрепко связан, бояться ей теперь было нечего. Он ведь застрелил человека.
На севере прояснело, дождь начинает стихать. Это укрытие не так уж и плохо, тут сухо, не подтекает…
Да, представьте себе, он застрелил человека. Но это был не штурман. О, она вела себя не так, как ей следовало бы, и все мы это знали. Старик совершенно запутался, он дошел до того, что готов был всех нас потопить! Чтобы так переживать из-за молоденькой женщины, я б ни за что не стал! На больших океанских судах укромных уголков сколько угодно, помимо кают и кубрика и других очевидных мест; капитан телефонировал с мостика, чтоб пошли и проверили там-то и там-то: я, дескать, хочу знать! Ну, положим, от меня он ни разу ничего не узнал - к чему это! - а вот Чэс, Аксель, негр, Пит и остальные ему докладывали. Все, кто заступал на вахту, по очереди. Он не давал нам покоя, идите проверьте там-то и там-то, я хочу знать! И так сутки напролет, да еще с заряженным револьвером, правда, убил он только одного. Пита. Пит был пустое место, мы мало что потеряли, нас все равно оставалось пятьдесят шесть, только это был непорядок и приравнено к ошибке. На допросах старик стоял в парадном мундире, пуговицы, галуны - все золотое, даже свисток из золота. Ни слезинки, подтянутый, гладко выбритый, шестьдесят два года. Старший механик дал показания в его пользу, у капитана были причины и основания для отчаяния, все машинное отделение показало в его пользу, весь экипаж: ясное дело, убийство было непреднамеренным. Тут старик поднялся. "Нет, - говорит, - никаких причин и оснований, на меня нашло, это было безумие, я жду приговора!" О, капитан остался верен себе…
Ливень прекратился, и Август выходит наружу. Кругом мокрым-мокро, бесчисленное множество маленьких ручейков, свежо, слабо дует ветер. Август карабкается вверх по склону, он высмотрел себе наблюдательный пункт, ноги у него разъезжаются, но он не сдается и не жалеет сил и наконец добирается. Овцы уже далеко, отсюда они кажутся с булавочную головку и почти не движутся - верный признак того, что пасутся.
Четыре часа. Небо окончательно прояснилось, пусть и не жарко, зато светит солнце, все оделись по погоде.
Гости садятся в баркас. Аптекарша - дама толковая и всех пересчитывает: не хватает пасторской четы и почтмейстера с супругой - ну что же это такое! Гордону Тидеманну неприятно, что его высокопоставленного друга заставляют ждать, но самому лорду все равно, где сейчас находиться, ко всеобщему удивлению, он выражает желание грести.
- Вы хотите грести? - недоуменно спрашивает Беньямин.
- Да-да, грести!
Появляется пасторская чета. Бедные, им было дольше всех добираться, пасторша переживает из-за того, что они задержали все общество.
- Вы нас вовсе не задержали, - успокаивает их фру Хольм. - Мы дожидаемся еще почтмейстера и почтмейстершу.
Спустя некоторое время аптекарь предлагает:
- Не лучше ли будет, если баркас отправится? А я их подожду, я же на собственной лодке.
Предложение принято. Баркас отчаливает, лорд ворочает огромными веслами как заправский рыбак. Черт возьми! Фрекен Марна впервые смотрит на него с интересом.
Переправившись на остров, они разбредаются, мужчины помогают перенести на берег провизию и пиво, отдает указания и всем распоряжается фру Хольм, к тому же она, оказывается, единственная, кто знает про гнезда и пух, ведь ее сын последний раз был здесь еще ребенком.
Птиц сейчас нет, они улетели, оставив после себя причудливый мирок, невероятно разбросанное летовьё. Стенами домиков служат три камня, на которые положен еще один - крыша.
- Боже мой! - говорят дамы. - Боже мой, это просто удивительно, мы об этом ничего и не знали!
Они просовывают руку в птичьи жилища и вынимают пух, который складывают в большие бумажные пакеты из Сегельфосской лавки; случается, кроме пуха они вытаскивают оттуда и всякий сор.
Фру Хольм говорит:
- Если господа увидят, что где-то съехала крыша или покосилась стена, то будьте добры поправить, чтобы на следующий год домики были в исправности!
Лорд немало путешествовал и навидался птичьих колоний, но и он тоже считает, что это "ужасно бесподобное" место.
Аптекарь доставляет почтмейстера с супругой. Они не стали рассыпаться в извинениях, сказали просто, что опоздали. Фру Хаген такая миниатюрная и хорошенькая, кутается в свое теплое пальто. Им вручают по бумажному пакету, фру Хольм просит мужа проверить, не пропустили ли те, кто ушел вперед, какое-нибудь гнездо.
Таким образом, эти трое остались вместе. Но почтмейстер Хаген не из тех, кто будет ходить и прислушиваться к каждому слову, произнесенному его женой и аптекарем, он удаляется от них на приличное расстояние, и прилежно собирает пух в свой пакет, и старается принести пользу. Время от времени он подходит к ним, чтобы обратить их внимание на ту или иную диковинку, и отходит снова. А коль скоро никто их не слышит, эти двое могут опять болтать друг с дружкой в свое удовольствие.
- Нет, - возражает фру Хаген, - вот тут вы ошибаетесь. Вы говорите, здесь можно жить. Я не думаю, чтобы кто-нибудь согласился здесь жить добровольно. Но вы, похоже, другого мнения.
- Ну не могу же я уехать, - отвечает на это Хольм.
- Прекрасно можете.
- Нет. Я женат, и строю дом, и определился на будущее.
- Вы прекрасно могли бы уехать, - повторяет она упрямо. - Здесь видали и не такое.
- Что значит уехать? - спрашивает он озадаченно.
- А вот то. С первым же пароходом. И я с вами.
- Ну вы и… скажете! Ах, вот оно что… и как это не пришло мне в голову.
- Ха-ха-ха! - рассмеялась она. - Как же вы испугались!
- Оттого, что заполучу столь очаровательную и желанную спутницу? Нет, это еще не самое страшное.
- Дорогой аптекарь Хольм, - сказала она. - Вы утратили способность к непринужденной, веселой беседе. На это способна одна только я, заброшенная. Вы должны были спросить меня: "Хотите уехать со мною?" А я бы вам ответила: "Нет, он бы этого не вынес!" А кроме того, я же в вас не влюблена.
Хольм коротко:
- Я это хорошо знаю.
- Вы что, обиделись, что я в вас не влюблена? Обычно вас это очень удивляло, и вы говорили: "Вот дьявол!"
- Ха-ха-ха, я правда так говорил?
- Нет, аптекарь, вы положительно разучились флиртовать и забыли, что я вам рассказывала. Разве такой полинявший человек, как я, может влюбиться!
Хольм молчал, потому что сказать ему было нечего, помимо того, она говорила бессвязно, чем бы там это ни объяснялось. Он был доволен, что почтмейстер опять к ним присоединился, и решил его удержать:
- Кстати, почтмейстер, вы подобрали для нас прелесть какие обои. Мы просто в восхищении.
Ой! Аптекарь спохватился, что дал промашку, нельзя выдавать, что почтмейстер спроектировал дом и выбрал обои. Только уже было поздно.
Почтмейстер слегка вздрогнул, но тут же с самым невинным видом переспросил:
- Я? Да нет, просто я подумал… раз уж я был рядом… ну да все это пустяки! Альфхильд, послушай, здесь довольно свежо и дует, по-моему, тебе надо подпоясаться.
- Тогда помоги мне! - попросила она.
Когда он поправил ей перекрутившийся пояс, она сказала спасибо, и взяла за руку, и приникла к нему, словно бы ища у него защиты. А потом повела его обратно к баркасу.
Аптекарь же пошел дальше и нагнал остальных. Как выяснилось, некоторые из гостей проявили большое усердие, они показали ему полнехонькие пакеты, другие, в том числе фармацевт и помощник судьи, главным образом занимались тем, что чинили гнезда. Фру Юлии было жалко, что они обирают птиц:
- Как подумаешь, что на будущий год им опять придется себя ощипывать… Правда, Подручный?
- Извините, - говорит Август, - птицы так и так выбрасывают прошлогодний пух и ощипывают себя заново!
Пасторша выказала немалое прилежание и заняла второе место, ну а на первое вышла, конечно же, шустрая дочурка Давидсена, та, что помогала выпускать "Сегельфосский вестник": она собрала уже два пакета и начала наполнять третий.
- Тебе полагается премия! - сказал консул и одобрительно ей кивнул. И стал совещаться с фру Юлией, какая это должна быть премия.
Так был собран пух на гагачьем базаре.
Но вот кто повел себя странно, так это фрекен Марна и лорд: отойдя в сторонку, они взяли себе и уселись. То, что фрекен Марна отлынивала от работы, не так уж и удивительно, она от рождения была на редкость инертной и вялой, но то, что живой и подвижный лорд присел у ее ног, означало скорее всего, что ему нужно ей что-то сказать.
Так оно и было.
Да, лорд в каком-то смысле капитулировал. Он потратил две, нет, три недели, пытаясь завоевать ее на английский манер, то есть делал вид, что она нисколько его не интересует, короче, предоставил ее самой себе. Он думал переупрямить ее, рассуждая о спорте и демонстрируя свой британский дух, то пренебрегая ею, то замечая ее присутствие. Порочная тактика. Он наткнулся на сопротивление, которое, собственно, было никаким не сопротивлением, а полнейшим безразличием. Молчал он или же говорил, находился ли рядом, нет ли, ее это совершенно не трогало. Редкий случай природной индифферентности, в Англии это сочли бы самодовольством и даже деланной флегматичностью. Ее безразличие к его особе и его речам даже не переходило в холодность, это бы стоило ей слишком больших усилий. Черт подери, он столкнулся с исключительной женщиной! Он начал о ней думать. Именно то, что ее не сдвинешь, раззадорило его британское честолюбие. К тому же она была красива, чертовка, и временами в ней угадывался сдерживаемый пыл.
Увидя, что она отошла прочь и уселась, он пошел за ней. Они друг другу не чужие, они жили под одной крышей, удили вместе форель, ели за одним столом, и все же он испытывал некоторую неловкость, высокомерия у него слегка поубавилось.
Он попросил разрешения сесть возле нее.
- Пожалуйста!
- Необычная птичья колония, правда? - спросил он, обводя рукой остров.
- Да, ужасно бесподобная, - ответила она и с улыбкой опустила глаза.
Мало-помалу между ними завязалось что-то наподобие беседы, не то чтобы он взял и с ходу посватался, нет, такое немыслимо, но в лорде проглянуло что-то человеческое, он держался естественно, несмотря даже на свой несовершенный норвежский. Он впервые посетовал на то, что не может выразить все, что хочет.
- Ты говоришь по-английски?
- Нет, - сказала Марна.
Ну, английский она молниеносно выучит, когда приедет в Англию.
- Я не поеду в Англию, - ответила Марна.
Не поедет? Почему же? Нет, она должна непременно туда поехать!
Он рассказал, что у них есть имение - оно принадлежит не ему, а его отцу, у отца фабрика и прочее, - так вот, у них есть имение с большим садом.
- Гордон там был, Марна, и тебе тоже надо там побывать! Нет, не лошади и скачки и все такое, только автомобили и все такое, и не яхта, нет-нет, все гораздо проще. Ты что, совсем не говоришь по-английски?
- Нет, - сказала Марна, - я знаю только "love you", "sweetheart" и "eks mi nasj".
Теперь уже была его очередь опустить с улыбкой глаза. Да, ей не откажешь в естественности, и как же она красиво это сказала.
Ну а он не говорит по-норвежски, ей не кажется, что это ведет к чертовой матери?
Нет, на ее взгляд, он говорит неплохо.
Бойкий, занятный малый, он не переводил со своего языка, а использовал запас слов, усвоенных им со слуха, и, не застревая, продирался сквозь языковые дебри. Он также говорил по-испански - после Южной Америки, и немного по-арабски. А вот с французским - "хорошенькая дрянь"! Нет, ничего-то он не умеет, не то что Гордон, тот успевал по всем предметам, прямо до неприличия, все учился и учился.
- Зато ты - лорд, - сказала Марна.
Лорд? Это он-то? Держи карман шире! Лорд? Да нет же, фабрикант, они производят изделия из стали, то есть это отец его фабрикант, а сам он обыкновенный, заурядный человек.
- Ты хорошо гребешь, - сказала она.
- Гребу? Нет, разве это весла!
Но вот когда она приедет в Англию, то увидит, какой он гребец!
Консул приглашает гостей подкрепиться бутербродами с пивом. Марна с лордом поднимаются и идут к остальным. Лорд не умолкает.
Перед тем как возвращаться домой, фру Хольм пересчитала всех заново, а как же, ведь однажды случилось так, что они оставили на острове обрученную парочку и хватились их только в городе, пришлось плыть за ними обратно. А теперь вот недосчитались почтмейстерши Хаген.
Подождав немного, они принялись ее звать. Ну что за странная манера, взять вот так и исчезнуть! Несколько человек отправились на поиски; окликая ее во весь голос, они разбрелись по острову, а возвратясь, спросили: "Она так и не появилась?" Почтмейстер взбегает на самую высокую вершину и громко кричит.
Что это может значить? Кто-нибудь видел, что она ушла? Куда же она ушла? Как нехорошо с ее стороны! Кто-то говорит в ее оправдание: фру Хаген страшно близорука, что, если она застряла в расселине? Да, но здесь нет никаких расселин, на всем острове - ни одной расселины. И даже если она и застряла, то уж могла бы отозваться на зов!
Почтмейстер сбегает вниз, спрашивает, не пришла ли она, и, не дожидаясь ответа, бросается к берегу, его подгоняет страх.
- Подручный, что будем делать? - спрашивает консул.
- Вот что, - отвечает Август. - Мы за ней сплаваем, - отвечает он успокаивающе, словно она просто-напросто где-то себе сидит.