Саид-Абдулла чуть было не вскрикнул от радости, между юрт стоял чей-то оседланный конь. Второпях совершенно не сообразив, что лошадь, как обычно, была привязана за ногу к колу, он вскочил в седло, разобрал поводья и, взмахнув плетью, помчался.
"Что за чудо?"- подумал Латыпов. Он увидел, как тучный всадник, низко пригнувшись к луке, скакал галопом по кругу. Но он тут же сообразил, что происходит. Несмотря на то, что кругом гремел бой, его рябоватое лицо расплылось в улыбке.
- А ну, дядя, слезай! Приехали! - объявил он, когда аркан крепко замотался вокруг прикола и лошадь казначея остановилась, - Слезай! Ну?! Кому говорю!
Саид-Абдулла смотрел на него круглыми от ужаса глазами. Мелкая дрожь била его полное тело.
- "Друг… Я - свой… - забормотал он срывающимся от волнения голосом. - О, валла!.. Я не противник… Я купец… Савдогар… Билясан?.. Понимаешь?..
Латыпов оценивающе смотрел на Саид-Абдуллу. Этот перепуганный насмерть рыхлый человек с дрожащим дряблым лицом не был похож на басмача. И уже зная, что среди кочевья находится купеческий караван, Латыпов хотел было отпустить Саид-Абдуллу. Но вдруг подскакавший джигит с винтовкой в руке закричал полным ярости голосом:
- У, ялганчи! Улль!
Саид-Абдулла кулем скользнул с лошади, собираясь бежать, но выстрел джигита настиг его. Он привскочил, прошел шага два, вихляя, раздирая руками халат на груди, и грузно упал на песок.
Со всех сторон подъезжали на выстрел всадники. Прискакал Гриша, держа в руке опущенный клинок. За ним подъехал Климов, в атаке потерявший из вида приятеля (Кузьмич, как обычно, замешкался где-то в тылах). Следом прискакали два бойца из первого взвода. Но тут появившийся из-за бархана всадник с рыжими усами закричал сиплым дискантом:
- Ребята, ну что вы делаетя? Ну как вы, ей-богу, не понимаетя? Слышитя, сбор играють? Айда все за мной!
Действительно, у колодцев, где остановился штаб группы, трубач трубил сбор.
Тут же, прислонясь спиной к стенке колодца и устало вытянув длинные ноги, сидел Ипполитов, допрашивающий вместе с Петровым пленного курбаши. Агентурные сведения, полученные за несколько дней до похода в пески, подтверждались: Абду-Саттар-хан имел приказ Энвер-паши объединить все шайки под своим командованием и вырезать город Каган, где размешался штаб 13-го стрелкового корпуса. Своевременный разгром банды помешал этому намерению.
Допрашиваемый курбаши плакался, говоря, что он пошел к Абду-Саттар-хану не по своей воле, а его послал бай, пригрозивший в случае неповиновения не дать ему в аренду земли…
Начинало смеркаться. Вблизи колодцев пылали костры. В больших чугунных котлах - казанах - варился ужин. Тут же на кошмах, коврах, а то и просто так, на песке, подложив под голову локоть, спали бойцы.
Рядом с Вихровым лежал Кондратенко. Их отношения определились еще с первой встречи. Вихрову нравился своей простотой этот веселый молодой командир. И он, вспоминая, как ему самому было трудно в первое время по прибытии в полк, старался во всем помогать Кондратенко.
От костра потянуло запахом жареного мяса. Вихров почувствовал, как ему хочется есть.
Кондратенко приподнялся и взглянул на него.
- Попьем? - предложил с улыбкой, зачерпывая полную кружку воды из стоявшего рядом брезентового ведра.
Вихров, хотя уже и не очень хотел пить, но все же с наслаждением выпил кружку холодной пресной воды.
- Да, хорошо, - сказал он.
- Все-таки нашему эскадрону повезло, - подхватил Кондратенко, - потери небольшие.
- А вот Кошевого из первого эскадрона убили, - поднимая голову, сказал Латыпов, который, казалось, давно уже спал. - Рядом бежали. Пуля в самый лоб стукнула… Жаль его, старый буденновец. Семен Михайлович сколько раз его отличал. Такой был рубака.
- Рубака! - подхватил Гриша. - А вы видели, как наши джигиты из мусульманского отряда сегодня дрались? Дым с огнем! Как рванули в атаку - и пошли, и пошли, только перья летят!
- Я видел, как у них один жеребец схватил, значит, за холку басмаческого, повалил, подмял под себя вместе с басмачом и давай, значит, ногами топтать, - сказал Латыпов.
- Это они на пайге так приучились, - пояснил Гриша.
- Я вот все смотрю на Гришу, - заговорил Кондратенко, - смотрю и вспоминаю, что в вашей дивизии должен служить один мой землячок. Такой же дядя здоровый.
- Кто такой? - поинтересовался Латыпов.
- Дерпа. Не знаете, в каком он полку?
- Дерпа? - подхватил Вихров. - Так он же нашего полка. Сейчас он в высшей школе… Он тоже из Донбасса.
- А разве вы донбассовский? - спросил Гриша.
- А как же! Из Ровеньков. Знаете?..
- Из Ровеньков? Я знаю. Бывал, - сказал Кузьмич, присаживаясь.
- Что это вас, товарищ доктор, вроде раздуло? - спросил Гриша, с улыбкой глядя на лекпома.
- Ведра два воды выпил. Факт. Еще пить хочется.
- Смотрите, товарищ лекпом, чтобы у вас рыба не развелась в животе, - сказал серьезно Кондратенко.
- Как это рыба? - насторожился Кузьмич.
- Очень просто.
- Изволите шутить, товарищ командир, а мне не до смеха.
- Что так?
- Есть, здорово хочется, - кивая в сторону котлов, снисходительно ответил лекпом. - Пейпа! Пейпа! - крикнул он фуражира.
- В чем дело? - спросил тонкий голос.
- Ты что же спишь! Ведь у тебя обед, факт, подгорает!
- Это, может, у кого другого. Только не у меня, - спокойно отвечал толстяк, исполнявший обязанности повара. Он поднялся, подошел к котлу и, подняв крышку, попробовал плов. На его красном, с блестящими щеками круглом лице появилось блаженное - выражение. Он облизнулся.
- Ну как? - спросил Кузьмич.
- Через полчаса будет готово.
- Смотри, чтобы все было в порядке! Надо хорошенько ребят накормить.
Лекпом внушительно покашлял, угрожающе пошевелил усами и направился к юртам.
Неподалеку от того места, где лежали Вихров и Кондратенко, послышался смех. Вихров прислушался. Разговор шел о том, как можно до смерти напугать человека. Сачков рассказывал молодым бойцам о своей службе в драгунском полку в начале германской войны. Драгуны, разъезд в шесть человек, встретив по дороге корчму, крепко выпили. Однако все могли ехать дальше. Только один, хватив лишнего, захрапел тут же у ног привязанной лошади. В это время с другой стороны к корчме подходил немецкий разъезд. Услышав, что свои уходят все дальше, лошадь, как это обычно бывает, начала беспокоиться и наступила на спавшего драгуна. Тот спросонья заорал, засквернословил дико-отчаянным голосом. Немцы испугались и удрали…
Ночью, нагрузив верблюдов мехами с водой, бригада двинулась в обратный путь на кишлак Варганзи.
Луна, светившая с темно-зеленого неба, заливала барханы призрачным, светом.
Теплый ветер доносил от колодцев плач, визг, вой и хохот шакалов. Звуки эти то росли, то, обрываясь, замирали вдали…
24
Спустя несколько дней полк возвратился в Каттакурган.
Больной комбриг Деларм с осунувшимся, желтым от лихорадки лицом лежал в постели и слушал Петрова, который только что слез с лошади и, пройдя к комбригу, рассказывал ему о разгроме Абду-Саттар-хана.
- Вот это молодцы! Лихо разделали! - слабым голосом говорил Деларм, слушая комиссара. - А меня тут так трясло, думал, умру. Тропическая малярия. Три дня температура на сорок одном с десятыми держалась… Врач говорил - хотел гроб заказывать. Да. Еле отошел… Спасибо товарищу Шарипову. Не забывал меня. Частенько захаживал.
- Ну, что у вас нового? - спросил Петров.
- Да, что же я тебе сразу не сказал! - спохватился Деларм. - Из Ташкента приехал председатель ЧК. - Он понизил голос, оглянулся на дверь. - Ну, зашел ко мне, товарищ, Мамедов его фамилия, и просил, чтобы его приезд остался в секрете. С ним еще несколько человек.
- Ты не знаешь по какому делу?
- Нет. Он ничего не говорил. Только интересовался, когда ты вернешься.
- И давно они здесь?
- Дня четыре…
За дверью послышались грузные шаги. Без стука вошел невысокий коренастый человек в гимнастерке. Оглядев присутствующих быстрыми зоркими глазами, словно ощупывая, он подошел к Петрову и, назвавшись Мамедовым, крепко пожал его руку. Потом он дружески кивнул Деларму и, подвинув себе стул, присел к столу.
- А откуда вы меня знаете, товарищ Мамедов? - удивился Петров, с любопытством рассматривая его монгольского типа лицо.
- Я всех знаю, - сказал Мамедов, прищурившись. - А с вами, между прочим, встречались в штабе Туркфронта.
- Не помню.
- Вы с одним командиром стояли в коридоре, а я мимо прошел.
- А-а! Возможно, - сказал Петров.
- Товарищ Петров, скажите, пожалуйста, какой у вас есть материал на Улугбека? - спросил Мамедов, быстро взглянув на него.
- На Улугбека? - Петров в раздумье провел рукой по лицу. - Да, собственно, все то же, о чем я сообщал военкомдиву. То есть, басмачам дважды становилось известно о наших предполагаемых действиях. Ну, а потом последний случай с избиением дехканина. Я расцениваю подобные действия как провокационные. Так я и говорил товарищу Шарипову.
Мамедов побарабанил по столу короткими узловатыми пальцами.
- Да, - сказал он. - В Ташкенте нам удалось кое-что раскрыть. Несомненно, что мы имеем дело с какой-то тайной организацией. Но мы еще не знаем, ведут ли нити в Каттакурган… Во всяком случае, ваше сообщение очень помогло нам. Пока, конечно, прошу держать наш разговор в строгом секрете, чтобы не напугать кого не нужно.
- Ну, это само собой разумеется, - сказал Петров. - Об этом будем знать только мы с вами и товарищ Деларм.
- Да. И все-таки я разберусь, кто здесь помогает басмачам! - проговорил Мамедов с твердой уверенностью.
В коридоре послышались торопливые шаги. Дверь широко распахнулась, и в комнату вошел Шарипов с радостным выражением на бородатом лице.
- А, начальство! С приездом! С победой! - быстро заговорил он. Подойдя к Петрову, он сделал движение, словно собираясь обнять комиссара. - Сейчас праздник, пир на весь полк устроим! Все даем - вино даем, баранов даем! - весело говорил Шарипов. - Абду-Саттар-ха-на разбили! Ай, буденновцы! Ах, молодцы! Ай-я-яй, какая победа!.. Теперь всем басмачам будет крышка!..
25
Если в Западной Бухаре басмаческое движение шло на убыль, то в Восточной оно только еще разгоралось. Энвер-паше удалось вновь собрать большие вооруженные силы. Но хотя со времени сборища в Бабатаге прошло уже около трех месяцев, он не смог пока даже на шаг приблизиться к осуществлению своих планов.
"Верховный главнокомандующий всеми войсками ислама, зять халифа и наместник Магомета", как значилось на его серебряной печати величиной почти с чайное блюдце, был, как уже известно, разбит Красной Армией под Байсуном и отошел в глубь Восточной Бухары: А тут еще совсем не вовремя он окончательно поссорился с Ибрагим-беком.
Произошло это так. После неудачи под Байсуном Энвер-паша, будучи в плохом настроении, в разговоре с приближенными назвал Ибрагим-бека локайским вором. Ибрагим-бек озлобился. И если он раньше тайно выступал против ненавистного ему турка, то теперь выступил открыто, со всей яростью обрушившись на него.
Называя Ибрагим-бека локайским вором, Энвер-паша по сути дела был прав. Действительно Ибрагим-бек раньше был конокрадом, и в свое время локайцы с позором выгнали его из своего племени, как вредного и опасного человека. Тогда он поступил охранником к гиссарскому беку. Вскоре ему представился случай "отличиться". Батрак-дехканин в пылу гнева ударил обкрадывавшего его сборщика податей - закятчи. Бек приказал казнить нарушителя шариата. Среди населения палача не нашлось. Тогда эту роль взял на себя Ибрагим. Он собственноручно перерезал горло молодому узбеку, - и труп висел три дня на площади, перекинутый через шест, как баранья туша. Старуха-мать ползала, причитая, у ног единственного сына. Она не имела денег, чтобы выкупить тело, и труп был выброшен на съедение шакалам.
Ибрагим вскоре выдвинулся и стал юзбаши - сотенным. Во время бегства эмира бухарского Ибрагим сумел хорошо услужить ему, приняв самое деятельное участие в уничтожении восставших дехкан, попал в большую милость и получил титул бека.
Теперь Ибрагим-бек ждал окончательного поражения Энвер-паши, чтобы самому возглавить басмачество, а пока писал доносы эмиру бухарскому.
После поражения под Байсуном местные басмаческие шайки начали окончательно разлагаться, воровские элементы занялись грабежом, а насильно завербованные дехкане стали возвращаться в свои кишлаки.
Общее разложение шаек ускорила также страшная смерть главного ишана Энвер-паши. Во время боя ишан с кораном в руках исступленно звал "правоверных" в атаку. В это время в его ватный халат попал пыж из охотничьего ружья - стрелял кто-то из добровольцев узбеков, халат вспыхнул, и ишан сгорел живьем.
Этот случай породил множество разговоров и толков. Выходило, что сам аллах помогал "неверным кяфирам", которые, оказывается, вовсе не пилили деревянной пилой захваченных в плен "правоверных". У пленных из числа мобилизованных насильно дехкан только отбирали оружие и после соответствующих разъяснений отпускали домой.
Отступив в глубь Восточной Бухары. Энвер-паша пополнил поредевшие ряды за счет добровольцев из реакционных элементов. Но его серьезно беспокоило неприязненное, а зачастую и открыто враждебное отношение местного населения.
В это время части Красной Армии, ликвидируя по пути мелкие разбойничьи шайки, прошли Локай и с двух сторон выходили к Бальджуану, чтобы уничтожить Энвер-пашу.
Получив сообщения о движении Красной Армии, Энвер-паша решил выйти навстречу и разбить противника по частям. С этой целью ранним утром четвертого августа он также двинулся на Бальджуан…
Юноша Ташмурад, сын Назара-ака, записанный отцом в басмачи еще во время памятного сборища восточнобухарских племен в Бабатаге, ехал в одном ряду с братьямм-медниками Абдуллой и Рахимом и, придерживая повод бодро бегущей лошади, посматривал вперед из-под чалмы.
В широкой долине между горами сплошными колоннами рысью двигалась конница.
Зеленые, белые, желтые значки и знамена с выкрашенными в красную краску конскими хвостами, развеваясь, мелькали в густых тучах тяжело клубившейся пыли.
Басмачи, не задерживаясь ни на секунду, шли к Бальджуану…
Еще с вечера пронесся слух, что вскоре предстоит большой бой с "неверными", и братьев-медников, особенно толстого Абдуллу, заранее била нервная дрожь. После неудачной попытки к бегству каждому из них, как известно, досталось по двадцати палок. Они снова пытались бежать. Их схватили, дали по пятидесяти палок и объявили, что в следующий раз подвесят за ребро вниз головой.
Абдулла, подгоняя коня, со страхом посматривал на Ташмурада, который был приставлен следить за поведением обоих братьев, и прислушивался, не раздастся ли впереди столь ненавистное для его уха щелканье выстрелов. И Абдуллу и Рахима все же несколько успокаивало то обстоятельство, что во время первой стычки с "неверными", происшедшей два месяца тому назад под Байсуном, насильно навербованная факир-бечора, как их презрительно называла байско-басмаческая верхушка, не желая воевать, сразу же разбежалась, и Энвер-паша придумал для оставшихся другое занятие. Оставаясь во время боя в тылу, факир-бечора должна была производить для устрашения противника невообразимый шум: кричать, бить в бубны, трубить в карнаи, гикать, свистеть и, поднимая страшную пыль, переезжать большими массами с места на место.
- Ух, - тяжело вздохнул Абдулла, - огонь жажды грызет мою грудь.
- Подожди, не то еще будет, - хмуро сказал Рахим, повернув к брату свое широкое медно-красное лицо, покрытое черными потеками пота. - Сейчас проклятые баи заставят нас глотку драть!
- Вы что, палок захотели? - тихо спросил Ташмурад. Он поднял голову и кивнул на ехавшего впереди курбаши Чары-Есаула, который, насторожив ухо, прислушивался к их разговору.
- А нам не привыкать. На байских палках росли, - понизив голос, заметил Рахим. - Если пересчитать, сколько уже я за свою жизнь получил палок, то у всех моих дедов и прадедов не хватит пальцев на руках и ногах.
- Шариат велит нам быть терпеливыми и подчиняться богатым, - миролюбиво заговорил толстый Абдулла. - За это мы на том свете будем есть сладкий плов и красивейшие девушки будут услаждать нашу райскую жизнь. Это мне читал сам ученый человек, мирза Мумин-бек. Поэтому я терпелив. Хотя… - Он не договорил. На его полном, сразу вдруг побледневшем лице появилось выражение ужаса: впереди ясно послышался сухой треск ружейного выстрела.
Колонна остановилась.