30
Латыпов и Парда лежали вторую ночь на вершине горы. Они были здесь почти в безопасности. В случае нападения им пришлось бы оборонять только крутую тропинку. Позади них был отвесный обрыв; оттуда, из глубины, едва слышно доносился глухой рев потока. Шум быстро бегущей по камням воды еще больше распалял жажду, мучившую обоих бойцов.
Они лежали, чутко прислушиваясь к ночным звукам и шорохам.
Молодой месяц стоял над горой. При свете его была хорошо видна внизу серебристая полоска потока.
- Ну, мы айда! - сказал Парда с решительным видом. Он приподнялся.
- Что ты? - дивился Латыпов.
- Вода набирал.
- Да ты что, друг, спятил?
- Спятил? Букнима - спятил? - поднимая тонкие брови, спросил Парда. - Мы пошел за вода, - Он показал в сторону пропасти.
Но Латыпов и слушать его не хотел. После того как он спас юношу, Парда стал ему еще дороже и ближе.
Парда, как умел, доказывал Латыпову, что он горный житель и ему ничего не стоит спуститься. Однако он явно преувеличивал свои силы. Спуск по почти отвесной скале был крайне рискованным, и юноша только потому решился на это, что не видел другого выхода, - он хотел напоить товарища.
Латыпов не соглашался, но Парда настаивал, чувствуя, что его друг мучается от жажды еще больше, чем он. Парда так убедительно говорил, что Латыпов, наконец, согласился.
- Ну ладно, иди, - сказал он, дружески похлопав по плечу юношу, - иди, но только будь осторожен.
Парда взял обе фляги и, ловко ставя ноги на выступы скал, хватаясь за кусты, начал бесшумно спускаться.
Латыпов долго следил за товарищем, видя, как гибкое тело Парды то появлялось, то пропадало в расселинах…
По все нараставшему шуму воды Парда понял, что прополз большую половину пути. На одном из выступов он задержался и посмотрел вниз. Скала переходила здесь почти в отвесный обрыв, и теперь, при слабом свете заходившего месяца, юноша примеривался, куда ему лучше ступить. Несколько в стороне густо рос тамариск, и спуск там не был так крут. Пожалев, что взял винтовку, которая только мешала ему, Парда начал осторожно пробираться к кустам. Месяц зашел за гору. Вокруг нависла непроглядная тьма. Юноша шарил ногой, не встречая упора. Мелкая галька вместе с ним медленно сползала к обрыву. Ему под руку попался жесткий куст можжевельника. Вцепившись в него, Парда искал хоть небольшую выбоину, но неизменно попадал ногой, в пустоту. Он висел в воздухе… Сделав движение, юноша схватился за соседний куст в тот самый момент, когда кустарник мягко пополз у него под рукой, и, вывалившись из гнезда, бесшумно скользнул вниз. Поток ревел, казалось, вот тут, совсем рядом, Со дна ущелья поднимался сырой холодный туман. Небо начинало бледнеть. Юноша смело опустился на руках, нащупал, наконец, выступ, но вдруг, сорвавшись, покатился под откос.
В первую минуту после падения, ощущая острую боль в ноге, Парда подумал, что сломал ее. Но оказалось, что у него вывих. Приволакивая ногу, он подполз к потоку и погрузив лицо в воду, напился.
Все больше светлело. Таял туман. На снеговых вершинах замерцали алые пятна.
Парда насторожился. В глубине ущелья показались какие-то всадники. Длинной цепочкой они переезжали ущелье и скрывались за поворотом. Один из них, в красном халате, сидевший на буланой лошади, махнул рукой. Всадники поскакали галопом.
Поняв, что это басмачи, и, опасаясь, как бы они не завернули сюда, Парда спрятался за грудой камней. Теперь, находясь в относительной безопасности, юноша стал размышлять, что ему делать. "Я поспешил и все испортил, - думал он. - Я шалтай-балтай. Я плохой человек…"
Внезапно в гремящий шум потока стали вплетаться посторонние звуки. Где-то стреляли. Парда прислушался. Выстрелы раздавались в горах над самой его головой.
- Андрюшка! - отчаянно вскрикнул юноша, словно Латыпов мог услышать его.
Он вскочил и тут же упал. Каждый выстрел болью отдавался в сердце Парды. Стиснув зубы, он стонал от отчаяния. Он ничем не мог помочь товарищу. Стрельба смолкла. Где-то вверху прокатился глухой грохот.
- Андрюшка… Андрюшка, - шептал Парда, мысленно обращаясь к Латыпову, который один дрался на вершине горы…
Латыпова едва не захватили врасплох. Проведя почти двое суток без сна, боец задремал, но сон его был тревожен, и он успел вовремя услышать шорох кустов на тропинке и поднял голову. К нему крались три басмача. Двоих Латыпов положил из винтовки, третий уполз за груду камней. Когда же внизу опять послышался шорох, Латыпов бросил гранату.
Он решил, что спать ему нельзя. Сон означал смерть. Поэтому время от времени Латыпов скатывал по тропинке мелкие камешки, показывая притаившимся в кустах басмачам, что он бодрствует.
Поглядывая с вершины горы на кишлак, слыша редкие выстрелы осажденных товарищей, Латыпов не падал духом. Он был уверен в том, что помощь придет. Не раз и ему приходилось вызволять стоявшие в глухих горах гарнизоны. Ему вспомнился случай, когда он с эскадроном спешил на выручку взвода второй стрелковой дивизии, окруженного в кишлаке Ак-Дагана. Эскадрон с ходу бросился в быструю горную речку, переплыл ее и спас гарнизон.
А ведь обычно переправы через бурные реки совершались с большими предосторожностями, при помощи опытных проводников, хорошо знавших броды…
Он был уверен, что и теперь, преодолевая преграды, где-то спешат на помощь смелые всадники…
Так без сна и воды прошли еще сутки…
Когда сумерки вновь спустились на землю и глаза Латыпова стали слипаться, он, чтобы разогнать сон, подложил под голову несколько камней. Вдруг в горах, со стороны кишлака, послышался тяжелый грохот. "Обвал!"- подумал Латыпов. Он не ошибся. Пастухи из Гиляна, пасшие в горах овец местного бая, спустили на расположившихся внизу басмачей лавину камней. Латыпов привстал и прислушался. Но опять все было тихо вокруг. Только еще отчетливее доносился глухой рев потока. "Где Парда? Куда пропал Парда?" - думал Латыпов, чувствуя в сердце щемящую тоску. Ему представилось, что юноша попал в плен к басмачам и они теперь пытают его. Латыпов сжал кулаки. "Ах, зачем я его отпустил?"
Внезапно за его спиной послышался шорох.
- Парда! - чуть не вскрикнул Латыпов, оглядываясь на пропасть. Но Парды не было. Это камешек скатился по водоразделу…
Скрипя зубами, кусая в кровь губы и покачиваясь, чтобы не уснуть, Латыпов промаялся до утра.
Он собрал ладонями немного росы, вытер лицо и взглянул на долину. Его слезящиеся глаза широко раскрылись. Вся долина, невидимая из кишлака и открывшаяся ему с высоты, была заполнена крошечными фигурками всадников в чалмах и халатах. В первую минуту Латыпову показалось, что басмачи бьются между собой. Сшибаясь и кружась, всадники яростно рубили друг друга. Но вот Латыпов ясно увидел трепетавший на пике совсем крошечный красный значок.
"Ура! Мусульманский дивизион! Товарищи! Наши!"- хотел крикнуть он, но из его груди вырвался только протяжный стон.
Латыпов привстал, но в ту же минуту кусты на тропинке раздвинулись и показалось желтое лицо со свисающими по углам рта усами.
- Патрон йок? Кончал патроп? - хрипел Мирза-Каракул, улыбаясь, подмигивая и прицеливаясь в него из револьвера.
Латыпов быстро вскинул винтовку.
Оба выстрела слились в один. Басмач грузно опрокинулся на тропинку.
Но пуля врага попала в ногу Лагыпова. Он зашатался и припал на колено. Но тут же, услышав шорох внизу, собрал последние силы и, опираясь на винтовку, поднялся.
Басмачи с радостным визгом поднимались по скату. Чернобородый джигит с кинжалом в руках шел на Латыпова.
- Сдавайсь! Таньга много даем! В каждом кишлаке женить будем! - говорил он, прищурившись.
Латыпов выпрямился. В его воображении с молниеносной быстротой пронеслись образы Парды, Ильвачева, Ладыгина. В косящих глазах вспыхнули рыжие искорки… Он поднял винтовку и, широко размахнувшись, вдребезги разбил ее о скалу. Потом, прихрамывая, он подбежал к обрыву и, когда руки бандитов уже протянулись к нему, крикнул что-то и прыгнул в пропасть.
31
За последние два дня Казахбай не предпринимал атак, но Ладыгин сам сделал ночную вылазку и нанес противнику большой урон.
- Почему наших нет до сих пор? - тревожно думал Вихров. - И патронов совсем мало осталось…"
Во дворе послышался гул возмущенных голосов. Харламов, держа руку на эфесе шашки, горячо говорил что-то стоявшему перед ним Лавринкевичу.
Предчувствуя недоброе, Вихров вскочил и побежал через двор.
- А что же, подыхать нам? - нагло и умышленно громко говорил Лавринкевич, глядя на Харламова злыми глазами.
- Что такое? В чем дело? - спросил Вихров.
Харламов повернул к нему искаженное гневом лицо. - Подбивал ребят насчет сдачи, - сказал Харламов. - Говорит, басмачи принимают с охотой.
- Вы это что, Лавринкевич? - сказал Вихров, угрожающе подступая к нему. - А ну, сдать оружие!
- Плевать я хотел…
- А, да что с ним толковать! - крикнул Харламов. - Тут товарищи головы кладут за народное дело, а он, гад, предатель… Эх! - Харламов рванул шашку из ножен.
Но в эту минуту кто-то крепко схватил его руку. Он оглянулся. Рядом с ним стоял Ильвачев.
- Товарищ военком! - вскрикнул Харламов.
- Ну?! Я приказываю, опусти шашку, - твердо сказал Ильвачев.
Тяжело дыша, Харламов отошел в сторону, тщетно стараясь вложить клинок в ножны: его большие руки тряслись, и конец клинка плясал по верхнему кольцу ножен, не попадая на место.
- Лавринкевич, дайте винтовку, - попросил Ильвачев…
Только теперь красноармейцы услышали, что в дувал кто-то стучит.
- Э-э-эй! Уртоклар!.. Басмач нет… Басмач ушел! - доносился из-за дувала глухой старческий голос.
- Что тут происходит? - спросил подошедший Ладыгин.
- Кто-то передает, что басмачи ушли, - сказал Ильвачев, пожимая плечами.
- Может быть, провокация? - Ладыгин пристально посмотрел на него. - А ну, давай проверим. - Он о решительным видом полез на дувал.
- Осторожно, товарищ комэск! - крикнул Харламов, подбегая к нему, - Дайте я посмотрю.
Но Иван Ильич уже влез на дувал.
- Как нет басмачей? Вон они! В ружье! - крикнул Ладыгин, увидев быстро приближающуюся к кишлаку большую колонну всадников в чалмах и халатах.
- Это не басмачи, товарищ комэск, - заметил дальнозоркий Харламов. - Это наши мусульмане идут. Смотрите, во-он на рыжем коне, видите? Это ж Куц едет!
- Мусульмане? - недоверчиво проговорил Иван Ильич. - А где ты Куца видишь?
- А вон впереди.
- Верно, он… - Ладыгин оглянулся и крикнул: - Отставить! Наши идут! Открывай ворота!..
Куц первым въехал во двор.
- Привет друзьям! - сказал он товарищам.
Во двор спешили дехкане. Впереди выступал давешний высокий старик. Он подошел к Ивану Ильичу и заговорил что-то.
- Очень беспокоился, говорит, - переводил Гриша. - Рад, говорит, видеть вас и других воинов в добром здравии. Приглашает в гости… В общем, все хорошо, говорит, но народ опасается, как бы не было неприятностей.
Иван Ильич в недоумении перевел взгляд с Гриши на старика.
- О каких неприятностях толкует? - спросил он.
- Слышали ночью обвал? - говорит. Это пастухи сбросили с горы камни на басмачей. Так они теперь опасаются, что Казахбай вернется и расправится с ними.
- Успокой его, - сказал Куц, внимательно слушавший разговор. - Скажи, что мы идем в погоню за Казахбаем и сюда его больше не пустим…
Тяжелый приступ малярии свалил Вихрова еще в Гиляне, и в Каттакурган он был привезен в бессознательном состоянии.
Кузьмич просиживал ночи над ним и, слушая его лихорадочный бред, только покачивал головой.
- А температура, факт, опять сорок один, - говорил он, вынимая термометр, и с опаской, как на готовую взорваться гранату смотрел на него. - Факт, даже с десятыми. Ай-яй-яй! Льду бы! А где его здесь возьмешь? Хорошо, что еще сердце здоровое. Может, выдержит…
Кузьмич вставал, обходил больных, вновь возвращался к Вихрову и проверял его пульс.
На двенадцатый день Вихрову стало лучше. Чувствуя во всем теле необычайную слабость, он лежал на спине и думал о пережитом.
Возле койки послышался шорох. Он посмотрел и встретился с карими глазами Кондратенко.
- Миша! Здравствуй! - радостно сказал Вихров. Он сделал движение, пытаясь подняться.
- Лежи, лежи, - ласково сказал Кондратенко. Осторожно придерживая подвязанную руку, он присел на табурет подле Вихрова. - С праздником тебя.
- С праздником? С каким праздником?
- Как с каким? Сегодня восьмое ноября. Я вчера заходил, а ты бредил.
- Уже восьмое число? - удивился Вихров. - Как время бежит… Миша, скажи, Парда и Латыпов нашлись?
- Да. Обоих нашли. Парда, понимаешь, живой, только ногу повредил, а Латыпов разбился.
- Как разбился? Почему?
- Пленные басмачи рассказывали, что его хотели взять, а он, понимаешь… прыгнул в пропасть.
- Что ты говоришь! Такой человек… Ах, как жаль, как жаль… - Вихров сокрушенно покачал головой. - Да, ужасно…
Они помолчали.
- Маринка просила передать привет тебе, - сказал Кондратенко.
- Как она?
- Ничего. Обошлось. Врач говорит - под счастливой звездой родилась. Ведь, понимаешь, хотели ногу отнять…
Кондратенко пошарил в полевой сумке здоровой рукой и достал сложенный вчетверо лист бумаги.
- Вот принес тебе приказ командующего, - сказал он, взглянув на Вихрова. - Хочешь послушать?
- Конечно!
Кондратенко развернул приказ и, изредка посматривая на Вихрова, начал читать:
ПРИКАЗ
БУХАРСКОЙ ГРУППЕ ВОЙСК КРАСНОЙ АРМИИ г. Каган N 239 8 ноября 1922 г.
Славные полки XI кавалерийской дивизии!
За время борьбы в Туркестане с басмачеством вы вписали в историю Красной Армии много героических славных страниц.
Стремительные, отчаянно храбрые атаки ваших стройных рядов разбили и уничтожили множество врагов Бухарской Народной Республики и Советского Туркестана.
Легендарные походы XI кавалерийской дивизии по скалам и заоблачным высотам могучего Туркестанского хребта, бои на огромных высотах, куда до сего времени не ступала нога солдата, будут причислены к тем замечательным военным походам, где доблесть и самоотверженное выполнение долга соревновались друг с другом.
Ночная атака первой бригады на отряды басмачей в песках под колодцем Такай-кудук будет служить образцом для лихих кавалеристов XI кавалерийской дивизии.
Вы повсюду настигали врага, наносили ему удар за ударом и тем самым дали возможность измученному насилиями бандитов дехканину приступить к мирному труду.
Доблестные товарищи красноармейцы, командиры и комиссары! За ваши сверхчеловеческие труды, за вашу героическую службу Советскому Туркестану и Бухарской Народной Республике примите сердечную благодарность от Революционного Военного Совета Бухгруппы. Привет вам, стойкие бойцы!
Пусть слава о ваших делах разнесется далеко на радость рабочих и крестьян всего мира.
Командующий группой Павлов Член РВС Петров
Кондратенко помолчал, свернул приказ и взглянул на Вихрова.
- Ну как? - спросил он.
- Хорошо… Хороший приказ, - Вихров утвердительно кивнул головой, - Постой, - он посмотрел на забинтованную руку товарища. - Что это у тебя?
- Казахбай подстрелил.
- Казахбай?
- Ага. Мы же его преследовали… Ну тогда в Гиляне, - пояснил Кондратенко. - Ладыгин придал мой взвод Куцу… Жаль, ты заболел.
- Казахбая разбили?
- Ага. Там, понимаешь, было на что посмотреть!.. Девушка русская… Да нет, лучше я по порядку. Хочешь?
- Спрашиваешь! - Вихров с удивлением посмотрел на товарища, - Ну-ну, рассказывай.
Кондратенко поудобнее уселся, спросил, можно ли ему покурить, и, неловко свертывая одной рукой папироску, бросил быстрый взгляд на Вихрова, который выжидающе смотрел на него.
- Так вот, - начал он. - Ладыгин с ранеными пошел из Гиляна на Дуабе, там хорошая дорога, а мы, понимаешь, вцепились в хвост Казахбаю и прямиком через горы. Дорога - врагу не пожелаю. В одном месте пришлось чуть не на четвереньках ползти. Ступить некуда. Лошади боятся, дрожат. А в другом месте, на повороте, две тропинки впритык. Ну, понимаешь, - под прямым углом. Внизу пропасть сажен двести. Как мы там прошли, черт его знает. Прыгать пришлось. Как вспомнишь - мороз по коже! Только стали спускаться в долину, слышу, впереди стреляют. Наш разъезд взял двух пленных, Стали допрашивать. Так один как воды в рот набрал.
- Фанатик? - предположил Вихров.
- Черт его знает. Молчит. А другой говорит: "Если вы мне оставите жизнь, то я покажу басмаческую базу". Мы, конечно, согласились. Приводит он нас в кишлак Куль - это, если помнишь, под перевалом Шахимардан, гиблое место - и говорит: "Вот в этом доме живет бай. У него склад оружия". Взяли в оборот бая. Он, конечно, говорит, что ничего, мол, нет, ничего не знает. Стали искать. А у него, понимаешь, двойной потолок. Нашли сто сорок английских винтовок, десять тысяч патронов, седла, патронташи, обмундирование.
Потом, смотрим, во дворе свежие следы что-то копали-И что ты думаешь? Нашли в двух ямах три мешка денег. И русские царские, и афганские, и английские. Каких только хочешь. И два пуда золота тоже в каких-то иностранных монетах. Тут бай, конечно, признался и заявил, что база принадлежит Казахбаю и что в кишлаке есть шесть его жен, а среди них русская наложница, которую он украл то ли в Самарканде, то ли в Каттакургане.
- Постой, - вспомнил Вихров, - это не та ли, про которую Кузьмич говорил?