Дося мельком взглянула на седого фабриканта и, как настоящая белка , шмыгнула за шубами Мышинских. Ядвига коснулась Губе плечом. Позади стояли Злотые.
- Пан директор, - с какой-то свойственной ее голосу насмешкой сказала Ядвига, - дядю-то арестовали!
Злотый при этих словах резко повернулся к ней.
- Зачем ты здесь об этом говоришь? - возмутился он.
- А где мне об этом говорить? - громко отозвалась "Жермена". - В комиссариате?
- Что случилось? - воскликнул глуховатый Губе, забирая у Доси свою красивую, подбитую котиком шубу. - Кого арестовали?
- Вевюрского, - грустно и огорченно ответил Злотый.
- Какого Вевюрского? - вновь громко спросил Губе, никак не попадая в рукав.
- Ну, того самого, Янека, который должен был заменить на "Капсюле" немецких мастеров.
Наконец-то Губе надел шубу.
- Как это так? Арестовали моего рабочего? А за что? - Губе был удивлен тем, что с ним могло случиться нечто подобное. - Ведь это же наш лучший работник!
- Но он коммунист, - Злотый пригнулся к его уху и перешел на шепот. - Наверняка в партии состоит.
Губе удивился еще больше.
- Коммунист? Не может быть. У него же хорошо шли дела. Вполне прилично зарабатывал.
"Жермена" звонко рассмеялась. Дося, застыв с шубкой мадам Злотой в руках, с головы до ног окинула девушку гневным взглядом.
- Давай-ка ступай отсюда, - сказала она, - нечего тебе здесь делать!
Девушка оборвала смех, повернулась на каблуках и, никому, даже Досе, не сказав ни слова, двинулась к выходу. В дверях она задела Мышинских. Обогнав их, обернулась и не без злорадства сказала Янушу:
- А вы, пан граф, еще в Париже предсказывали это дяде.
При звуке ее голоса Зося еще крепче прижалась к плечу Януша.
- Какая ужасная особа! - сказала она с дрожью в голосе.
XI
Губе спустился со Злотым по главной лестнице. Там уже ждал его автомобиль. В большом черном лимузине сидел лишь шофер Петр, но Губе и в голову не пришло предложить компаньону с женой подвезти их. Так он и простился с ними возле машины.
- До завтра. Надо будет позвонить бельгийскому послу.
Злотый, однако, реагировал на это так, будто Губе приглашает его сесть в машину.
- Спасибо, спасибо. Мы с Анелей всегда домой пешком возвращаемся. Тут недалеко. И полезно перед сном…
Они попрощались и отошли. И тут из-за лимузина выскочил стройный, высокий для своих двенадцати лет мальчик в закопанском кожушке, подпоясанном ремешком.
- Губерт! Ты откуда взялся? - воскликнул Губе, уже сидевший в автомобиле.
- Приехал за тобой! Только вон от тех прятался, - и Губерт, презрительно кивнув в сторону удаляющихся Злотых, уселся рядом с Петром. - Я встретил Антека и Анджея, говорят, шикарный был концерт.
- И Фелиция тебя отпустила? - проворчал Губе.
- А я и не спрашивал. Да и чего ей было не отпустить? Дома скучно. Уроки я все сделал, Голомбеки пошли на концерт… Я им звонил.
- Очень уж много ты висишь на телефоне. Целый день названиваешь.
- Как я могу целый день названивать, если звоню только Голомбекам! - с упреком заметил Губерт.
- Это верно, - проворчал Петр.
- А как пела пани Шиллер? - спросил Губерт.
- Чудесно.
- А как она была одета? - поинтересовался Губи-Губи.
- Да тебе-то что до дамских тряпок? - огрызнулся Губе старший.
- А мне нравится, когда женщина красиво одета, - ответил Губерт.
Петр улыбнулся.
Губерт вспомнил коричневую меховую накидку.
- А панны Татарской не было на концерте?
Губе насторожился.
- А ты откуда знаешь панну Татарскую?
- Ты же сам показал мне ее в прошлом году, - протянул Губерт, - а теперь уже не помнишь! Очень красивая женщина, - добавил он серьезно.
Петр не выдержал.
- Вот нашего Губерта уже и барышни интересуют, - сказал он, поворачиваясь к Губе.
Тот разгневался не на шутку.
- Не оглядывайся, Петр, а то опять кого-нибудь задавим.
- Опять, опять, - заворчал Петр, - что значит "опять"? Когда это мы кого давили?
- А гуся под Нажином? - напомнил Губерт.
- Гуся - это еще не "кого-нибудь".
Злотые обогнули угол филармонии и по улице Сенкевича направились к Маршалковской. Жили они довольно далеко, на Сенной, сразу за зданием Общества приказчиков, но из театра, куда ходили редко, или с традиционных концертов по пятницам возвращались пешком. Завернув за угол, они увидели толпу, поджидающую артистов у служебного входа.
- Охота им стоять на таком ветру! - заметила мадам Злотая. - И зачем?
- Хотят увидеть наших артистов au naturel, - усмехнулся Злотый.
- Так она на улицу и выйдет с этими перьями? - заинтересовалась мадам Злотая.
- Куда ж она их денет?
Они на минуту задержались возле служебного входа, так как не могли пробиться сквозь толпу.
- И что они теперь будут делать, после концерта? - спросила Анеля мужа.
- Губе говорил, что они идут на раут к Ремеям.
- Это какие же Ремеи?
- Ну, Станислав Ремей. Сын старого Ремея. Аллея роз.
- А-а. И богатые люди?
- Богатые. Богаче нас. Это уж наверняка. Только что-то часто они эти рауты устраивают. Надолго ли этак хватит?
Один из стоящих у входа мужчин оглянулся на них и, увидев Злотого, поклонился ему. Сделалось чуть просторней, и Злотые смогли наконец протиснуться.
- Кто это тебе поклонился? - спросила Анеля.
- Профессор Рыневич. Он всегда покупает у нас патроны. Наверно, где-нибудь охотится, только вот где - не знаю.
- А чего он профессор?
- Биологии, в университете.
- Чтобы такой профессор и вот так выстаивал у ворот!
- Да уж… - согласился с женой Злотый.
Рыневич стоял уже довольно долго вместе со студентами, консерваторками и несколькими завзятыми меломанами, которых всегда можно было видеть во втором ряду левого балкона. Ему было немного неловко, вместе с тем он чувствовал себя так, словно вернулись студенческие годы, когда они засыпали цветами Моджеевскую и выпрягали лошадей из кареты Падеревского. Впрочем, никто здесь его не знал, и он был уверен, что никто не раскроет его инкогнито.
Несколько раздосадовало его появление Злотых, но они тут же исчезли. Люди перед воротами начинали волноваться.
- Что-то долго не выходят, - прохрипел какой-то бас рядом с профессором. Рыневич взглянул и оторопел. Бок о бок с ним, кутаясь в ветром подбитое пальтецо, стоял Горбаль. Актер узнал его.
- И вы, профессор, тут?
Горбаль сказал это самым обычным тоном, но по какому-то неуловимому оттенку Рыневич догадался, что Горбаль пьян.
- Да вот, проходил мимо… - пробормотал он смущенно.
- А я специально пришел, - с вызовом в голосе сказал Горбаль. - Специально! Стою на ветру и хочу увидеть, как она пройдет, ни на кого не глядя… Королева…
- Вы были на концерте? - спросил профессор.
- Был. Какие перья у нее на голове… Королева…
- А это что же, обязательно для королевы - ни на кого не глядеть? - раздраженно бросил профессор.
- Вот вы, профессор, шутите, а я…
Не известно, что бы сказал Горбаль, но в эту минуту толпа заколыхалась, шоферы, стоящие на мостовой, включили моторы. В глубине ворот показалась группа людей - те, кого ожидали.
Первым выскочил Мальский, что-то объясняющий закутанному в просторную шубу Фительбергу. Прыгая вокруг него, забегая то с одной, то с другой стороны, он громко доказывал:
- Но ведь вам-то не надо объяснять, что эти песни гениальны! Что Шиллер вообще гениален!
В глубине, между великолепным пальто Гани Доус и медленно идущим Эдгаром, появилась небольшая фигурка Эльжбеты. На ней был длинный горностаевый палантин, рот прикрыт белым фуляром, который окутывал и голову ее, неестественно удлиненную высокой прической с перьями. Она сразу узнала профессора и весело помахала ему рукой. Чтобы не простудить горло, она не произносила ни слова да к тому же еще прикрывала рот рукой в белой перчатке. Рыневич протиснулся к ней и поцеловал другую ее руку.
- Хотелось хотя бы так… - сказал он.
Эльжбета закивала, и глаза ее при свете уличного фонаря весело вспыхнули. Но она так и не произнесла ни слова: не могла. Только остановилась на миг, глядя на молчавшего профессора - видимо, ждала комплимента. Но профессор не был на концерте, не слышал ее и поэтому молчал. Потом он почувствовал, что кто-то сзади тянет его за пальто, и попятился. Артисты прошли к автомобилям, захлопали дверцы. Собравшиеся попытались было аплодировать, но руки у всех замерзли, и к тому же здесь, на улице, хлопки звучали слабо.
Оказывается, это Горбаль тянул профессора за рукав.
- Идемте, профессор, все равно она ничего вам не скажет.
Тем временем Злотые шли по Сенной к своему дому. Было довольно темно, и пешеходы по мере отдаления от Маршалковской редели. Некоторое время они шли молча. Мадам Злотая думала о Губе. Ее уже давно интриговал мир, к которому принадлежал компаньон ее мужа. Интересно, куда тот поехал в своем черном, великолепном лимузине. И что он вообще делает в этом залитом огнями доме в Аллеях без жены, без налаженного хозяйства. Губе казался ей очень красивым. Разумеется, для нее куда важнее были их собственные дела, но беспокоило и положение дел Губе. Она догадывалась, что этот пожилой, седовласый человек ведет себя слишком легкомысленно.
- Северин, - обратилась она к мужу, - а может, это нехорошо, что наш Бронек ходит к младшему Губе?
- Ой этот Бронек, ему уже ничто не поможет!
- Не говори так, - вздохнула Анеля. - Бронек очень хороший ребенок. Только вот это художество в голове.
Злотый вскипел:
- Тринадцать лет мальчишке, еще сто раз все это художество из головы вылетит!
- Наверно, не лег еще, ждет нас и рисует. И почему ты не взял его на концерт? Ты видел? Голомбеки были.
- Зато Губерта не было.
- Это верно.
С минуту они шли молча.
- И какая от этого польза? - бросила в пространство пани Злотая. - Рисует себе и рисует. Одна бумага сколько стоит.
- Вылетит еще из головы вся эта фанаберия, - проворчал Злотый.
Но мадам Злотая никак не могла разрешить свои сомнения. Лимузин Губе не давал ей покоя. Какое-то время они шли, не произнося ни слова. Наконец Анеля не выдержала.
- Послушай, Северин, а как там с этими бельгийцами? Это верно, что они могут забрать у Губе все? По какому праву они могут забрать?
- Ну что ты в этом смыслишь! - рассердился Злотый. Он не любил, когда жена разговаривала с ним о делах, хотя и признавал, что в этом отношении она "не так чтобы уж очень глупа". - Могут забрать - и все. Такой закон.
- Но если есть такой закон, что они могут забрать его состояние, то почему ты сказал, что они не смогут прибрать к рукам состояние Губерта? Если они могут взять, так возьмут и у мальчишки, тут уж никакие отписки-переписки не помогут.
Злотый знал, что у его Анельки светлая голова во всем, что касается деловых вопросов, но это ее замечание удивило его. Кинув взгляд на жену, он недоуменно поджал губило промолчал.
Мадам Злотая не отступалась.
- Ну почему ты сказал, что к Губерту претензий иметь не будут?
- Ничего такого я не сказал, - выдавил наконец Злотый, - это он сам сказал. А если кто настолько глуп, что двадцать пять лет ведет фирму и не знает устава, так пусть сам за это и расплачивается.
- И ты не сможешь спасти дело? - спросила Анеля, когда они уже подходили к дому.
- А зачем мне его спасать? Это же не мое дело. Я его спасу, когда оно уже будет мое.
Сонный, взлохмаченный Бронек открыл им на звонок и долго расспрашивал о концерте и братьях Голомбек.
XII
Горбаль затащил профессора Рыневича в кабачок, так называемую "забегаловку", на Сенной, неподалеку от Маршалковской. В духоте и клубах дыма за столиками сидели серые фигуры скромных обитателей здешних мест. Водка, которую им подали, была теплая, а селедка жесткая, приправленная плохим, вялым луком. Но Горбаль не обратил на это внимания. На него вдруг накатил приступ пьяного красноречия: обычно такой молчаливый, он вдруг не на шутку разговорился. Это вполне устраивало профессора, ему не очень-то хотелось беседовать; даже вторая и третья рюмка не развязала язык. Он сейчас испытывал то же самое, что овладевало им на некоторых лекциях: усталость и бессилие противостоять непреодолимому желанию скрыться. Он сидел молча, не в силах шелохнуться.
Горбаль все время говорил об Эльжбете, с какой-то одержимостью вцепившись в эту тему, не догадываясь, что терзает Рыневича. Каждое его слово - а речь Горбаля отличалась какой-то своеобразной вульгарностью - больно ранило профессора.
- Как эта женщина поет, дьявол ее подери! - говорил Горбаль, вперяя в профессора свои маленькие глазки. - А вы знаете, что нужно, чтобы так петь? Разумеется, талант, голос! Но первым делом нужно работать! Какой труд чувствуется за ее совершенством, как она все это выдолбила! Вы знаете, как работала Моджеевская? Как она в старости готовила Лаодамию? Валилась в кресло и ревела белугой, а потом опять бралась за дело. Работа - это основа успеха каждого артиста, подлинного артиста…
- Вы давно знакомы с Эльжбетой Шиллер? - спросил несколько раздраженный профессор.
- Еще в Одессе крутился у них, во время войны. Так ведь и с вами-то я там познакомился, не так ли?
- А мне казалось, что мы познакомились только в Варшаве. Ах, да, вспоминаю, вы были у нас зимой… тогда… да…
Профессор замолк и уставился вдаль, как будто увидел перед собой былое. Взгляд его остекленел. Водка все же делала свое.
- Да, - пробормотал он. - Былое.
Он огляделся по сторонам, рассматривая поочередно, уже с некоторой пьяной напряженностью, сидевших в "забегаловке" людей. Чудаковатый художник с рыжеволосой натурщицей, несколько рабочих, двое подозрительных субъектов сидели за столиками, покрытыми грязными скатертями. Профессор ужаснулся при виде этого общества.
- Господи, куда мы попали! - воскликнул он. - В самый что ни на есть паршивый кабак!
Горбаль с презрением посмотрел на профессора, взглядом отстранил его куда-то и, стуча, по своему обыкновению, ладонью о стол, начал длинную рацею. Как и все алкоголики, он захмелел, выпив самую малость.
- Как вы, профессор, сказали? Пр-равильно вы, профессор, сказали! Куда мы попали! И из-за кого? Из-за бабы. Ну что мне она? А? Ну какой-такой смысл? Баба?! Пшик, пан профессор, сущий пшик! Дымка, пух, прах, тьфу и все тут… Зато поет, как поет! Как соловей. Аделина Патти с Кипурой в подметки ей не годятся… И вот два солидных человека стоят из-за нее в толпе на улице. Профессор и артист… И все… А она прошла и даже слова не вымолвила. Аминь, ш-ш… Ей, видите ли, нельзя говорить, голоса для нас жаль… Это ее голос, а мы… Разница-то какая!.. Она - и мы, королева - и чернь…
Профессор пытался было возразить, но Горбаль заливал его таким потоком слов, что тот не мог издать ни звука. Наконец Рыневичу удалось перекричать собеседника:
- Ну что вы плетете! При чем тут все это? Ну конечно же, не могла она после концерта говорить на улице. Конечно, ей приходится беречь свой голос, ведь это же сокровище!
Но Горбаль, как глухарь на току, ничего не слышал.
- Принцесса - и свинопасы, а? Как в сказке Андерсена… Даже взглядом не удостоила… Тварь…
- Ну-ну, потише, - пытался удержать его профессор.
Но Горбаль не унимался.
- Нет, вы подумайте… тут такие события… черт знает что может случиться… Мир, может быть, рушится, конец культуры. Понимаете? Конец культуры… А она - тю-лю-лю, тир-лир-лир - а потом ноль внимания на человека. Диспропорция-то какова, пан профессор, а?
Рыневич почувствовал, что весь он как-то оцепенел, и тут же придержал Горбаля за рукав.
- А откуда вам известно, что миру грозит конец?
- Не знаю… не знаю… Понятия не имею, дорогой ученый, только предчувствую. А? Интуиция!
- А вы знаете, что нам в любой момент грозит возврат ледникового периода?
- Э-э… ледникового? - ошеломленно спросил Горбаль.
- Ледникового. Земля регулярно, через несколько тысячелетий вся покрывается ледяной скорлупой. Как по часам - ре-гу-ляр-но! И знаете что? Я точно вычислил… Вот уже двести лет, как она вновь должна бы быть сплошным ледником.
- Уже двести лет? - Горбаль не то притворился удивленным, не то зрелище ледяной земной скорлупы действительно потрясло его затуманенное водкой сознание. Как бы то ни было, он вытаращил глаза.
- Да! Задержался что-то ледниковый период… Задержался…
- Ну и что?
- Как? Вы не понимаете? Это же значит, что в любой момент, абсолютно каждую минуту могут вернуться ледники.
- Чудеса! - прошептал Горбаль.
- Начнется зима. Холодно, снег, мороз, что ж, для зимы вполне нормально. Но вот становится все холоднее. Март - холод. Апрель - еще холоднее. И постепенно - скажем, в июне, в июле - сверху вниз, с севера на юг начинают ползти ледяные горы, и мы замерзаем, дорогой Горбаль, замерзаем…
Научная теория в пьяной голове профессора Рыневича под влиянием красноречия Горбаля превратилась в какую-то картинку из календаря. Но вскоре профессор уже поймал себя на том, что несет чушь.
- Разумеется, не совсем так, все это выглядит куда значительнее.
Горбаль даже зашелся от хохота.
- Что? - кричал он. - Еще значительнее? Ну, уморили, дорогой профессор, да уж куда больше! Всех нас заморозит, а мы… Ха-ха-ха! Хи-хи-хи!
- Что за ерунду вы городите! - вознегодовал Рыневич.
- А вы, профессор? Начисто вам эта баба голову заморочила - до чертиков, до ледникового периода… - давился от смеха Горбаль.
Профессор хотел было решительно возмутиться, но то ли он выпил слишком много водки сразу, то ли разморило его от жары и духоты, то ли сказалось все пережитое за этот день, только он вдруг явственно почувствовал, что его мутит. Он вскочил из-за столика, официант поспешно указал ему на дверь туалета, и не успел он ворваться туда, как сразу же изверг водку, селедку и даже сегодняшний обед. Все это завершилось сильной отрыжкой.
- Черт возьми, - произнес он, выпрямляясь, - и все-таки этот компот был с корицей!
XIII
От филармонии до квартиры Билинских на Брацкой было рукой подать. Януш с Зосей под руку и не говоря ни слова прошли по Ясной и Згоде до особняка. Известие об аресте Вевюрского потрясло Януша, Зося поняла это и все хотела как-то отвлечь его, только не знала, о чем заговорить. В ушах ее еще слышался голос Эльжбеты и звучание ширящегося, как река, оркестра, но после того, что Януш высказал в артистической, она не решалась затрагивать эту тему. Ей было досадно, что он не разделял восторга, который она ощущала в своем сердце.
Отворила им Текла и сказала, что княгиня с Алеком уже вернулась и ждет их в малой гостиной наверху.
Зося, снимая перед большим зеркалом вязаную шапочку, тяжело вздохнула. Януш, стоя за ее спиной, посмотрел на свое отражение в потускневшем старом зеркале и похлопал жену по плечу.
- Du courage! Чай продлится не больше получаса.
Зося улыбнулась его отражению в зеркале.
- Посмотри на нас, - произнес Януш, - чем плохая пара?